Елена неслышно зашла в полутемную гостиную, которую освещало лишь пламя в камине. Увидев Деймона, она на несколько секунд замерла на пороге: он сидел на диване перед камином и внимательно разглядывал какие-то фотографии. Она медлила, боясь побеспокоить его, и какое-то время наблюдала за ним со стороны. Казалось, что сейчас он находится не здесь: каждое фото будто открывало для него новый мир, словно уносило его из реальности, возвращало на много лет назад, в доброе, светлое время, когда он еще мальчишкой лазал по деревьям и учился кататься на велосипеде под руководством Грейсона, читал взахлеб комиксы, ездил с родителями на море и так ждал Рождества, когда под одной крышей собиралась вся их большая дружная семья. Он с радостью подчинялся, поддаваясь воспоминаниям. Глядя на какие-то фото, Деймон искренне улыбался, иногда снисходительно усмехался; беря же в руки другие, наоборот, хмурился. Сейчас он напоминал Елене маленького ребенка, который будто бы только начинал изучать эти миры, и каждый из них увлекал его настолько, что, казалось, до происходящего вокруг ему не было дела.
Елена и сама не помнила, сколько времени провела так, в одной позе, практически не дыша, но в какой-то момент, будто почувствовав, что он не один, и вернувшись к реальности, Деймон повернул голову в ее сторону.
— Я не помешала? — застенчиво спросила Елена, убрав прядь волос за ухо.
Деймон улыбнулся уголками губ.
— Вовсе нет. Проходи, — приветливо сказал он, и Елена невесомыми шагами прошла в глубь гостиной и села рядом с ним на диване, а Деймон словно обратил свой взгляд к фотоснимку, который в этот момент держал в руках.
На журнальном столике аккуратной стопкой лежали несколько альбомов, и обложки некоторых из них уже были совсем ветхими от времени. Елена перевела взгляд на фотографию в руках Деймона. На ней был изображен парнишка лет шести — худощавый, с черными густыми волосами, одетый в белую майку и синие шорты. Рядом с ним, держа его за плечи и улыбаясь, стоял высокий жилистый мужчина, которому на вид было не больше сорока лет, и женщина примерно такого же возраста. Невозможно было определить, на кого мальчишка был похож больше: казалось, он взял от обоих родителей — а в том, что на снимке были изображены его родители, у Елены почему-то сомнений не оставалось, — поровну. Деймон сильно изменился за эти годы, и лишь его глаза — серо-голубые, такие лукавые, не по-детски вдумчивые глаза, — выдавали в этом пареньке его.
— Ты был таким милым в детстве, — с улыбкой сказала она.
— Спасибо за комплимент, — с усмешкой ответил Деймон.
— Сколько тебе здесь? И где это вы?
— Шесть или семь, точно не помню. В детстве я занимался легкой атлетикой, очень любил бег, — объяснил он. — У меня неплохо получалось, поэтому тренеры часто отправляли меня на соревнования, соответствующие моему возрасту. Это фото было сделано перед одним из таких соревнований. Я тогда жутко волновался, потому что большинство соперников были старше меня, а сейчас даже результат не помню, — Деймон улыбнулся.
— Почему ты оставил легкую атлетику? — спросила Елена.
Деймон пожал плечами.
— Ты же знаешь детское непостоянство. Сегодня ты готов за зеленые яблоки Родину продать, а завтра ты их ненавидишь. Сегодня ты играешь в футбол, а завтра только и успеваешь отплевываться, когда в окружении кто-то его упомянет. Так было и со мной. В один момент просто перестал чувствовать к этому интерес, и родители не стали меня заставлять продолжать заниматься бегом.
Деймон сделал небольшую паузу, вновь опустив глаза на фото, и на его губах вновь появилась усмешка.
— Хотя, занятия бегом все же не прошли даром. Когда Грейсон в очередной раз возвращался с родительского собрания, я очень быстро ретировался куда-нибудь в безопасное место.
Елена, поджав губы, улыбнулась.
— Грейсон был… Строгим отцом? — осторожно спросила она.
— Достаточно, — кивнул Деймон. — Наказание следовало незамедлительно, едва ему стоило узнать об очередном разбитом мной окне в школе или двойке по математике. Естественно, тогда не было никакой речи о прогулках с друзьями, телевизоре или конфетах.
Деймон в какой-то момент замолчал, задумчиво посмотрев вдаль, будто что-то вспоминая.
— Помню, когда я учился в начальной школе, я очень любил комиксы про Бэтмена. Я просто сходил по нему с ума! Наизусть знал историю Брюса Уэйна, легко мог перечислить всех персонажей, хотя их количество, в старых-добрых традициях DC Comics, исчислялось десятками, и, конечно, украдкой мечтал стать таким, как он. Однажды я прогулял несколько важных уроков кряду. Родителям, естественно, об этом ничего не сказал, и поэтому вполне легко представить их удивление, когда классная руководительница позвонила им с вопросом о моем самочувствии, обеспокоенная моим отсутствием. С Грейсоном у меня тогда был серьезный разговор… И не менее серьезный «приговор»: два месяца без комиксов. Понимаешь, Елена? Два! — воскликнул Деймон. — Это означало восемь пропущенных выпусков. Тогда для меня это было смерти подобно. Друзья тайком давали мне свои новые выпуски на время, и я украдкой читал их в школе и иногда — дома, но трясся всякий раз, когда в моей комнате появлялся Грейсон, потому что я жутко боялся, что он найдет у меня под подушкой их. Сейчас у меня сам собой возникает вопрос: а смог бы он вообще отличить мои комиксы от журналов друзей? Это сейчас ответ напрашивается очевидный, а тогда…
Деймон вздохнул, поджав губы, и положил фотографию обратно в альбом.
— Мама всегда защищала меня перед ним, — задумчиво проговорил он, и Елене показалось, что его голос дрогнул.
Она не сводила с него взгляд, не решаясь что-то сказать, лишь показывая ему, что она по-прежнему рядом и хочет его слушать и слышать.
— Знаешь, — повернув голову в сторону Елены, сказал Деймон, — у нас в саду на одном из деревьев был домишко — небольшой, но самый настоящий: с кроватью, рабочим столом, маленьким стеллажом для книг, которые я читал только там. Его сделали Грейсон и Джузеппе своими руками и подарили мне, когда мне исполнилось семь лет. В первое время, конечно, его появление прибавило моим родителям седых волос: я мог уйти туда в разгар дня и просто заснуть, а они искали меня по всему дому, звали на улице, а я этого просто не слышал. Летом, когда по ночам было тепло, я там нередко даже ночевал. Так вот, когда мое наказание за прогулы длилось почти месяц, Грейсон ненадолго отлучился в офис в какой-то выходной. Утром мама подозвала меня и спросила, давно ли я убирался в этом домике. Я пытался вспомнить, но сказать ничего так и не успел: она дала мне понять, что было бы неплохо, если бы я сделал это сейчас. Спорить я не стал и, вооруженный какими-то чистящими средствами, поднялся в свое убежище. Уборку я тогда, кажется, начать еще долго не мог, потому что едва я забрался туда и зашел в этот домик, мой глаз зацепился за журнал, который лежал у меня на рабочем столе. Это был очередной выпуск комиксов.
В этот момент глаза у Деймона просияли, словно у маленького ребенка. Он рассказывал настолько искренне, что Елена чувствовала: он сам проживает сейчас заново эти минуты, — и слушала его взахлеб, словно бы оказываясь рядом с ним, восьмилетним мальчишкой, в том времени.
— Конечно, я тотчас же забыл об уборке, начал листать, пытаясь понять, что я мог пропустить. А потом, спустя пару минут, спустился к маме. Она, конечно, видела немой вопрос в моих глазах, — по губам Деймона скользнула грустная улыбка. — Но она не сказала мне ничего, только хитро подмигнула и приложила указательный палец к губам, попросив таким образом не говорить Грейсону. Я, конечно, пообещал, и снова побежал читать. С тех пор периодически я находил у себя под подушкой или в тумбочке в том домике маленькие сюрпризы, когда получал пятерки или побеждал на соревнованиях: упаковку любимой жвачки, журнал, какие-то фишки с супергероями. Грейсон о нашем маленьком секрете, кажется, так и не узнал.
Деймон улыбался, вспоминая обо всем этом, смотря куда-то вдаль, словно бы сквозь пространство, но в его взгляде была такая невысказанная тоска, что Елена, глядя в его глаза, на которых, казалось, вот-вот выступят слезы, чувствовала, как больно щемит сердце. В этот момент так сильно, как никогда раньше ей хотелось просто обнять его и показать: в эту страшную для него минуту, когда его покинул человек, ближе которого, наверное, невозможно представить, он не один. И может быть, забрать хотя бы часть этой неуемной боли, которая превращала его чистые живые глаза в глаза старика.
