Все минуло: время Трояна глухое,

Лета Ярослава – в трудах и покое,

Походы Олега и брань что ни день:

Ковал Гориславич крамолу кончаном,

Рассеивал стрелы по землям и странам

И в Тмутаракани вступал в злат стремень.

И, слыша стремянный звонец издалека,

Молил Мономах на заутрене Бога

И в горести уши свои затыкал.

Но травное ложе у Канина брега

Борис заслужил за обиду Олега,

Поскольку к усобице он подстрекал.

И сопровождал Святополк горемычный

До стольного Киева груз непривычный —

Отец на телеге лежал как живой.

Весь день иноходили на перегоне

Обапол телеги угорские кони,

Спеша к панихиде в Софии Святой.

Печально: на голую ниву в ту пору

Бросали пригоршнями сорную ссору —

Она на глазах прорастала бедой.

А княжья крамола страшна и жестока:

В ней гибнет нажитое внука Даждьбога

И век укорачивается людской.

В ту пору на Русской земле неурядной

Покликивал редко несчастный оратай,

Но часто пограивало воронье,

Деля меж собой мертвечину на ниве,

Да галки, узнав о кровавой поживе,

Сговаривались полететь на нее.

Но битвы такой не бывало, как эта:

Каленые стрелы летят без просвета

И сабли о шлемы стучат вразнобой,

Взрыхляют поля боевые копыта;

Костями засеяна, кровью полита,

Родная земля всколосилась тугой.

Что мне шумит, что мне звенит,

Что мне далече говорит

Пред зорями в густом тумане?

Там, бросив палицы свои,

Черниговские ковуи

Бежали впопыхах от брани.

Князь Игорь на коне летит,

Шеломом золотым блестит:

Зовет он беглецов вернуться!

Но храбрых не видать окрест:

Лишь половцы наперерез

В степи, как вороны, несутся.

Коня обратно торопя,

Он молит смерти для себя,

Чтоб только брату не досталась.

Но ладный конь не доскакал,

Булатный меч не досверкал,

Стрела до цели не домчалась.

Плененный князь глядит с жальбой,

Как русичи бросались в бой —

Им не хватало бранной стали!

Но, не теряя удальства,

Рубились день, рубились два,

На третий день знамена пали.

Утихли крики, смолк булат.

И разлучился с братом брат:

Кровавого достало брашна.

Дружинники, пир завершив,

До смерти сватов напоив,

И сами полегли бесстрашно.

Увы, невеселое время настало:

Побоище буйной травой зарастало,

Обида с заросших курганов пришла

И девой на землю Трояна шагнула,

Крылом лебединым у Дона взмахнула

И вмиг изобилье смела со стола.

И кинулся брат на родимого брата,

«Мое то и это», – крича без огляда,

Друг с другом князья затевали вражду,

В насмешку великое малым прозвали,

О сечах с погаными позабывали —

И те зачастили сюда на беду.

А сокол за морем – бьет уток к обеду,

И храбрых дружинников Игоря нету…

И кликнули половцы Карна и Жля,

И вскачь понеслись по широкой дороге,

И брызнули смагою в пламенном роге:

Вновь Русская заполыхала земля!

Вновь русские жены с зарей зарыдали

У каждой бойницы, на каждом забрале:

«Уж милых очами не вызреть вдали,

Ни думою сдумать, ни мыслию смыслить,

Разлуку слезами вовек не исчислить,

На платья не шить золотые рубли!»

Печаль по Руси разлилась водопольем:

И Киев в тоске, и Чернигов в недоле —

Горюют и стонут с утра до утра.

Но сеют князья несогласья и смуту —

И рыщут без удержу вороны всюду,

И по горностаю берут со двора.

Так Игорь и Всеволод зло пробудили,

Раздорами Русской земле набедили —

Напрасно у Орели киевский князь

Крутые холмы притоптал и овраги,

Взмутил булавою озерные влаги,

А там – иссушил по болотинам грязь.

Напрасно, объятый днепровским туманом,

Ладью Святослав правил к вежам поганым

И, выдернув хана из рук степняков,

Унес, будто смерч, Кобяка из приморья:

Хан в киевской гриднице сникнул в покоре,

Моля за себя и улусных князьков.

А немцы, венедицы, греки, морава

Там хором нахваливали Святослава

И каяли Игоря этак и так:

В Каялу, мол, выбросил русское злато

И, спрыгнув с златого седла, воровато

Взобрался на старый поганый арчак.

На киевских башнях – печаль и унылость.

Зловещее, вещее князю приснилось.

Сказал Святослав: «Нету силы скрывать,

Бояре! Всю ночь надо мной голосили,

Как будто живого меня хоронили:

Черна паполома, тесова кровать.

И черпали мне синь-вино непростое,

Замешенное на смертельном настое,

И, нежно касаясь сребряных седин,

На лоно мне сыпали жемчуг, не глянув,

Из пустопорожних поганых колчанов,

Которые мне преподнес толковин.

Уже напоследок, готовый к потерям,

Прощально взглянул я на княжеский терем,

А он, златоверхий, стоит без конька…

И граяли враны всю ночь до рассвета,

У Плесенска, в дебри Кияновой где-то,

И к синему морю неслись облака».

Бояре ему вещий сон толковали:

«Твой ум, Святослав, полонили печали —

Двух соколов, двух сыновей не забыть!

Они злат престол покидали для брани

Добыть себе города Тмутаракани,

А нет – так шеломом из Дона испить.

Но третьего дня поднялась тьма над ними:

Подрезали крылья мечами стальными

И в путы опутали соколов двух.

Два солнца померкли, два месяца пали,

Два светлых столпа в небесах отпылали

И отсвет багряный в пучине потух.

Когда ж над Каялой светила затмили,

Кощеи по Русской земле зарысили,

Как пардужий выводок из логовищ.

Хула над хвалою тотчас воцарилась

И воля неволе, увы, покорилась,

И Див половецкий мелькнул у жилищ».

У синего моря – чужие напевы:

Хохочут игривые готские девы,

И, месть Шаруканью лелея в душе,

Звенят они русским награбленным златом

Да Бусово время поют по палатам,

А нам, брат, с тобой не до песен уже.