— Знаешь, — задумчиво произнесла Елена, — когда Никки вернулась ко мне, я…

Девушка с шумом выдохнула, размышляя над тем, как можно описать то, что она чувствует.

— Я словно бы снова начала жить. Мир вокруг стал каким-то другим. Ярким. Интересным. Живым. Ей всего два года, а мне кажется, будто она была рядом со мной всю жизнь…

Деймон внимательно наблюдал за Еленой и, глядя в ее глаза, светившиеся искренним, неподдельным счастьем, чувствовал, насколько сильно ему нравится видеть ее такой. В душе наступал покой и приходило понимание: теперь все так, как и должно быть.

— Деймон, — вдруг позвала она, вернув его к реальности. — Я хотела сказать… Спасибо тебе. То, что ты сделал для меня… Наверное, я никогда не смогу отблагодарить тебя за это. Ты вернул мне самое дорогое, — прошептала Елена.

— Я не знаю, что может быть нужно ребенку, тем более в таком возрасте, кроме любящей матери, — ответил он. — Знаешь, — немного помолчав, вдруг задумчиво произнес Деймон и посмотрел куда-то вдаль, — что бы ни происходило, я, наверное, навсегда останусь при своем мнении: каким бы Стефан ни был моральным уродом и козлом, он хороший отец. У него никогда не горели глаза так, как в тот момент, когда он рассказывал о Никки. Это не подделать. Но как бы сильно отец ни любил своего ребенка, он не сможет одного: заменить ему мать. Вы с Никки нужны друг другу. И лично для меня в этом единственная истина.

Услышав последние слова, Елена почувствовала, как по коже у нее пробежали мурашки. Слышать сейчас эти слова от Деймона, видя, что он понимает, что она чувствует, почему-то было особенно дорого.

— Никак не могу привыкнуть, что Никки называет меня по имени, — призналась она и в этот момент в ее взгляде появилась грусть.

— Елена, ей всего два года, — мягко сказал Деймон. — Дети в этом возрасте как губки, очень легко впитывают в себя все. Ей нужно немного времени, чтобы привыкнуть к новой обстановке. Все образуется, — заверил он, легонько коснувшись ладонью ее руки, и Елена едва заметно кивнула.

— Ты не знаешь… Как там Кэролайн? — вдруг спросила Гилберт, и в этот момент ее голос дрогнул.

Деймона этот вопрос не удивил: он понимал, почему Елена его задает.

— Нет, мы не контактировали больше.

— Когда она уезжала… — Елена запнулась, пытаясь побороть ком в горле, — Я видела, что у нее на глазах блестели слезы. Мне очень жаль ее. Она не заслужила всего этого.

— Согласен, — негромко отозвался Деймон, отпив немного чая. — Мы общались несколько раз, когда я встречался с ней по поводу Никки. Она приятная девушка, легкая такая… — он тяжело вздохнул. — И, похоже, по уши влюблена в моего братца.

— Она не влюблена, — Елена мотнула головой. — Она любит…

На какое-то время на кухне воцарилась тишина: Елена и Деймон не знали, что сказать друг другу, но, думая каждый о своем, понимали — это действительно так.

— Знаешь, после первой встречи с Кэролайн я много думала об этом, — вдруг сказала Елена. — Может быть, у них действительно все еще может сложиться?.. — несмело предположила она. — И для нее Стефан станет… — Елена запнулась. — Я имею в виду… Он же такой только со мной, — выдохнула она. — Быть может…

— Думаешь, Кэролайн будет ждать его? — скептически поднял бровь Деймон, словно прочитав ее мысли на два шага вперед.

Елена молчала.

— Я не верю, что Стефану дадут эти мифические невесть откуда взявшиеся восемнадцать лет, — сказал он. — Но его могут посадить на восемь, девять, десять лет. Кэролайн молодая девушка, ей лет двадцать пять, не больше. Я верю в то, что она любит Стефана. Но вот хватит ли этой любви на то, чтобы десять дет своей жизни потратить на ожидания, даже не зная, что будет дальше… Это большой вопрос.

Когда Деймон говорил о Стефане, Елене на мгновение показалось, что в его голосе появилась дрожь. Как бы он ни старался скрыть свои чувства, она знала: все, произошедшее с его братом, — для Деймона очень тяжелая тема. И что бы он ни говорил о Стефане, ему было за него больно.

— В любом случае, — мотнула головой Елена, — я очень надеюсь, что Кэролайн обретет свое счастье. Она этого заслуживает.

Деймон хотел было что-то сказать, но в этот момент в кармане брюк завибрировал его мобильный телефон. Отставив кружку на столешницу, Деймон взял смартфон в руки и на мгновение замер, увидев на экране имя своего отца. Взгляды Елены и Деймона встретились, и они смотрели друг другу в глаза, не моргая, несколько секунд. Елена хотела бы попросить Деймона взять трубку, но понимала одно: он должен сделать свой выбор сам, и даже если он ответит на звонок отца, — то это должно произойти в первую очередь потому, что он сам этого захотел. Елена не знала, какая сила управляла в этот момент Деймоном — быть может, в глубине души он чувствовал, что хочет наладить отношения с родителями, а может, немую просьбу во взгляде ей скрыть так и не удалось… Однако в следующий момент Деймон снял блокировку с экрана.

— Да, — хрипло произнес он.

В следующие полминуты Елене показалось, что перед ней стоит не Деймон. Начав разговор в привычном сухом тоне, в какой-то момент он замолчал. Их с Грейсоном разговор длился совсем недолго, но течение каждой секунды Елена ощущала очень отчетливо. Безразличие и беспечность во взгляде Деймона сменились глубоким испугом и растерянностью. Он смотрел в одну точку и силился что-то сказать, но Елене казалось, что он из-за чего-то попросту физически не может это сделать. Таким она не видела его еще никогда. И внутри в эту минуту было лишь одно чувство: этот разговор не принесет ничего доброго. Елена почти не дыша смотрела на Деймона и не могла пошевелиться. О чем мог сообщить сыну Грейсон? Ей было страшно не только за него — за всю его семью. На кухне было тускло, но она заметила, как резко он побледнел.

— Почему ты не позвонил мне раньше? — наконец едва слышно пересохшими губами прошептал Деймон.

В этом вопросе больше, чем упрек, было заметно отчаяние перед собственным бессилием. Елена почувствовала, как по всему телу расходится мелкая дрожь, будто бы сейчас была глубокая осень и она попала под дождь в совсем легкой одежде.

— Я сейчас приеду, — так же тихо произнес Деймон и нажал на кнопку «Отбой».

Внутри все сжалось.

В этот момент Елена и Деймон вновь встретились взглядами. И именно сейчас что-то изменилось во взгляде этих голубых глаз. Был страх. Было неверие… И боль. Его глаза блестели, и было видно: это от слез. Казалось, что пройдет еще секунда — и Деймон просто опустится на колени и заплачет, исступленно крича, пытаясь разорвать на себе одежду. Однако Елена понимала, что он бы этого не сделал, и по его глазам видела: сейчас он переживает все это внутри. И тем мучительнее сейчас было смотреть в эти чистые голубые глаза, из которых по секунде уходила жизнь.

Проходит еще несколько секунд, и Елена вновь слышит надтреснутый, абсолютно опустошенный голос, который сейчас был похож скорее на голос дряхлого больного старика, чем молодого мужчины.

— Мама умерла.

Комментарий к Глава 51 *Mio Dio! – Боже мой! (итал.)

====== Глава 52 ======

Приглушенный шум голосов постепенно стихал, но Деймон этого, кажется, даже не замечал. Все происходящее вокруг в этот день шло словно бы параллельно ему, будто в какой-то момент кто-то увел его из привычного мира куда-то далеко. Деймон не закрывался от общения с родственниками — в этот день поддержать семью Грейсона, которую настигла беда, приехали все без исключения члены огромной семьи Сальваторе, жившие не только в Нью-Йорке и не только в США, — был максимально участлив к каждому из них и, как мог, старался ни одним своим словом, ни одним жестом не позволить себе выплеснуть все, что он чувствовал в это утро, на окружающих. Но стоило лишь взглянуть в его серо-голубые глаза, напоминавшие осколки сапфира, переливающиеся на солнце, чтобы понять, что на самом деле он переживал каждую секунду, когда слышал слова соболезнований, когда видел белые гвоздики и красные розы — любимые цветы своей матери, под мягким ковром которых, устлавшим могилу, не была видна даже зеленевшая трава, — когда видел белоснежный мрамор надгробия. Его глаза напоминали глаза маленького заблудившегося ребенка. Он не слушал и не слышал проповедь священника, будто потерялся во времени, в одно мгновение утратив способность не смотреть, но видеть. Деймон лишь жадно задумчиво вглядывался вдаль, словно точно знал, откуда придет спасение, чувствуя, что скоро все закончится и он вернется домой, больше не вспомнив об этом проклятом диком страхе, объявшем его душу и лишившем покоя. Быть может, именно в этот день ненадолго в его душу вернулась та детская наивность, когда становится совершенно безразлично то, что ты видишь собственными глазами, — надежда в сердце становится настолько сильной, что именно она оказывается верным поводырем — единственным, что сможет хотя бы ненадолго заглушить боль. Именно этой борьбой надежды с осознанием правды горел его взгляд.