Почти, почти, почти… А быть может, это слово и ничего не значило вовсе.
Аэропорт Джона Кеннеди, как всегда, был шумен и многолюден. Подъезды к нему пестрели желтыми автомобилями с типичными «шашечками», повсюду слышались громкие разговоры о предстоящем отпуске и отчетливый стук колесиков чемоданов. В залах ожидания больше, чем обычно, было детей: начиналось лето. Раздразненные мыслями о том, что совсем скоро они улетят к морю и солнцу, они то и дело подбегали к огромным окнам, пытаясь в одной из ярких железных птиц узнать свой самолет, пока их родители суетливо проверяли документы и взвешивали багаж на платных весах неподалеку, опасаясь, что в этот раз точно будет «перевес» из-за лишней взятой доски для плавания. Однако вся эта суета, вопреки всему, не раздражала — наоборот, была какой-то домашней и будто бы давно знакомой, как, например, предрождественская лихорадка, когда магазины в преддверии самого теплого и уютного праздника уже просто невозможно представить пустующими и тихими.
Елена нечасто летала на самолетах, но сейчас почему-то была абсолютно спокойна, не боясь что-то забыть, упуститт или не сделать. Лишь однажды сердце в груди на несколько секунд замерло — когда таможенник, внимательно рассматривая фото Елены и Никки в документах и сверяя их, грубо спросил о том, почему у них разные фамилии. И хотя паспорт Елены, свидетельство о рождении Никки, а также свидетельства о заключении брака Елены и Стефана и его расторжении, подтверждавшие тот факт, что после свадьбы Елена просто сохранила свою фамилию, а после развода Никки осталась фамилия отца, быстро сняли этот вопрос, Елена убедилась в том, что будет лучше, если дочь все же будет носить ее фамилию, и решила заняться этим вопросом по возвращении домой.
Когда все формальности с документами были улажены, оставалось лишь ждать рейса, который, судя по всему, обещал быть небольшим. Пройдя в один из просторных залов ожидания, Елена остановилась у окна, на стеклах которого играли блики, и сквозь которое беспрепятственно проникали солнечные лучи, заливая оранжевым светом весь зал ожидания. На залитом лазурью небе, показавшемся Елене удивительно ярким, не было ни облака. Сейчас, наблюдая за тяжелыми самолетами, которые готовили к взлетам, Елена начинала понимать детей, которые всегда так многое спрашивали о них, и, с интересом разглядывая их, сама чувствовала себя маленькой девчонкой. Они летят в совершенно разные места абсолютно разными маршрутами. Европа, Южная Америка, Азия, Африка… Любое расстояние превращается в часы и перестает значить что-либо благодаря этим махинам. Кого-то они приведут к своей мечте. Кому-то подарят долгожданную встречу с близкими. Кому-то — шанс что-то изменить.
Елена взглянула на свой посадочный талон. Уже через несколько часов она будет в родном городе. Правильно ли она поступала? Что бы она ни чувствовала, как бы сильно сердце ни болело от тоски, она была уверена: да. Впереди ее ждала другая жизнь, и теперь Елена точно знала, что в ней есть смысл: рядом с ней была ее дочь. А все остальное можно пережить. Привыкнуть. Смириться. И, может быть, со временем отпустить.
До вылета оставалось около часа, и Елена, привыкшая делать все заранее, перед тем, как уютно устроиться в зале ожидания, хотела узнать номера выходов на посадку на табло. Убрав посадочные талоны и документы в сумочку, она отошла от окна… Но Елена не смогла сделать и пары шагов. Мир остановился в ту секунду, когда она увидела глаза, взгляд которых она смогла бы узнать из тысячи других.
Сапфировые глаза — чистые, как небо. И до боли знакомые.
Внимательный, изучающий, такой лукавый взгляд. Однако лукавство это не сулит ничего плохого.
По губам скользит привычная усмешка, а в ней — нескрываемое удовольствие.
— Здравствуй, Елена.
====== Эпилог ======
Комментарий к Эпилог Хотелось бы внести некоторую ясность во временной план эпилога: события всех его частей происходят в разное время. Впрочем, думаю, в процессе чтения это и так станет понятно:)
— Мисс Форбс, Вам нужно расписаться вот здесь.
Пока Кэролайн под пристальным контролем Маркоса заполняет необходимые бумаги, молодой полицейский вежливо и терпеливо ручкой указывает ей место в документе, где должна стоять ее подпись, не подгоняя ее и не выказывая никакого недовольства по поводу ее нерасторопности: может быть, он видел, как дрожат руки девушки, понимая, что она волнуется, а может, вопреки убеждениям Кэролайн, в полицейских участках слышавшей только крик и не всегда цензурную речь, изменить мягкий и спокойный от природы характер оказались не в силах даже обстановка, в которой он вынужден находиться изо дня в день, и работа с заключенными.
Кэролайн не помнила, в который раз заполняла эти огромные листы А4 с гербовыми печатями: казалось, сейчас она наизусть знала каждую их строчку. Но ей были знакомы не только они: теми же были разговоры, взгляды, кажется, даже жесты, и даже небольшое полутусклое помещение, в котором она вместе с еще шестью молодыми людьми ждала своей очереди, чтобы получить длительное свидание, очень напоминало мрачные стены изолятора, в который она приезжала совсем недавно. Наверное, все эти места похожи друг на друга.
Кэролайн пыталась успокоиться и взять себя в руки, но по телу расходилась мелкая дрожь, а сердце в груди стучало так сильно, что в легких начинало не хватать воздуха, словно каждый новый удар выбивал из них его остатки. Со дня оглашения приговора прошло немногим больше месяца, но эти недели превратились для нее в года — страшные неизвестностью, невыносимо долгие, по капле забиравшие последние силы. Перед тем, как улететь в Рим, Ребекка смогла получить краткосрочное свидание и поговорить со Стефаном. Она обо всем рассказала Кэролайн и заверила ее в том, что у него все в порядке, однако едва ли даже искренние слова Бекки, которая точно не стала бы ее обманывать, могли вернуть ей покой. За этот месяц Кэролайн трижды подавала заявление о свидании, и трижды в этом ей было отказано: фактически их со Стефаном не связывали никакие родственные отношения, а к свиданиям с сожителями и порой даже просто с друзьями в колонии относились настороженно и потому разрешали их далеко не всегда. Кэролайн обратилась за помощью к Маркосу, и он пообещал решить эту проблему, но было понятно, что, прежде чем с этим удастся что-то сделать, пройдет еще некоторое время. И чем дальше оно текло, тем сложнее было находить силы как-то держаться. Кэролайн не слышала голос Стефана, не видела его глаз, не чувствовала, пусть даже мимолетное, его присутствие рядом. Что оставалось ей теперь? Пустой дом, в одночасье ставший таким тихим и холодным. Фотографии. Воспоминания и сны. Спасти ее от одиночества, предательски ворвавшегося в ее жизнь именно в тот момент, когда она совсем от него отвыкла, когда так его боялась, ее не могли даже самые близкие ее друзья, даже несмотря на то, что они очень этого хотели. Кэролайн изо всех сил старалась привыкнуть к этому, но понимала: даже если когда-нибудь это случится, это произойдет очень нескоро.
На протяжении всех этих дней она так крепко, как только могла, держалась за один образ в своем сознании: она представляла глаза Стефана, порой мысленно жадно вглядываясь в них, словно боясь потерять эту тонкую нить, забыть этот полный необъяснимой теплоты взгляд… Больше никогда его не увидеть. Мысль о том, что она теперь может увидеть во взгляде этих ласковых изумрудных глаз, Кэролайн старалась скрыть глубоко в душе, не дать ей вырваться наружу, врезаться в сердце, которое рвала на кусочки неизвестность и неуемная тревога. Она пыталась взять себя в руки, однако в душе бушевала настоящая буря. Обыск полицейского, ворох документов, часы ожидания — все это происходило будто бы не с ней и теперь казалось лишь фоновым шумом. Однако среди этого беспорядочного роя вопросов, не дававших покоя, набатом в ушах гремела один, эхом отдававшийся в душе: какой Стефан сейчас? Кэролайн просила Стефана вернуться к ней таким, каким она знала его раньше, — и он обещал. Вот только сможет ли он сдержать это обещание? Что может измениться за эти годы, разбросавшие их по разным мирам? Кэролайн знала ответ на этот вопрос: абсолютно всё. И от осознания этого хотелось кричать до хрипоты, царапать ногтями стену, бежать, куда глаза глядят, отчаянно не веря, что-то, чем она жила, о чем мечтала, во что верила, оказалось возможным разрушить в одно мгновение, как хлипкий карточный домик.
