– Матушка Маргет, а вы совсем не знаете, кто за мной приехал?
– Не знаю. Кто-то на лошадях. Майлог сказал – рыцарь.
Старушка ожесточённо тёрла ей спину и худые ягодицы. Потом всунула в руки Эйвион клубок спутанных льняных нитей.
– Всё, дальше давай сама.
Маргет подошла к столу и, взяв нож, принялась тщательно его точить. Затем, покряхтывая, опустилась перед Эйвион на колени.
– Что? – изумилась девушка.
Старуха указала взглядом на её лобок, заросший тёмными волосами.
– Сбрить надо, некрасиво.
– Некрасиво? – фыркнула Айрис. – Отчего ж некрасиво?
– Тебе это без надобности, – сварливо бросила Маргет. – А ты – стой и не дёргайся. Привыкай, у знатных оно всё по-другому.
Эйвион стиснула зубы, едва не повизгивая от боли. Нож был старый и недостаточно острый.
– Зачем это? – снова подала голос Айрис. – Неужто женишок приехал?
Старуха пожала плечами.
– Кто знает…
Глаза у Айрис загорелись.
– Что, правда жених? А куда уедет? А может – в Керк? Или даже в Эри? А можно, я с ней поеду? Эйвион, возьмёшь меня, а?
– Ишь ты, – фыркнула Маргет, – а что я матери-то скажу? Вот что: Айрис, езжай-ка ты пока на кухню, да попроси Гарана, пусть даст белого мёду, масла из винного камня, имбиря и корень алтея. И скажи – её милость велела, а иначе этот боров не пошевелится.
Айрис, с заинтересованным видом выслушав указания, вспорхнула, как птичка, и выскочила за дверь. Матушка Маргет тем временем хлопотала вокруг Эйвион, вытирая её чистым куском выбеленной холстины. Закончив эту процедуру, она усадила девушку на табурет. В её руках появился большой деревянный гребень.
– Да я и сама могу, – вспыхнула Эйвион. Что же: старушка думает, раз на лице печать Вилова, так она и вовсе ущербная?
– Не можешь. Тебя ещё на свете не было, когда я госпоже Блойдеин косы заплетала. Тут по-особому надо.
Эйвион тяжко вздыхала и стоически сдерживалась, когда волосы цеплялись за выщербленные зубья расчёски. Точнее – даже не обращала на это внимания. Шевелюра у неё была густая и длинная, русая, почти медового цвета. Мысли о выдернутых волосках были сущей ерундой по сравнению с тем вихрем, что кружился в её голове. Она не знала, о чём думать. Неужели правда жених? Как? Кто? Кто-то захотел взять её замуж? Но он же не видел её. А что будет, когда увидит?
Эйвион прикрыла глаза. Смотреть на каменные стены, на которые она смотрела уже тысячу раз, не хотелось. В каких-то женихов не верилось, хотя её милость Блойдеин пару раз прямо упоминала о возможности такого исхода событий. Последний раз – не далее месяца тому назад.
С откровенной брезгливостью поглядывая в сторону своей воспитанницы, она говорила так, словно тяготилась самой необходимостью говорить.
– Ты дурно влияешь на мою дочь. Когда ты попадаешься ей на глаза, у неё начинаются мигрени. Я не могу позволить терпеть рядом с нею такое… – Она скривила губы и неопределённо повела рукой, будто разводя паутину. – Ты живёшь здесь только потому, что мой покойный супруг слишком трепетно относился к своим вассальным обязательствам.
Госпожа Блойдеин встала с кресла, нависнув над девушкой, как жирная медведица.
– Отец твой на ладан дышит. И, хоть и выглядишь ты, как дочь дхарга, ты остаёшься его наследницей. Земелька не ахти какая, но и на неё охотники найдутся. Другое дело, – она щёлкнула пальцами, – найдутся ли охотники на тебя? Но будь уверена: как только поступит соответствующее известие от лорда Марреда, ты немедленно покинешь Озёрный Луг.
Эйвион вздрогнула, пронзённая внезапно мелькнувшей мыслью. Матушка Маргет недовольно заворчала.
Неужели что-то случилось с её отцом?
Он жил где-то далеко, среди холмов, заросших буйным чертополохом, в маленьком замке Ллир, что на берегу Северного моря, на мысе, который называли Носом Тролля.
Она помнила отца очень смутно. Большой, с длинными усами. Когда Эйвион была совсем маленькой, он начал войну с тем самым лордом Марредом. Или лорд Марред начал войну с ним – Эйвион не знала подробностей, а её милость отмахивалась от неё, как от назойливой мухи, стоило Эйвион что-то спросить. В ту ночь её мать убили, а отец потерял всё. Лорд Марред забрал у него дочь – как заложницу, как гарант мира, и отправил на воспитание в Озёрный Луг, к своему родичу Редину Блойдеину, хотя в Эйвион как в заложнице и не было никакой надобности. Её отец не смог бы начать новую войну, даже если бы и захотел: насколько она знала, при штурме замка он получил тяжёлую рану, прямо в голову, и, прохворав долгое время, так и не оправился.
Один раз она подслушала разговор матушки Маргет с заезжим торговцем, и почему-то у Эйвион осталось ощущение, что речь шла о её отце. Тот торговец рассказывал, что ходит он с трудом, часто впадает в ярость и не узнаёт никого из окружающих.
У сира Редина Блойдеина был маленький замок из трёх покосившихся от времени башен, толстая сварливая жена, и дочь – чахоточного вида, с крысиным личиком, и таким же характером, заметно старше Эйвион. Сир Редин вскорости умер – на охоте его задрал медведь, – и Эйвион окончательно переселили в крохотную каморку к матушке Маргет. Блойдеины – и мать, и дочка, – Эйвион на дух не переносили, будучи твёрдо уверенными в том, что именно изувеченная физиономия их гостьи отпугивает от них всех потенциальных женихов.
Тем временем вернулась Айрис со свёртком в руках. Вручив его своей бабке, она с оценивающим видом принялась ходить вокруг Эйвион.
– Красота, – наконец, изрекла Айрис, одобрительно прищёлкнув языком, и Эйвион решилась потрогать свою причёску. Судя по ощущениям, матушка Маргет сначала заплела две или три косы, а потом соорудила из них одну, очень мудрёную.
Старушка склонилась над столом, усердно орудуя ступкой, и вскоре повернулась к Эйвион, держа в руках глиняную плошку, из которой исходил приятный чуть пряный аромат.
– Вот, – сказала она, – намажься вся, в холстину завернись, и сиди, а как немного впитается, вытрем. Так кожа очистится, и сиять будет. – Маргет скользнула взглядом по лицу своей воспитанницы, подавив вздох. – По-хорошему, это на ночь надо было делать, но кто ж знал…
– Мне оставь немножко, – шепнула Айрис подруге.
Эйвион сидела не шевелясь и с интересом прислушиваясь к собственным ощущениям. Такого рецепта она пока не знала, хотя с превеликим тщанием перенимала у матушки Маргет её премудрости.
– Смотри и учись, – приговаривала обычно старушка, – в жизни пригодится. Ежели у кого чесотка случится, возьми девясил, уксус, ртуть и масло – какое захочешь, – и животный жир. Корень девясила очисти, мелко наруби и свари в уксусе. Как только будет вполне готов, перетри в ступке вместе с жиром, а затем добавь ртуть, разведённую в масле и уксусе, в котором варился девясил. Но тот, кто станет мазать себя этой мазью, пусть наберёт в рот холодной воды, а потом выплюнет, а не то зубы пострадают от ртути, которая может попасть всюду…1
– А если у кого трещины на губах, то надобно взять и смешать в равных долях козье сало, гусиный жир и конскую пену, а ежели не поможет, пусть сначала натрёт зелёной айвой, и только потом наносит мазь…2
На улице начался дождь, и через распахнутые ставни ветер принялся швырять внутрь холодные капли. Матушка Маргет прикрыла окно, зажгла свечу, и вновь обратила своё внимание на содержимое сундука.
Спустя четверть часа она с торжественным видом извлекла на свет божий белое платье. У Эйвион, да и у Айрис, судя по её изумлённым глазам, захватило дух. Платье было с длинными рукавами, расширяющееся книзу, с роскошной красно-синей вышивкой по вороту и подолу.
– Тебе сейчас будет в самый раз, – сказала матушка Маргет и, помолчав немного, добавила: – Я в нём замуж выходила.
Платье оказалось немного жестким на ощупь, и с парой желтоватых пятен, но, тем не менее, Эйвион сочла его неописуемо прекрасным, в особенности по сравнению с той льняной рубахой, что служила ей обычной одеждой. На лице Айрис застыла плохо скрываемая зависть.
