Когда Деймон занимался вопросами работы, он погружался в нее с головой и меньше всего терпел, когда что-то отвлекало его от дел. В этом с годами, взрослея, он все больше становился похожим на своего отца, хотя в его жизни, в отличие от последнего, бизнес на первом месте не стоял никогда. Однако подчиненные Деймона знали: если он начинал готовиться к совету директоров или другой важной встрече, лучше без веской на то причины не то что не стучать в дверь его кабинета — не появляться в его приемной. За один день он, кажется, забывая о существовании внешнего мира, мог заключить несколько контрактов, начать полную реорганизацию одного из отделов и проанализировать и подготовить к необходимому совещанию ворох документов, в которых порой путался и Уэс, который был в бизнесе намного дольше, чем Деймон, и в экономике чувствовал себя как рыба в воде. Успех компании Деймона и все, до последнего цента, деньги, заработанные им, были совершенно оправданны: работоспособность он имел колоссальную. Однако сконцентрироваться на работе, несмотря на все попытки, сейчас не получалось вообще. Деймон работал на износ: бесконечные переговоры, презентации и конференции, подсчеты и огромные суммы денег, которые пускались в оборот, грандиозные планы. Их с Уэсом день начинался в шесть-семь утра и редко заканчивался за полночь. Деймон давно привык к такому режиму и образу жизни, поэтому усталости — по крайней мере, физической — кажется, не чувствовал совсем.
Изматывало, и гораздо сильнее, его совершенно другое. Чем бы Деймон ни занимался, как бы ни пытался по максимуму загрузить себя работой, как бы ни старался вытеснить ею все чувства, от которых ему некуда было уйти в Нью-Йорке, ему казалось, что день за днем воспоминания, от которых он тщетно пытался спастись, серной кислотой прожигают в его груди огромную дыру. Сейчас он понимал, что каждый день думает не о предстоящем контракте, не о деньгах, не об открывшихся грандиозных перспективах. Его прошлое — вернее, то, что он так отчаянно пытался сделать прошлым, думая, что в этом — единственный правильный выход, — настигло его в нем самом, потому что когда-то очень давно проникло под кожу. Жизнь научила Деймона прощаться и отпускать людей, но он не мог подумать, что сделать это сейчас окажется так трудно. Он сменил sim-карту, не звонил и не писал, не спрашивал ни о чем у Роуз, а просыпаясь каждое утро и слыша звук барабанящих в оконное стекло капель дождя, все равно вспоминал о том, как смешно Елена в такие дни яростно восклицала, что не высунет в такую погоду на улицу и носа. И вместе с этим, когда он видел перед глазами образ Елены, к нему неизменно возвращались мысли о Кэтрин. Деймон постоянно думал о них, вспоминал, сравнивал и ловил себя на удивительной мысли: хотя его отношения с Еленой и Кэтрин были биполярно разными, Елена словно бы вернула его на пять лет назад, в то время, когда ему было легко, спокойно и светло. Было ли это потому, что в ней он нашел отражение Кэтрин? Деймон уже не понимал и сам.
Какой он видит свою жизнь дальше? Деймон не раз задавал себе этот вопрос, от которого, наверное, и зависит будущее человека. Не имея ответа на него, человек застывает во времени, становится просто точкой на временном отрезке, теряет самого себя. Деймон ясно знал, чего он хочет, но ответить на этот вопрос он не мог и этим сам себе напоминал маленького беспомощного ребенка. Он, как и Елена, отчаянно бежал от чего-то, чего-то безумно боялся, но чего — до конца не понимал. Огонь внутри, который, казалось, ненадолго пригасило время, разгорался с новой силой.
Лишь на вторую неделю пребывания в Англии у Деймона и Уэса выдался свободный вечер. Деймон с усмешкой думал о том, что уже точно знает, где проведет несколько появившихся свободных часов, но Максфилду о своем намерении ничего говорить не стал: если сейчас он не мог сам разобраться в себе, думать, что это может сделать какой-то другой человек, пусть даже очень близкий и хорошо его знающий, наверное, было бы глупо. Да и вряд ли Уэс мог чем-нибудь ему помочь: они были совершенно разные. Упрямый, вспыльчивый, не в меру амбициозный Деймон был совершенно не похож на вдумчивого выдержанного Уэса. Такой беспрестанный искатель, как Деймон, наверное, вряд ли когда-нибудь понял бы любовь к спокойствию и стабильности, которая всегда была в Максфилде. В рабочих делах такое тесное переплетение горячей безрассудности и ледяного хладнокровия только помогало, а вот в обычной жизни найти общий язык было тяжело. Даже сейчас, получив наконец заслуженное время отдыха, они тянулись к разному: в надежде на то, что ему хватит пары часов на то, чтобы посетить несколько интересных экспозиций, Максфилд сразу же отправился в Британский музей; Деймон же вспомнил адрес уже знакомого паба, в котором он, бывало, зависал с университетскими друзьями, когда они, еще учась в Йельской школе бизнеса, ездили в Лондон на стажировку. Хотя, быть может, причиной последнего была вовсе не несхожесть характеров Деймона и Уэса. Деймон очень остро ощущал в себе потребность как-то прояснить сознание, остаться наедине с самим собой… А может быть, наоборот, затуманить мысли терпким вкусом виски, забыться и почувствовать хотя бы иллюзию свободы.
На город опускался вечер. Уютный паб неподалеку от площади Пикадилли чем-то напомнил Деймону тот, в котором они с Энзо отдыхали в Неаполе, хотя и обладал совершенно иным национальным колоритом. В воздухе стоял горький запах дорогого табака, скотча** и, кажется, лимона. Кажется, Деймон добился того, чего хотел, переступив порог паба: ход времени перестал ощущаться очень быстро, и вскоре стало совершенно неважно, что с утра им с Уэсом вновь предстояла встреча с британскими коллегами. Скотч, который Деймон не пил уже очень давно, оставлял на губах непривычный привкус, а дым сигарет обжигал горло подобно пламени. Деймон не курил уже больше пяти лет, и выдержка эта, которая помогла побороться с пагубной привычкой, появившейся буквально за одну ночь, стоила ему почти года попыток, но сейчас желание курить было настолько нестерпимым, что Деймон выкуривал сигареты одну за одной, и начинало казаться, что едкий дым пропитал легкие насквозь, осаживаясь внутри ядом. До слуха доносились возбужденные выкрики и звон грузных бокалов: должно быть, сегодня играл один из лондонских футбольных клубов. Это было странно, но, сколько бы Деймон ни выпил, его сознание оставалось ясным. Он уже не пытался направить мысли в другое русло: ими всеми, целиком и без остатка, завладел человек, от которого он сейчас бежал. Над собой Деймон был уже не властен.
Закурив очередную сигарету, Деймон взял в руки мобильный телефон. Он никогда не думал, что будет бояться увидеть чьи-то глаза, но сейчас признавал свою слабость. Когда Деймон открыл альбом с их с Еленой совместными фото, ему показалось, что сердце в груди замерло. Нью-Йорк, Вест-Вилледж, Чикаго, Гранд-Каньон, Лас-Вегас, Лос-Анджелес… Они прошли очень много дорог за то время, что провели друг с другом. Вместе. Деймон вспоминал, с каким презрением на него смотрела Елена еще совсем недавно, как вздрагивала каждый раз, когда он касался ее, как его самого до дрожи раздражали ее беспомощность и страх, и сейчас ему было невозможно представить, как она изменилась за этот год. Деймон помнил о ее обещании справиться со страхом и больше никогда не плакать, и на губах появлялась улыбка: она его сдержала. И пусть несколько раз в его присутствии после того дня она все же не сумела сдержать слез… «Она девушка. Ей можно», — совершенно удивительно для себя думал Деймон и усмехался собственным мыслям.
Она улыбалась ему с фото, эта девчонка с глазами цвета молочного шоколада, совсем еще ребенок — наивная и чистая, до сих пор верящая в сказки, — и вместе с этим — та, у кого ему так многому стоит поучиться. Он был влюблен? Привязан? Он любил? Деймон не знал, как это назвать.
Когда Деймон дошел альбомах до одного из последних фото, на котором он был изображен вместе с Еленой и Никки, которая сидела у него на плечах, уголки его губ изогнулись в полуулыбке. На этой фотографии они выглядели, как самая настоящая семья. Деймон ощущал что-то очень похожее, когда оставался с Еленой и Никки наедине. Внутри него словно зажигался какой-то свет, когда малышка, пряча в пол хитрющие глаза, просила его покатать ее на спине. Он чувствовал себя таким же ребенком, как она, когда Никки разрисовывала ему фломастерами руки, а он рассказывал ей, какие рисунки хочет видеть. Деймон отлично помнил, что он ощутил в тот момент, когда Никки перестала называть его «дядей Деймоном» и протянула более теплое, такое искреннее и ласковое «Дей», когда спрашивала. И каждый раз, когда он оказывался в этой маленькой семье, ему казалось, что он возвращался домой.
