Воистину: смешанная со слезою,

Становится русская речь золотою.

Сказал Святослав: «Вот лихая напасть!

Вы, Игорь и Всеволод, встали до срока,

Затеяли брань, да без всякого прока.

Где русское злато? Где сильная власть?

Где брат Ярослав и черниговы слуги —

Татраны, ольберы, шельбиры, ревуги,

Которым издревле платили добром?

Они в перестрелках щитов не держали —

Воинственным кликом полки побеждали,

Идя с засапожным ножом напролом.

Князья, занялись вы неправедным делом:

Мол, поровну новую славу поделим,

А старую сами поддержим вполне.

Но зря в Половецкую землю ходили,

Поганую кровь не по чести пролили,

Что вы сотворили моей седине?

Да, старый наученный сокол, бывает,

Могучих орлов на лету забивает:

Ему не впервые гнездо охранять.

Но медлят князья, на подмогу не скачут.

Под ранами русичи в Римове плачут.

Как Волхов, опять время двинулось вспять».

Не мыслишь покинуть, князь Всеволод, Суздаль,

Явить закаленную в пламени удаль,

Сразиться за отчий престол и закон?

А мог бы с дружиною, верною долгу,

Разбрызгать широкими веслами Волгу,

Злачеными шлемами вычерпать Дон.

С князьями Рязани, которые в сечу

Несутся, как стрелы, поганым навстречу,

Ты б, Всеволод, дивный полон получил.

На каждом базаре пошла б перебранка:

В ногату ценилась тогда б половчанка

И в резань – плененный тобой половчин.

Чьи сбитые шлемы в крови утопали?

Чьи ратники в поле неведомом пали?

Твои ли, буй Рюрик? Твои ли, Давид?

Настало для правды урочное время:

Вступите, князья, в золоченое стремя,

Орде не прощая ни ран, ни обид.

Земля за Каялою полнится стоном:

Изрублены русичи громом каленым,

Как туры, они перед смертью кричат…

Ты мнишь, Осмомысл, что, не ведая горя,

Один отсидишься в угорских предгорьях:

Престол златокован да Галич богат?

Воздвигнул ты стрельницы за облаками

И горы подпер ты стальными полками,

Дорогу щитом королю перекрыв,

И правишь в заоблачной дали на славу,

Рядишь до Дуная и суд, и расправу,

Речные ворота на ключ затворив.

Текут твои грозы в чужие пределы,

В заморских султанов летят твои стрелы

И Киев твои отворяют войска.

Иди, государь, на восточные страны,

За Русскую землю, за Игоря раны

Гони половчина, стреляй в Кончака!

А вы, буй Роман и Мстислав Городенский,

Чей ум ищет подвига, в буести дерзкий,

Ширяясь, как сокол на быстрых ветрах.

Ведь вы не чета ратоборцам ордынским:

Железная паворзь под шлемом латинским,

Булатная твердь в закаленных сердцах.

Под вами земля, содрогаясь, гремела:

Ятвяги, хинова, литва, деремела,

Кощеи, кочующие по степям,

Не раз повергались дружиною дружной

И выи склоняли под меч харалужный,

Каленые сулицы бросив к ногам.

А нынче погасло на небе светило

И древо листву не к добру обронило:

Поделены грады по Роси, Суле.

А храбрых дружинников Игоря нету!

Но, слышишь, зовет синий Дон на победу,

Тебя, буй Роман, окликает во мгле.

И вас, шестокрыльцев волынского рода,

Зовет синий Дон для степного похода:

Не дело в усобицах грады делить.

Пора ляшской сталью, сметая неволю,

Ворота замкнуть Половецкому полю,

Поганую кровь за собратьев пролить.

Уж, кажется, к Переяславлю порою

Сула не течет серебристой струею

И, смутная с этих нерадостных пор,

Двина по болотам и топям туманным

На север к суровым течет полочанам

Под воронов грай и кощеевый ор.

Один Изяслав, осторожность отринув,

Мечом позвонил о шеломы литвинов

И славы Всеславу еще прирубил,

Но в схватке, изрубленный саблей каленой,

Свалился на щит полочанский червленый

И кровью траву-мураву обагрил.

И вымолвил юноша, смерть призывая:

«Накрыла дружинников галочья стая

И кровь полизало лесное зверье».

И он изронил у чужого предела

Жемчужную душу из храброго тела

Через ожерелье златое свое.

Князья, вы забыли о брате и друге,

Но грустные песни поются в округе,

Трубят городенские трубы вдали.

Червленые стяги свои опустите,

Мечи поврежденные в ножны вложите:

Вы сами от славы отцов отошли.

Вы, внуки Всеслава, повсюду, повсюду

Ковали крамолу и сеяли смуту,

Друг другу обиды и горе творя.

И вот, разжигая раздор самочинный,

На Русь накричали поход половчинный:

За распрями следом является пря.

Настало седьмое столетье Трояна.

Всеслав у Двины волхвовал неустанно,

Гадая о девице, милой ему.

Вот киевским князем колдун обернулся

И стружием злата престола коснулся,

А там – лютым зверем отпрянул во тьму.

Вот в полночи вещею птицею свистнул,

Взметнувшись, на облаке синем повиснул,

Над Белгородом при луне промелькнул,

А там – поутру, совершив три налета,

Расшиб новгородские напрочь ворота

И волком с Дудуток к Немиге скакнул.

На речке Немиге такая работа:

Стальными цепами молотят до пота,

Убитых и раненых мечут в стога

И души от тел отвевают на риге,

И жизни кладут у кровавой Немиги,

Костями засеивая берега.

А правил Всеслав над людьми по законам,

Рядил города он князьям подчиненным,

А ночью, по давней привычке волхвов,

Он волком дорыщет до Тмутаракани,

Великого Хорса обгонит по рани

И в Киев воротится до петухов.

Стоит над Софией трезвон колокольный —

К заутрене Полоцк идет богомольный,

А князь в стольном Киеве слушает звон.

И хоть обладал мастерством чародея,

Наукой любых превращений владея,

Но часто томился и бедствовал он.

Кончалось седьмое столетье Трояна,

И вспомнил князь вещее слово Бояна,

Которое он произнес наперед:

«Ни тот, кто мудрит и удачей живится,

Ни тот, кто ловчит, как проворная птица, —

Никто от Господня суда не уйдет!»