— Мне тогда было уже тридцать лет, но это все равно почему-то не казалось таким сложным. Я почему-то был уверен в том, что жизнь теперь потечет так, как планировал я, что мой сын вырастет таким, каким хотел его видеть я. А когда жизнь все расставила по своим местам, мне просто не хватило сил принять это.
— Тебя это злило.
Грейсон несколько секунд молчал.
— Да, ты прав, — наконец ответил Сальваторе-старший. — Я, наверное, слабак. Или дурак… А скорее всего, и то, и другое, — грустно усмехнулся он.
— Наверное, глупо будет отрицать, что меня это злило не меньше, — усмехнулся Деймон. — Но я тоже не был идеальным сыном, — Деймон как-то растерянно, совсем по-детски пожал плечами. — И, скорее всего, уже не стану им. Равно как и ты, наверное, вряд ли поведешь меня в зоопарк на выходных. Но знаешь…
Деймон на мгновение замолчал, опустив глаза.
— Сейчас мне тридцать три, — с шумом выдохнув, сказал он, подняв голову, — и я чувствую в себе достаточную силу для того, чтобы справляться с
самостоятельно со всеми проблемами, с которыми я могу столкнуться. Я уже давно не ребенок, и прятаться за спины родителей — глупо. Если будет надо — я смогу защитить себя, своих друзей, свою семью. Я не боюсь. И все же где-то в глубине души я всегда ощущал приглушенное, но все же не исчезавшее желание иметь с тобой такую же близость, какую имели Стефан и Джузеппе. Такую же опору.
Проходит несколько секунд, прежде чем Деймон произносит самые главные слова. И именно в этот момент, словно хрупкое стекло во время оглушительного взрыва, рушится последний барьер, который мешал им простить друг друга и признать единственную истину.
— Ты был нужен мне.
Услышав эти слова, Грейсон почувствовал, будто в кровь впрыснули ледяную воду.
— И порой мне кажется, что мы похожи гораздо сильнее, чем оба думаем.
— У нас по-прежнему одна фамилия, — отозвался Грейсон. — Я могу как угодно относиться к твоему образу жизни, не понимать и не принимать что-то. Но я хочу сказать тебе лишь одно: я горжусь тем, что ты носишь фамилию Сальваторе.
В какой-то момент их взгляды пересеклись. Они задержались на секунду, а затем произошло то, что так хотела увидеть Изабелла и чего порой очень хотели они сами, пытаясь убить в себе это желание дурацкой упертостью, которое оба принимали за гордость. Деймон и Грейсон не знали, кто из них потянулся первым: это произошло почти одновременно, а главное — одинаково искренне. Деймон на мгновение закрыл глаза, вжимаясь пальцами в плечо отца, а тот прижимал к себе сына так крепко, как только мог, словно боясь отпустить. Деймон чувствовал это, и руки, которые еще пару минут назад были ледяными, кажется, начинали теплеть, и тепло это очень быстро разносилось по организму, согревая каждую его клеточку, доходя до самого сердца. Вот он — его жесткий и своевольный отец, который, казалось, ненавидел его всей своей душой. Лишь какая-то минута понадобилась Деймону для того, чтобы увидеть: это не так. Совсем не так.
Они не знали, сколько времени провели так: сейчас оно становилось абсолютно неважным. Деймон и Грейсон словно бы хотели наверстать все эти пятнадцать лет, которые были разлучены. Им было не дано предугадать, что их ждет впереди, но теперь они чувствовали: они предельно честны друг перед другом. А значит, в их силах сделать все, чтобы однажды назвать друг друга не по имени, а отцом и сыном.
Когда они отпустили друг друга, Грейсон поднял глаза на бескрайнюю лазурь неба, залитую солнечным светом, и откуда-то вновь подул ветер, кажется, еще более теплый. Этим небом, этим светом, этим весенним воздухом словно кто-то свыше хотел им сказать: им нужно продолжать свой путь.
Вдруг Деймон и Грейсон услышали какой-то приглушенный звук, отдаленно напоминавший хлопок, и в небе увидели белоснежного голубя, который через пару секунд уселся на ветку дерева неподалеку.
Наверное, ассоциация голубей с душами умерших людей — всего лишь красивая метафора. Но в этот момент, в день, когда к ним в дом постучалась беда, они оба почувствовали себя спокойнее.
Деймон и Грейсон, не моргая и практически не шевелясь, наблюдали за голубком, который, на самом деле, оказался очень маленьким и будто бы чего-то ждал.
— Как думаешь, — вдруг спросил Грейсон, когда голубь вновь взмыл в небо и через пару секунд исчез из виду, — там… Есть что-нибудь?
Этот вопрос звучал с таким детским интересом и наивностью, что он казался маленьким ребенком, пришедшим к своему отцу с таким совсем недетским вопросом.
Деймон прищурился от яркого весеннего солнца, слепившего глаза, а затем перевел взгляд на отца, и по его губам скользнула грустная улыбка.
— Я очень хочу в это верить.
Ребекке показалось, что на эту минуту сердце в груди перестало стучать. По телу в какой-то момент вдруг разлилась невероятная слабость. В сознании звучали отголоски мыслей о том, что ей сейчас лучше на что-то опереться, чтобы не оступиться и не упасть, но она не могла даже пошевелиться.
На небольшой белой палочке, которую она держала дрожащими ледяными пальцами, которых, казалось, почти не чувствовала, были отчетливо видны две красные полоски.
Воздуха в груди стало не хватать, и Ребекка неловко вдохнула, но это не помогло: грудную клетку будто бы чем-то стягивало, мешая нормально дышать.
Как, наверное, забавно это сейчас выглядело со стороны: Ребекка мечтала об этом много лет, а сейчас была белее полотна, словно узнала какую-то страшную новость. Но спустя эти шесть лечения, беспрестанного поиска врачей, которые могли бы помочь ей справиться, в сердце осталась лишь давящая безмолвная боль, которая словно бы срасталась с ней, опутывая ее подобно ветвям ядовитого растения, не оставляя другого выхода, кроме как принять ее. Постепенно она становилась лишь сильнее, день за днем убивая в душе единственное, что оставалось Ребекке, — надежду. Именно поэтому поверить в то, что это какая-то ошибка, сейчас было легче чем в то, что сбылась мечта, которую она бережно хранила в сердце долгие годы.
Случившееся в семье горе отодвинуло проблемы со здоровьем на второй план, и Ребекка решила отложить визит к невропатологу до того времени, пока не пройдут похороны. Головная боль временами отпускала, и порой облегчение «затягивалось» настолько, что она даже не списывала это на действие препаратов, а просто забывала о том, что мигренозные приступы вернулись. Мыслей о возможной беременности и такой реакции организма на изменения в нем, конечно, не было, и вряд ли бы они вообще возникли, если бы спустя несколько дней после первого приступа не появилось несколько других, более явных признаков, которые посеяли в душе сильные сомнения.
Однако даже сейчас, когда тест их лишь подтвердил, какой-то внутренний барьер все равно не давал осознать, что это правда. Три года брака с Марселем, отношения с другими мужчинами, множество современных методов лечения, к которым не раз обращалась Ребекка… Не было ничего. И сейчас все происходящее напоминало сон.
Сон, который она так ждала.
Не чуя под собой ног, видя все вокруг сквозь какую-то туманную пелену, Ребекка, наскоро собравшись, отправилась в ближайшую аптеку, чтобы купить еще несколько тестов. В следующий час ей казалось, что она находится вне времени и пространства. Она не помнила абсолютно ничего, кроме одного: все тесты, как один, показывали положительный результат.
Нет, Ребекка не боялась того, что могло произойти. Она до ребяческой дрожи в коленях, до слез, до самых искренних молитв, которые готова была шептать пересохшими губами, боялась потерять этот маленький луч света, который словно бы загорелся в ней в этот момент.
Сделав несколько рваных вдохов, которые все равно не помогли привести сердцебиение в нормальный ритм, она умылась холодной водой, а затем, выйдя в гостиную почти на одних носках, словно боясь кого-то разбудить, хотя дома никого не было, по-прежнему плохо ощущая поверхность и опору под собой, она взяла лежавший на тумбочке мобильный. Быстро отыскав в телефонной книге номер своего врача, она медлит немного, а затем, с шумом выдохнув, нажимает на кнопку вызова. И отчего-то в этот момент ладонь непроизвольно ложится на живот.
