Присутствие Терри на «Аквитании» стало для Нила полной неожиданностью. Он заметил его на следующий день после того, как они отплыли из Марселя, и в первую минуту испытал настоящий шок, словно увидел призрака. Он просто не верил своим глазам и даже решил, что обознался. Однако, понаблюдав, Нил убедился, что это все же тот самый Терруз Грандчестер, с которым он когда-то, целую жизнь назад, учился в колледже Святого Павла, который ушел из колледжа, приехал в Америку и стал знаменитым актером, в которого была влюблена Кенди и... которого он когда-то так сильно ненавидел. Ненавидел яростно и безгранично, каждой клеточкой своего тела. Но во время этого долгого путешествия Нил вдруг понял, что больше не испытывает ненависти к Терри. Ни ненависти, ни зависти, ни злости. Только равнодушное любопытство человека, встретившего случайного знакомого, которого он знал немного когда-то очень-очень давно, но совершенно не ожидал встретить снова. И это еще больше удивило его. Даже не само это неожиданное и поразительное ощущение, а его, Нила, отношение к нему. Он принял это удивительное осознание спокойно и невозмутимо, с каким-то совершенно потрясающим и вместе с тем радующим душу безразличием. Так, словно все это происходило не с ним и в совершенно другой жизни. Словно чужую историю, рассказанную ему кем-то когда-то. Историю о мальчике по имени Нил Лэганн, о его друзьях и врагах, неудачах и победах, радостях и огорчениях. Это там, в рассказанной когда-то кем-то истории, он ненавидел Терруза Грандчестера и был влюблен в Кендис Уайт. Временами забавная, а временами грустная история... не о нем. Не о Кардинале.
Да, это был тот самый Терруз Грандчестер, плод порочной связи высокородного английского герцога и американской актрисы, неприступный надменный аристократ, имевший репутацию самого отъявленного хулигана. Вечно нарывающая заноза, дерзко застрявшая в благородном теле высшего британского общества, несмываемое позорное пятно на челе гордой, родовитой, полной снобистского презрения ко всему, что стояло ниже ее, аристократии, в целом, и благопристойного, отличавшегося строгими правилами и исключительным благонравием колледжа Святого Павла, в частности. Тот самый Терруз Грандчестер, который терзал и изводил чинных, набожных сестер-преподавательниц дикими, скандальными выходками, шокирующими своей дерзостью, порой доходящей до откровенной наглости, и был непреходящей головной болью несчастной директрисы. Который позволял себе делать все, что ему вздумается, заранее зная, что любой, даже самый ужасный и непростительный его поступок, за коей любого другого ученика без объяснений исключили бы из этого элитного заведения в тот же самый день, ему, сыну высокородного и богатого герцога Грандчестера, сойдет с рук и в худшем случае вызовет лишь неодобрительные взгляды и сурово поджатые губы святых сестер, недовольную гримасу и короткое сухое замечание, брюзгливо процеженное сквозь зубы настоятельницей, злорадно-завистливые усмешки учеников да восхищенные взгляды и явно наигранные вздохи осуждения учениц. Тот самый Терри, который относился к окружающим с вызывающе высокомерным презрением, осыпая их ядовитыми насмешками и зная, что они это стерпят, И они терпели. И он, Нил, терпел. Терпел, ненавидел и... завидовал. Завидовал всему и во всем. Его свободе, его вседозволенности и безнаказанности, его высокомерному презрению, его красоте и этому усталому декадентскому аристократическому изяществу, его гордости, его бесшабашной смелости и упрямству, его настойчивости, целеустремленности и умению добиваться своего во что бы то ни стало, и даже тому, что он, Терри, незаконнорожденный сын герцога, который мог получить все, о чем только можно мечтать в этом расчетливом мире, смог бросить все это, швырнуть положение в обществе, богатство и многочисленные привилегии в лицо своему высокородному всевластному отцу и всей чопорно-надменной снобистской аристократии в его лице, презрительно и гордо, не задумываясь и не сожалея, и отправиться в неизвестность, в далекую огромную страну за океаном, где его никто не ждал, чтобы найти свой собственный путь. Завидовал его блестящей карьере в этой огромной стране, которой никогда ни до кого не было дела. Тому, как быстро он стал восходящей звездой Бродвея, чье имя прогремело на всю Америку. Подающим большие надежды, очень талантливым молодым актером, безоглядно влюбленным в театр, чья игра заставляла трепетать самые жестокие и циничные сердца и вызвала романтические вздохи и слезы растроганного умиления у самых ледяных красавиц. Завидовал тому, с каким восхищением о нем писали газеты. Нил завидовал всему, чтобы было присуще лишь Террузу Грандчестеру, что давалось ему совершенно без усилий и было заложено в нем самой природой. И чего никогда не было и не могло быть у него, Нила Лэганна. Он завидовал всему и всегда. До этого дня.
Да, это был тот самый Терри, которого он знал когда-то. И не тот... Что-то изменилось в нем. Что-то, что Нил, как ни старался, не мог выразить словами. Словно какая-то прозрачная черная дымка окутывала Терри, обнимала за плечи, ложилась на лицо невидимой вуалью, остывала на дне ярких изумрудных глаз холодной болью знания. Темного знания. Тень Смерти, пометившей их своим холодным прикосновением, как рабов. Оттиснувшей свой равнодушный жестокий лик в его душе вечным несмываемым клеймом убийцы. Ледяной печатью мрака, которая навеки отмечает отнявшего чужую жизнь в момент кровавого крещения и которую он носит до последнего вздоха, пока безжалостная хозяйка не призовет к себе своего верного слугу, дабы почтить его последней, достойной его темных дел наградой – вечной жизнью в мире, где ему никогда не обрести покоя, Где не может быть покоя. И имя этому миру – Ад.
И Нил знал, что и он, и Штопор, и остальные, кто возвращался на этом корабле домой, в Америку, тоже помечены такой вот печатью. Он чувствовал ее. Там, внутри. В глубине души. Где-то на самом ее дне, куда никогда не проникает свет, где нет чувств. Где нет ничего, кроме этого страшного знания, спящего, словно дикий зверь в логове, готовый в любую минуту проснуться и отправиться на кровавую охоту, подгоняемый вечным голодом. Холодная безликая тень. Вечный упрек. Напоминание о содеянном. Об отнятых жизнях. Бесконечном множестве жизней, отнятых у других людей. Таких же, как он, Терри и остальные, плывущие на этом корабле. Жизней, которые они отнимали в одно мгновение, не задумываясь и не раскаиваясь. Просто так. Ради смутных, непонятных целей, ради чьих-то высоких идеалов и низменных амбиций. Потому что так было надо. Чтобы выжить. И каждая новая отнятая жизнь метила их своим последним проклятием, становясь частью мрака, накрывшего их своим мертвенно-холодным невидимым покрывалом. Всех. От первого до последнего. Навсегда.
Было очевидно, что Терри, как и он, был солдатом Американских экспедиционных сил и воевал во Франции. Но что Нил никак не мог понять, так это то, как тот попал в армию? Почему отправился на войну? Терри был известным актером, чья карьера успешно развивалась, его ожидало блестящее будущее. К тому же, у него была Кенди.
«Может быть, призвали? – в который раз задался он вопросом и в который раз, покачав головой, возразил сам себе. – Нет, не может быть. В конце концов, Терри хотя и незаконнорожденный, но все же сын аристократа. И не какого-то там мелкопоместного дворянина, а очень знатного и богатого английского герцога. Голубая кровь, как-никак. К тому же, его отец всегда заботился о нем так, словно он – законный наследник. Уверен, герцог Грандчестер костьми бы лег, чтобы только его сын не попал в армию. А тем более, каким-то рядовым, да еще и с неминуемой перспективой сгинуть где-нибудь в Европе под немецкими пулями. Думаю, ему даже особых усилий не пришлось бы прилагать, чтобы Терри остался дома. Взять хотя бы выходки Грандчестера в колледже. Ему сходило с рук абсолютно все. Нет, его не могли призвать! Тогда... Неужели добровольцем вызвался? С чего бы это? Не спятил же он, в конце концов? А, впрочем, почему бы и нет? Стир ведь тоже добровольцем удрал. Но Стир всегда был бесшабашным любителем приключений, с головой, забитой всякой бредовой романтикой да дурацкими изобретениями. Уверен, он и эту войну воспринимал, как одно большое приключение, а попал на бойню. Решил поиграть в отважного героя, спасающего мир, этакого бравого солдата-летчика! Вот и доигрался до гробовой доски, глупый фантазер! И где теперь его чертов героизм? Покоится на кладбище под серой могильной плитой. Но Терри не таков. Уж кем-кем, а глупым романтиком и фантазером его не назовешь. Скорее уж циником и наглецом. Тогда каким образом он здесь очутился? А может быть... – неожиданно пришедшая в голову мысль заставила Нила задумчиво прищуриться. — А может быть, все дело в Кенди? Вот она-то вполне могла уйти на войну добровольцем, решив, что это ее долг. Она просто помешана на своей работе. И очень романтична. Да, она вполне могла свершить подобную глупость. С нее станется. А Терри, как истинный Ромео, готовый ради своей Джульетты достать с неба луну со всеми звездами впридачу, а не только на войну отправиться, разумеется, не смог спокойно сидеть дома, когда она в Европе жизнью рискует, и отправился следом. Чтобы, так сказать, быть достойным. Глупо, но вполне в их стиле. Это бы все объясняло. Хотя, кто знает? Может быть, дело все-таки не в Кенди. Может, есть что-то еще? А, впрочем, какая мне, собственно, разница? Я больше не Нил Лзганн и никак не связан с ними. Их жизнь – их дело, а у Кардинала своя дорога. А значит, и встречаться нам ни к чему».
