- На городском кладбище? – удивленно переспросил Нил.
- Да, – подтвердил Жак-Франсуа, бросив на него недоуменный взгляд. – А что вас так удивило?
- Да нет. Ничего. Просто обычно представителей знатных семей хоронят в семейных склепах.
- А-а… – понимающе протянул граф и улыбнулся. – Верно. Но Крис ужасно не любил наш семейный склеп. Помню, он частенько говорил, что обязательно завещает, чтобы его похоронили где-нибудь в другом месте. Где угодно, но только не в этом каменном колодце, – при упоминании каменного колодца сердце Нила нервно ёкнуло, а перед глазами мелькнули холодные серые стены Сент-Джеймса. Он вздрогнул и невольно поежился. К счастью, Жак-Франсуа был так поглощен воспоминаниями, что не заметил его странного поведения, – …и, желательно, под открытым небом, – продолжал между тем граф. – Поэтому я принял решение похоронить его на городском кладбище, как он и хотел, а не в семейном склепе. Признаться, мне и самому не очень-то хочется покоиться в этом мрачном колодце под тяжеленной мраморной плитой, даже в окружении своих славных предков.
Усилием воли отогнав неприятные воспоминания, Нил заставил себя сосредоточиться на словах графа.
- Так значит Кре…- вовремя спохватившись, он моментально поправился. – Кристиан-Пьер похоронен на городском кладбище? Жаль, что я не знал этого раньше, а то сразу бы направился туда и не стал вас беспокоить.
- Ну что вы, – возразил Жак-Франсуа в самой что ни на есть великосветской манере, исполненной вежливости и витиеватого изящества. – Никакого беспокойства. Наоборот, я очень рад нашей встрече, – он замолчал, чуть прищурившись, внимательно и задумчиво посмотрел на Нила и внезапно попросил. – Расскажите мне о Крисе.
Нил бросил на него недоуменный взгляд и нахмурился.
- Я уже говорил, что мы были почти не знакомы.
- Я не об этом. Каким он был, когда вы познакомились?
- Хм-м, – чуть склонив голову, Нил задумчиво посмотрел поверх его плеча в синеющее за окном небо. – Каким он был? Даже не знаю, – наконец пробормотал он. – Он был…необычным. В солдатской форме и в шинели, с винтовкой руках он смотрелся странно. Ни к месту. Как орел, случайно залетевший в курятник. Теперь, когда я знаю, кем он был на самом деле, я понимаю, почему. Но тогда… Тогда это производило просто ошеломляющее впечатление. Казалось бы, он ничего такого особенного не делал и не говорил. Вел себя так же, как мы, ел из общего котелка, сидел у костра, спал на земле, воевал. Разве что был более молчалив и замкнут, словно сторонился. Он редко разговаривал, еще реже смеялся, все больше сидел в стороне, глядя в небо, или чистил винтовку. Хотя у меня сложилось впечатление, что это было непреднамеренно. Просто привычка. Всегда спокойный, невозмутимый, уверенный в себе. Казалось, его ничто не могло удивить, вывести из себя. Но именно из-за этого у окружающих рождалось ощущение, что он относится к ним с высокомерным презрением, и его старались избегать. Кроме того, у меня сложилось впечатление, что он всегда был… – Нил замялся, подбирая слово, – …напряжен и замкнут не только снаружи, но и внутри. Словно в ожидании удара. Его просто невозможно было застать врасплох. Он даже просыпался мгновенно. Он никогда не нервничал и не суетился. А в бою иногда казался таким равнодушным, словно ему был неведом страх. Он относился к бою… нет, вообще к войне, с каким-то снисходительно-насмешливым презрением и равнодушием, как к какой-то игре. Словно ему было все равно, останется он в живых или погибнет. Но при всем при этом он, безусловно, был смел и… честен. Да, именно честен. Кре… Кристиан-Пьер никогда не лгал ни себе, ни другим, – разумеется, это было не совсем правдой: Нил действительно не помнил, чтобы Крест хоть раз опустился до лжи, но понимал, что причина этого крылась вовсе не в заботе о его чести или мнении других, а скорее в том, что он не видел в этом необходимости. Но Жаку-Франсуа знать об этом и о многом другом, что касалось его брата, о том, каким он был и почему он таким стал, и о его жизни вдали от этого дома было совсем не обязательно. – Ему можно было верить, – продолжил Нил. – И на него можно было положиться в трудную минуту. Вот, пожалуй, и все. Как я уже говорил, мы слишком мало были знакомы, хотя иной раз именно там, в окопах, под градом пуль, ты за считанные секунды узнаешь о человеке больше, чем смог бы при иных обстоятельствах, даже если бы прожил с ним рядом всю жизнь. Все самое сложное, скрытое глубоко внутри, моментально становится там простым, ясным и явным. На войне учишься быстро узнавать цену тем, кто находится рядом с тобой, потому что зачастую от этого зависит твоя жизнь.
Нил замолчал, лихорадочно прокручивая в мыслях сказанное и пытаясь определить, не сболтнул ли он чего лишнего. Он очень надеялся, что описание, которое он дал Кресту прозвучит достаточно мягко и расплывчато, словно нарисованное небрежными хаотичными мазками краски на огромном холсте. Словно они действительно были едва знакомы. Очевидно, ему это удалось, поскольку Жак-Франсуа не стал больше задавать вопросов, а лишь тяжело вздохнул.
- Понимаю. Спасибо за рассказ, месье Лэганн. Это немного, но все же лучше, чем ничего. Судя по вашим словам, Крис очень изменился за эти годы. Наверное, у него была нелегкая жизнь. Жаль, что он не смог победить свою гордость и вернуться. Очень жаль. Я так надеялся. Даже после стольких лет, когда все вокруг были уверены, что он погиб. Сообщение о его смерти стало для меня сильным ударом. Говорят, самое страшное в жизни – это неизвестность. Может быть, так оно и есть, но бывают случаи, когда не знаешь, что лучше: неизвестность, в которой есть пусть маленькая и слабая, но все же надежда, или такое вот известие, после которого надеяться больше не на что. Впрочем, все эти философские рассуждения теперь бессмысленны. Крис мертв – и ничто не может это изменить, – граф снова вздохнул и посмотрел на Нила. – Если я правильно понял, вы хотите навестить могилу Криса, не так ли?
- Да, – согласился Нил.
- В таком случае, не будете возражать, если я составлю вам компанию? К тому же, кладбище старое и довольно большое… Боюсь, без помощи вам будет сложно найти его могилу.
- Буду весьма признателен, – в голосе Нила прозвучали нотки сдержанной, но искренней благодарности.
- Хорошо. В таком случае, быть может, мы сначала пообедаем, а потом отправимся на кладбище? Вы ведь с дороги и наверняка голодны.
Нил задумался на мгновение, а затем покачал головой.
- Нет, благодарю вас. Дело в том, что мне нужно как можно скорее вернуться в Марсель, – пояснил он в ответ на вопросительный взгляд графа. – Корабль, на котором я возвращаюсь в Америку, уходит в воскресенье, но до своего отъезда я должен разузнать о судьбе еще одного моего товарища. Я планировал покинуть Лавферезе сегодня же, вечерним поездом. Так что, если вы не возражаете, то я хотел бы отправиться на кладбище немедленно.
- Что ж… – Жак-Франсуа разочарованно вздохнул, но не стал спорить. – Как пожелаете. Я только возьму плащ.
Поднявшись, он обогнул стол и направился к двери.
«Даже походка как у брата, – мысленно отметил Нил, проводив его взглядом. – Разве что более легкая».
Он тоже поднялся с места, собираясь последовать за графом, но, обернувшись, ошеломленно застыл на месте. Над входной дверью висел большой портрет. Нил сразу же узнал Креста, хотя между подростком, изображенным на холсте в строгом черном костюме с темным галстуком, замысловатым узлом охватывавшим выглядывавшую из отложного воротничка белоснежной рубашки худую шею, и тем мужчиной, образ которого хранился в его памяти, было мало что общего. Художнику удалось даже передать ощущение мешковатости, с которой чопорный костюм сидел на его высокой, очень худой и по-юношески угловато-нескладной фигуре. Судя по всему, когда рисовался этот портрет, Крест находился в том сложном возрасте, когда мальчик уже не мальчик, но еще и не юноша. Черный цвет и строгий классический покрой костюма делали его старше, но непослушные прядки, упрямо выбивавшиеся из тщательно расчесанных, тяжелых волн волос, аккуратными крыльями спадавших на плечи, и сияющие черные глаза, в глубине которых светились смешливые искорки озорства ребенка, задумавшего очередную шалость и уже предвкушающего ее удачное осуществление, сводили на нет это ощущение взрослости. Чувствовалось, что мальчику очень не нравилось позировать, но, очевидно, необходимость делать это была подкреплена соответствующим воздействием со стороны отца, которому он, несмотря на все свое недовольство и возмущение, был вынужден подчиниться. Кристиан-Пьер стоял в классической позе: чуть повернувшись боком, откинув голову назад и глядя на художника прямым, открытым взглядом. Его подбородок был упрямо вздернут, темный костюм сдержанными линиями подчеркивал элегантный разворот пока еще не слишком широких, угловатых плеч, а согнутая в локте левая рука с длинными изящными пальцами свободно-расслабленно покоилась на спинке стоящего рядом кресла. На лице мальчика красовалось подобающее моменту и положению и такое до боли знакомое невозмутимо-высокомерное выражение, но где-то в самом уголке его надменно-изогнутых губ притаилась почти неуловимая, вызывающе-насмешливая улыбка, явно свидетельствовавшая о том, что его высокомерие и невозмутимость – не более чем искусная маска, дань необходимости подчиняться чужим правилам, а от высокой, полной юношеской гибкости и силы фигуры исходили невидимые волны одновременно яростного протеста и тоскливого терпения… Словно от дикого животного, которого внезапно лишили свободы и посадили на цепь.
