Деймон и сейчас стоял на могиле, плотно сомкнув губы, едва дыша, всматриваясь в буквы на мраморном надгробии. Он будто чего-то ждал — ждал, как в тот пасмурный ноябрьский день, когда ему нужно было попрощаться с Кэтрин, — может быть, надеясь, что, когда он вновь поднимет взгляд на него, буквы сложатся в имя человека, совершенно ему не знакомого, превратив все, что сейчас сжигало его душу, в страшный далекий сон.
Он не верил. Не хотел верить. А может быть, верить в то, что жизнь вонзила в спину очередной нож, просто не было сил. Но в те минуты, когда Деймон возвращался к реальности, поднимая голову и видя на равнодушном мраморе знакомое, такое близкое имя, он чувствовал, что нож этот вошел в него по самую рукоять.
Деймон слегка наклонился и аккуратно смахнул ладонью пыль от песка, осевшую на стеле. Легкий, почти теплый мартовский ветер едва ощутимо коснулся его щек. Весна в Нью-Йорк в этом году пришла очень рано: февральские снега давно растаяли, а в воздухе уже витал этот неповторимый цветочный аромат, который можно уловить лишь тогда, когда дни только начинают становиться чуть длиннее и солнечнее, а природа начинает потихоньку оживать, и уже ничто не напоминало о том, что еще совсем недавно дороги города были настолько заснежены, что порой по ним с трудом продвигались автомобили. Природе не было дела до чьей-то боли: ее жизнь только начиналась.
В какой-то момент Деймон почувствовал: он здесь не один. За эти несколько дней, что они с отцом готовились к похоронам, им так и не удалось остаться друг с другом наедине. И чем больше шло время, тем сильнее Грейсон ощущал потребность в этом. Он долго наблюдал за Деймоном, прежде чем подойти к нему, и сердце в груди стягивало от боли, когда он видел задумчивый взгляд сына, неподдельный страх и отчаяние в глазах, в которых он не видел этого никогда. И, быть может, именно эта боль начала рушить ту крепкую стену, которую они построили вокруг себя.
— Когда-то мы планировали прожить до девяноста лет и умереть в один день, — задумчиво проговорил Грейсон, точно так же, как Деймон несколькими минутами ранее, внимательно вглядываясь в буквы имени своей жены.
Деймон покачал головой.
— Как же глупо и по-детски…
— Согласен, — с горечью усмехнулся отец. — Но когда тебе двадцать и ты безумно влюблен, верить в сказки гораздо легче.
Услышав последние слова, Деймон почувствовал, как по коже у него пробежали мурашки. Какими же правдивыми они ему казались… Он ведь тоже когда-то верил. Седина на висках. Домик где-нибудь в Италии, которую они с Кэтрин оба так любили. Много детей и внуков. Эти мечты казались такими простыми и такими близкими, что подумать, что будет по-другому, тогда было немыслимо.
Грейсон взглянул на сына, и тот, глядя куда-то вдаль, поджав губы, едва заметно кивнул. И, наверное, в эту секунду он понял и принял боль Деймона, которая даже спустя столько лет его не отпускала и которой раньше он находил лишь одно объяснение: его слабость. Лишь сегодня, точно так же, как Деймон, попрощавшись с любимым человеком навсегда, он почувствовал, какую дыру в сердце прожигает каждая секунда, проведенная без него и не дающая забыть: ничего уже не изменится.
Судьба отмерила Грейсону и Изабелле сорок лет, проведенных вместе. Подарила им сына. Дала им увидеть, как он вырос и чего достиг. Вместе. Сейчас Грейсону и это казалось ничтожно малым. Но у Деймона ничего этого не было.
— Я так и не успел ей все объяснить, — задумчиво произнес Деймон, опустив взгляд.
В этих коротких словах заключались то наказание и та боль, которые он пронесет в своем сердце через всю жизнь. Сейчас единственным человеком, которому он мог бы это доверить, оказался тот, кто был предательски далек все эти годы. Но Деймон чувствовал всем сердцем, каждой клеточкой души: ближе него в эти минуты не было никого.
Он даже не вздрогнул, когда на плечах ощутил прикосновение ладони подошедшего к нему отца: он словно бы этого ждал.
— Мать верила в тебя, Деймон, — сказал Грейсон.
Во фразе этой не было ни доли упрека: лишь искреннее желание едва успокоить его душу.
Деймон повернул голову в сторону, и в этот момент взгляды их пронзительно похожих голубых глаз встретились. В эту минуту в сознании у него мелькнула, на первый взгляд, удивительная мысль: как же долго он не видел глаз своего отца. Кажется, лишь за эти несколько дней полностью поседевший, худой, с глубокими морщинами вокруг глаз, сейчас Грейсон был совсем не похож на того волевого сильного мужчину, каким его всегда знал Деймон. И лишь серо-голубые глаза, в которых, пусть и очень слабо, но все еще горел огонек жизни, выдавали его.
— Даже когда ты напрямую рассказал ей обо всем, Белла твердила лишь одно: ты на такое не способен.
Деймон вздохнул. Когда-то давно он принял одну простую истину: человеку не дано повернуть время вспять, чтобы исправить свои ошибки, совершенные в прошлом. Именно поэтому ни об одном своем поступке он никогда не жалел. А сейчас он понимал, что, на самом деле, многое бы отдал, чтобы иметь возможность вернуться в тот вечер и повести себя по-другому.
— Когда мы виделись с ней в последний раз, я…
— Она простила тебя, Деймон.
Голос отца звучит мягко, но вместе с этим — невероятно уверенно, и Деймон на мгновение замирает, не отводя взгляд от глаз Грейсона. В глазах Деймона — лишь немой вопрос, и Грейсон слегка кивает головой, словно бы отвечая на него.
Мать его простила. Но вот сможет ли он сам себя когда-нибудь простить?
— Я, правда, не знаю, откуда в ней была эта немыслимая уверенность, — признался Грейсон. — Но Белла будто что-то чувствовала. Она… Знала тебя.
В какой-то момент между Деймоном и Грейсоном воцарилась тишина: лишь где-то вдалеке было слышно чириканье воробьев и звуки моторов автомобилей.
Грейсон опустил взгляд и поджал губы.
— Жаль только, что я сам осознал, какого на самом деле сына мне подарила судьба, только сейчас.
Грейсон не знал, как подобрать такие слова, которые помогли бы Деймону понять его. Он не рассчитывал на то, что сын сможет его простить. Но он хотел быть с ним искренним. Хотя бы сейчас.
Сальваторе-старший вновь взглянул на пристально смотревшего на него сына.
— Деймон, я хотел сказать…
Грейсон вздохнул. Произнести самые важные, такие нужные слова было непросто, но где-то в глубине души он понимал: теперь это не из-за гордости, а из-за страха, что может быть слишком поздно.
— Прости меня, — произнес он. — Не только за ситуацию со Стефаном. За все эти чертовы пятнадцать лет. Я не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за них… Но мне, правда, очень жаль.
Деймон стоял, не шелохнувшись, внимательно глядя на отца. И почему-то в этот миг впервые в голове возник вопрос: что было бы, если бы эти пятнадцать лет были другими? Что они упустили? Наверное, они с Грейсоном ответили бы на этот вопрос по-разному. Но сейчас они оба понимали: очень многое. И вернуть это, наверное, уже невозможно.
— Знаешь, Деймон, — задумчиво проговорил он, посмотрев куда-то вдаль, — я очень хорошо помню тот день, когда мы с твоей матерью узнали, что наша семья станет больше. Мы не ждали этого: несколько лет попыток и бесплодного ожидания надломили нас обоих, и мы были близки к тому, чтобы смириться с этим. Мы не знали, как в сердце после смерти троих детей вновь поселить надежду. И когда я узнал, что стану отцом, меня на несколько минут будто бы заморозили, превратили в какую-то неподвижную статую. Я смотрел Белле в глаза и не мог поверить, что все это происходит сейчас и со мной. А потом, когда смысл ее слов дошел до меня… Я кричал и смеялся так громко, как только мог. Я готов был прыгать и хлопать в ладоши, как маленький ребенок, и, наверное, мне тогда несколько соседей по улице точно были готовы вызвать санитаров. И с того самого сентябрьского дня меня не покидало лишь одно желание: стать хорошим отцом.
Рассказывая обо всем этом, Грейсон будто бы переносился в те далекие времена, и в какую-то секунду Деймону показалось, что сердце в груди замерло. Он никогда не видел своего отца таким и уже очень давно не чувствовал от него именно такой отцовской теплоты, которая так была ему нужна, несмотря на все его попытки убедить себя в обратном.
