— Надо же… У меня тоже был такой тайник, — сказала Елена.

— Правда? — с интересом переспросил Деймон.

— Да! Правда, я тогда была чуть младше тебя и ситуация была немного другая: я до ужаса боялась врачей. Увидев белый халат, тряслась, как при морозе в минус тридцать. Что уж говорить о прививках или о походах к стоматологу… Это было для меня сродни фильму ужасов. Не знаю, сколько бы это продолжалась, если бы, не придя домой после какой-то очередной прививки в слезах, под подушкой я не обнаружила набор фломастеров. Я спрашивала у родителей, откуда они, и папа сказал, что с утра к нам заходил волшебный кролик, который просил передать этот небольшой подарок мне за храбрость. С тех пор такие подарки под подушкой появлялись всякий раз, когда я без слез терпела поход к врачу. И в конечном итоге каждые выходные я спрашивала у родителей: «А мы сегодня пойдем в больницу?»

Деймон улыбнулся.

— Страшно представить, на какие еще уловки шли наши родители.

— Это точно.

На какое-то время в гостиной воцарилась тишина, в которой слышалось лишь потрескивание камина.

— У тебя была замечательная мать, Деймон, — наконец негромко произнесла Елена.

Сальваторе едва заметно кивнул.

— Только сейчас я понял, почему сегодня мне так захотелось достать старые альбомы и пересмотреть фотографии, — хрипло проговорил он. — Мне ее не хватает.

Елена плотно сжала губы, изо всех сил стараясь успокоить ритм бешено стучавшего сердца, но едва ли она могла это сделать. В последней фразе Деймона, которая напоминала рык раненого животного, слилось воедино, наверное, все, что он чувствовал в эти дни. Опустошенность. Бессилие. Отчаяние.

— Наша последняя общая фотография была сделана в декабре позапрошлого года, — сказал Деймон, показав Елене снимок.

Фотография ей была знакома: она помнила, что это был день рождения Изабеллы, на который они со Стефаном тоже были приглашены.

— Почти полтора года назад… — задумчиво пробормотал он. — С того дня мы встретились от силы раза четыре.

— Деймон… — пересохшими губами прошептала Елена, но поняла, что вряд ли сможет что-то сказать: к горлу подкатил предательский ком.

— Знаешь, — сказал Сальваторе, — в последнее время я почему-то очень часто думал о том, что, как только закончится вся эта история со Стефаном, я позвоню… Просто поговорю. И смогу подобрать такие слова, чтобы все объяснить. Почему-то верить в то, что все встанет на свои места, тогда было очень легко. Я почему-то был уверен в том, что мне удастся обхитрить время…

— Не вини себя, — попросила Елена. — Никто не в силах предугадать, когда…

Закончить фразу она так и не смогла. Не хватило решимости и сил произнести самые страшные слова.

— Я знаю, — выдохнул Деймон. — Грейсон сказал, что все произошло буквально за несколько минут: острый инфаркт миокарда. Я не успел бы приехать. И я верю ему, потому что…

Он запнулся, сжав зубы.

— Я видел, как это бывает.

В этот момент голос Деймона сорвался, и Елене показалось, что ее сердце словно бы разорвали на две части.

— Но все это слова, не более. На деле…

Деймон на мгновение замолчал, пытаясь подобрать слова, и мотнул головой, потерев усталые глаза.

— Так не должно было быть.

— Деймон, — позвала Елена и невесомо коснулась его плеча.

По коже побежали мурашки, и Деймон повернулся к ней.

— Мне сложно представить что-то страшнее, чем-то, что произошло четыре дня назад. Но… Сейчас у тебя по-прежнему есть шанс все исправить.

Елена долго не могла найти в себе смелость заговорить об этом с Деймоном, но сейчас внутренний барьер рухнул окончательно. Она видела по его глазам: он сам к этому готов.

— Вы с Грейсоном…

Елена облизнула губы.

— Вы не должны потерять друг друга.

— Я, правда, не знаю, возможно ли сейчас что-то исправить в наших отношениях, — Деймон пожал плечами. — Но…

— Вы должны.

Деймон знал Елену давно и очень хорошо и видел разные ее эмоции. Но, кажется, в этот вечер он впервые услышал, насколько твердо может звучать ее голос, насколько быстро он может лишать всякой способности противоречить.

— Мы должны… — задумчиво повторил он, то ли утверждая, то размышляя, то ли задавая вопрос.

Они молчали с полминуты, думая каждый о своем, наблюдая за языками пламени, движения которых напоминали неспешный танец, но даже не касаясь друг друга, не глядя друг другу в глаза, они чувствовали присутствие друг друга — настолько сильно, что казалось, что между ними не оставалось ни одного миллиметра. Они словно бы становились частью друг друга, доверяя друг другу свою боль, свои надежды, свои мечты.

— Елена…

Елена вздрогнула и повернулась к Деймону, и в этот момент их взгляды встретились.

— Спасибо тебе.

Елена смотрела в его глаза и чувствовала, что не может даже пошевелиться.

— За что? — робко спросила она.

— За то, что ты не оставила меня.

В этот момент, слыша, как в ушах отдается звук собственного сердцебиения и шумит кровь, едва дыша, чуть ли не насильно проталкивая воздух в легкие, дрожащей ладонью она коснулась щеки Деймона. Он, не моргая, накрыл ее руку своей, но не отстранился: казалось, он наоборот, хотел продлить эту секунду.

— Ты нужна мне, Елена. Ты очень мне нужна, — словно молитву, шептал он.

Елена не знала, что ему ответить. Она лишь чувствовала, как по щекам текут слезы, и, хоть глаза застилала пелена, она очень хорошо видела его такие родные и знакомые глаза, в которых по-прежнему горел огонек надежды. Что она могла ему пообещать? Что боль отступит спустя время? Что жизнь больше не сможет сделать больнее?

Она могла пообещать ему лишь одно.

— Я буду рядом.

— Ребекка, это чудо.

Врач-гинеколог, умудренная годами и опытом женщина, хорошо знакомая с Ребеккой и ее историей, перевела взгляд со снимка УЗИ на нее, и ее губы изогнулись в искренней благоговейной улыбке, как будто она была не пациенткой, а ее родной дочерью.

Ребекка, не моргая, смотрела на снимок и заключение врача. И в эти секунды, которые тянулись так долго и которые хотелось продлить еще больше, вокруг остановился весь мир.

Десять минут назад она слышала его сердцебиение. И, кажется, именно в этот момент ее жизнь разделилась на «до» и «после» того самого первого удара, который донесся до ее слуха и заставил ее собственное сердце на миг замереть. На размытом черно-белом снимке УЗИ было сложно что-то разглядеть, но сейчас он стал самым дорогим, что было у Ребекки, — ровно как и слова специалиста УЗИ о том, что беременность протекает без патологий. Она пока не чувствовала этого ребенка, не могла представить, какой он сейчас. Не могла поверить ровно до той самой секунды, пока не увидела этот крохотный комок. Как такое возможно? Из-за чего? Все эти вопросы отходили далеко на второй план, становясь совершенно ничего не значащими. Теперь Ребекка просто знала: этот малыш существует. И осознание того, что ей суждено дать ему жизнь, вдохнуло новую жизнь в нее саму.

— Спрашивать о том, будешь ли ты сохранять беременность, даже не хочу, но по долгу службы должна.

Эта фраза словно вырвала Ребекку из забытья, и, услышав слова врача, она вздрогнула.

— Конечно, — выдохнула она. — Конечно, буду!

Быть может, Ребекка хотела бы сказать что-то еще, чтобы хоть как-то выплеснуть хотя бы часть эмоций, который сейчас захлестнули ее с головой, подобно волнам во время шторма, разбивающим в щепки рыбацкие лодчонки, приставшие к берегу, но больше не смогла сказать ни слова, прижав ледяную ладонь к губам, и чувствуя, как ресницы тяжелеют от слез.

Врач не стала долго задерживать ее, прекрасно понимая, что сейчас состояние Ребекки точно не для больницы. Ответив на все ее вопросы и все объяснив, она отпустила пациентку, и Ребекка, все еще сжимая в руках снимок, вышла из кабинета. Она шла осторожно, по-прежнему боясь упасть, но с каждым шагом опора под ногами была все ощутимее, а в теле, наоборот, разливалась такая легкость, что казалось, еще немного — и вполне возможно будет полететь.