На фото был изображен он сам на фоне футбольного поля — судя по всему, оно было сделано во время какого-то матча, — и Елена. Стефан прижимал ее к себе за плечи, а она его обнимала за талию. Молодые люди улыбались и выглядели очень счастливыми. Стефан вспомнил, что это фото было сделано за два месяца до их свадьбы. Он несколько секунд смотрел на фото, не отводя взгляд и не моргая, будто бы «выключившись» из этого мира. Из этого состояния его вырвал звонкий голос Никки.
— Ма-ма-ма-ма, — пролопотала малышка, показав пальцем на Елену, и Стефан, услышав это, вздрогнул, почувствовав, как сердце пропустило удар.
Стефан перевел взгляд на Никки: она широко улыбалась и внимательно рассматривала фотографию.
— А-ма-ма-ма! — вновь воскликнула малышка, словно бы сама радуясь звучанию этого слова.
Стефан нервно сглотнул. Он понимал, что Никки говорила это неосознанно: она видела Елену в последний раз почти полгода назад и, конечно, не помнила ее. Она иногда могла называть мамой Ребекку и Изабеллу и пока не вполне понимала значение этого слова, в отличие от, например, того же «папы». Однако в этот момент Стефану показалось, будто бы его на мгновение парализовало. Он несколько секунд сидел рядом с Никки, не двигаясь.
— Нет, Ник, это не мама, — наконец проговорил он, забрав фотографию из рук девочки и поцеловав в лоб.
Он отвлек Никки, принеся из детской щенка, которого ей подарила Кэролайн, а сам быстро расставил по местам книги, которые достала девочка. Затем он взял в руки их с Еленой фото. Он с полминуты пристально смотрел на него, изучая, кажется, каждую деталь, каждый контур, каждый блик. Наконец, вернувшись к реальности, он прошел в глубь гостиной и, сев перед камином, который затопил пару часов назад, когда в доме стало холодно, опустил фотографию туда. Оранжевые языки пламени, танцевавшие в нем, быстро поглотили ее, превратив яркую картинку, глядя на которую, хотелось улыбаться, в небольшую горстку пепла. Стефан сам не знал, как эта фотография оказалась в одной из книг в стеллаже, но, вероятно, она была последней из всех его совместных фото с Еленой, потому что остальные он уничтожил уже давно.
Стефан убегал от прошлой жизни без оглядки, больше всего на свете мечтая забыть о ней навсегда. Он знал точно: в его доме больше ничего не будет напоминать об этом браке. И его дочь никогда не назовет Елену матерью.
Комментарий к Глава 41 Вы верите, что сегодня мы будем смотреть “Дневники вампира” в последний раз? Лично я – нет. Я с этим сериалом пять лет, и, честно, после 6 сезона мечтала о концовке, потому что – чисто имхо – сценаристов понесло явно не в ту степь... Я не знаю, как так получилось, но последние три серии просто заново влюбили меня в сериал. И сейчас расставаться с полюбившимися героями очень тоскливо.
Готовы к финалу? Запаслись платочками?) Держим кулаки на эпичную концовку и, конечно, делено-эндгейм✊
Что касается фанфика, то здесь конец тоже не за горами: по моим подсчетам, около 10 глав, плюс-минус 2-3 главы. Надеюсь, вы еще со мной.
Приятного прочтения!
====== Глава 42 ======
Soundtrack: Макsим — Дождь
Раз и навсегда
Всё бы отдала
За простое «Я скучаю».(с)
Дождь над городом стоял стеной. Напористый, холодный и практически безостановочный ливень погрузил не только Нью-Йорк, но и его окрестности в серую дымку, и о теплых днях лета не напоминало уже ничего. Спешащие на работу американцы кутались в осенние куртки и пальто, прячась под зонтами и неловко перескакивая через огромные лужи, в глубине души даже завидуя тем, кто в это время стоял в огромных пробках, но находился в теплой машине и, понимая, что приехать в офис вовремя уже вряд ли получится, слушал радио, когда в мелодии вмешивались беспрестанно барабанящие по крыше крупные капли. Серые облака лениво проплывали над городом, и ничто не предвещало изменений.
Елена никогда не любила дождь. Он всегда навевал на нее тоску, и душа на это время словно бы погружалась в полудрему: выходить из дома совсем не хотелось, то, что прежде вызывало на лице улыбку, не радовало, а вокруг как будто наступала тишина, приостанавливавшая быстрый и порой безумный ход жизни. Она напоминала самой себе маленького ребенка, которого родители в такую зябкую погоду не отпускали на улицу, и, может быть, в сравнении этом была доля правды: Елена и правда была, как дети, очень восприимчива к таким мелочам, которые для многих не значили ничего. Она не пропускала этот огромный мир через призму мировоззрения, убеждений и еще сотни формальностей, в какой-то момент кажущихся ненужной мишурой, а впускала его в свое сердце таким, какой он есть, живя лишь чувствами, которые он ей дарил. Наверное, поэтому многое она воспринимала так наивно, но не менее остро.
Елена взрослела, но с самого детства с ней остался эмоциональный ассоциативный ряд: дождь — это холод, сырость, хандра — и большего объяснения было и не нужно. Наверное, именно поэтому она так любила лето.
Что-то изменилось в ней сейчас. Елена и сама не могла до конца понять, что с ней происходит, но отчего-то внутри появилась такая удивительная легкость, что теперь радоваться даже дождю оказалось очень просто. На улице царила непогода, а внутри словно бы зажегся яркий огонек, от которого становилось очень светло и тепло. И сейчас, словно бы вырвавшись из этой проклятой петли времени, в которую она попала, оказавшись в плену у сгрызающего изнутри страха и воспоминаний о том безумстве, что ей пришлось вынести, она очень четко ощутила течение жизни, которой вновь могла управлять сама. Это невероятное чувство внутренней свободы окрыляло, и теперь Елена им очень дорожила.
Елена продолжала пробовать то, чего ей не было дано раньше, в ее «прошлой» жизни. Вернувшись из Лос-Анджелеса, она вскоре подружилась с Роуз, которой они с Деймоном, предварительно все обсудив, все-таки рассказали о том, как Елена оказалась у старшего из братьев Сальваторе и почему так долго скрывалась от полиции. Объединили их не только общие интересы, походы в гости друг к другу и непринужденные разговоры под чашку горячего ароматного чая, который в эти промозглые осенние дни приобретал особую ценность: Роуз, окончившая музыкальную школу по классу гитары, по вечерам помогала Елене освоиться с этим непростым инструментом.
Впервые за всю свою жизнь, всегда любившая свои волосы и тщательно ухаживавшая за ними, Елена обстригла их почти на половину длины. Зачем — она не могла сказать и сама. Просто захотелось. И теперь этот аргумент казался ей достаточно веским для того, чтобы рискнуть и воплотить свое желание в жизнь, не боясь, проснувшись утром, пожалеть о таких переменах. Деймон был дома в тот день и, увидев Елену, он несколько секунд не сводил с нее взгляд. Девушка смутилась, но затем его губы изогнулись в какой-то необъяснимо нежной полуулыбке, и он, кажется, даже сам не вполне контролируя себя, произнес: «Ты такая милая». Деймон называл Елену красивой, невероятной, сексуальной, прекрасной, но по сравнению с этим, таким простым, но таким искренним комплиментом все красивые слова очень быстро стали пустым звуком. И в этот момент Елена почувствовала, как зарделись ее щеки. Так она краснела, когда на выпускном на танец ее пригласил парень, который давно ей нравился; так краснела, когда впервые поцеловалась; так краснела, когда было ее первое в жизни свидание. Это было чем-то когда-то знакомым, но Елена еще не вполне осознавала, что все это происходит сейчас и с ней. Однако душа светилась, и она чувствовала, как оживает.
А еще Елена начала носить рубашки Деймона. В эти дни она поняла, что все же очень восприимчива к понижению температуры: порой ее не спасали даже обогреватели, и, пока Деймон мог ходить по дому в летних шортах и футболке (а иногда и без нее), ей становилось холодно от одного его вида, и она в очередной раз шла к шкафу в поисках теплой одежды. Именно тогда Елена и нашла фланелевую рубашку в красную клетку, которая, судя по размеру, принадлежала ему, и попросила разрешения взять ее. На это Деймон со смехом ответил, что может подарить ей на память все фланелевые рубашки, которые хранились у него дома, потому что надевал он их очень редко, и, хоть коллекция насчитывала всего пару-тройку экземпляров, она настолько пришлась Елене по душе, что теперь ее в такой одежде можно было увидеть часто. В рубашке с закатанными рукавами, с новой прической, которая совершенно неожиданно по внешнему виду забрала у нее лет пять, она казалась Деймону такой милой, такой домашней и удивительно родной, что он не сдерживался от улыбки каждый раз, когда возвращался в Вест-Вилледж и видел ее.
