Деймон… Какой же он все-таки…разный. Елена видела его жестким, беспринципным и циничным, когда они только начинали узнавать друг друга, заботливым и очень веселым во время их поездки, любящим и преданным, когда он рассказывал ей о Кэтрин, грубым, вспыльчивым и властным, когда они спорили… Сейчас он кажется ей меланхоличным романтиком. И почему-то столько черт, уместившихся в одном характере, совершенно не пугают, потому что за это время она успела понять: это не маски. Это все — действительно он. И в одном этом человеке ей открылся целый мир.

Елена не двигается и на это время, кажется, забывает, как нужно дышать. Она захлебывается буквально каждой секундой, боится пропустить хоть одно слово, хоть один аккорд. Эти волшебные минуты становятся для нее похожими на бокал хорошего вина: нестерпимо хочется продлить удовольствие и вместе с этим — осушить бокал до дна. Елена не знает испанского и плохо разбирается в музыке, но сейчас именно тихие аккорды гитары рассказывают ей о человеке, с которым она делила последние месяцы, больше, чем, наверное, он сам мог рассказать о себе. Деймон, увлекшись, полностью растворяется в мелодии, чтобы донести эту историю до Елены в том виде, в котором он себе ее представляет, так, как он ее чувствует. Он словно бы ведет с ней беседу, рассказывая свою собственную историю. Приходит осознание: он сейчас тоже предельно искренен с ней. Он такой, какой была она в ту ночь, когда просила не оставлять ее. И понимать это невероятно дорого.

Вдруг мелодия затихает.

— Черт, всегда сбиваюсь перед последним припевом, — задумчиво усмехнулся Деймон.

Елена не говорит ни слова: не хочет его сбивать. На мгновение Деймон поднимает взгляд куда-то вверх, вспоминая что-то, и, проговорив несколько сочетаний букв и цифр, снова берется за гитару. Касаясь гитарных струн, он тронул какие-то струны и в душе Елены. И это отозвалось в ней музыкой гораздо более красивой, чем можно сыграть на каком бы то ни было инструменте.

— Это просто потрясающе… — прошептала Елена, когда Деймон закончил играть. Прошло несколько секунд тишины, прежде чем она смогла как-то выразить свои мысли, но, пожалуй, даже в самом красивом языке мира невозможно найти слова, которые хотя бы приблизительно описали бы, что она почувствовала за эти три минуты.

— На самом деле, это старая песня, ее сочинили в Панаме в пятидесятых годах, — объяснил Деймон. — Ее перевели на многие языки — французский, русский, по-моему, даже версии на японском и китайском есть. Да и кто только ее не исполнял… Я взял тональность версии Хулио Иглесиаса, мне она нравится больше всего.

— Деймон, а о чем эта песня? — еще не отойдя от впечатлений, с невероятным интересом спросила Елена.

— О любви, о чем же еще, — с грустной улыбкой ответил он. — О том, как больно терять и какое одиночество наступает после этого.

Деймон слегка облокотился на гитару и посмотрел куда-то вдаль.

— Но, знаешь, — вдруг сказал он, — она почему-то всегда вселяет в меня веру в лучшее. Очень люблю ее.

— Кажется, ты влюбил в нее и меня, — сказала Елена. — Правда, ты очень красиво играешь.

Сальваторе улыбнулся и отложил инструмент.

— Я не брал в руки гитару больше года… Так что спасибо, что напомнила мне о ней.

— Деймон, — вдруг позвала Елена, — ты говорил, что тебя научил играть Грейсон.

Брюнет кивнул.

— А это очень сложно? — несмело спросила Гилберт.

— Да нет, — поджав губы, ответил Деймон. — Не помню, чтобы мы долго мучились. Я считаю, что здесь — как и везде, в принципе, — главное — желание. Остальное приложится.

Елена облизнула пересохшие губы и подняла взгляд на Деймона.

— А ты мог бы… Дать мне пару уроков? — вдруг спросила она, и Деймон с интересом смотрел на нее, не отрывая взгляд, несколько секунд, будто бы не веря своим ушам.

— Ты хочешь, чтобы я научил тебя играть на гитаре? — с удивлением переспросил он.

— Да.

— Знаешь, не могу сказать, хороший ли из меня выйдет учитель в этом деле, — задумавшись, произнес Деймон.

Он помолчал несколько секунд, а затем уголки его губ изогнулись в полуулыбке.

— Но я постараюсь.

Ребекка ходила по палате с Никки на руках, пытаясь успокоить малышку, чтобы она заснула, и тихо напевая колыбельную, которую она почему-то очень хорошо помнила с самого детства, когда Лили пела ее им со Стефаном. Диагноз — вирусный менингит — все-таки подтвердился, и лечащий врач девочки предположил, что она проведет в госпитале около двух недель. Ее состояние, несмотря на усиленное лечение, оставляло желать лучшего: Никки беспокоила температура, головные боли и иногда — тошнота и рвота. Со всеми этими симптомами могли справиться препараты, но малышка все равно стала капризной, мало ела и плохо засыпала, поэтому приходилось постоянно прибегать к разным хитростям, чтобы ее успокоить. Стефан заметил, что во время болезни Никки быстрее засыпала на руках, поэтому теперь часто перед сном он или Ребекка устраивали ей вот такие небольшие «прогулки».

Стефан не имел возможности находиться в госпитале с дочерью постоянно, поскольку не мог оставить работу, и, пока Никки болела, рядом с ней чаще всего находилась Изабелла, которая с радостью откликнулась на просьбу племянника помочь. Часто к Никки приезжала и Ребекка, освобождавшаяся с работы раньше и в таких случаях остававшаяся с ней до приезда Стефана вечером.

Ребекка взглянула на малышку, которая уже вовсю сопела, уткнувшись лбом ей в предплечье. Девушка улыбнулась уголками губ.

«Какой же ты ангел», — мысленно прошептала она и уже хотела была положить девочку в кроватку, как вдруг услышала сигнал входящего на своем мобильнике.

— Алло, — негромко произнесла она, не успев посмотреть, кто ей звонил.

На другом конце провода послышался раздраженный мужской голос.

— Ребекка, черт побери, где ты? Семь вечера!

Ребекка с шумом выдохнула.

— Ты снова у Никки в больнице?

— Да, Марсель, я у нее. Я уже говорила, что буду ездить к ней по вечерам и оставаться с ней на пару часов, потому что Стефан не может с ней оставаться надолго.

— Прелестно, — с сарказмом протянул Марсель, и Бекка почувствовала, как внутри закипает злость: муж даже не хотел думать о том, что может быть ей дорого. — Слушай, можно задать тебе один вопрос? Так, чисто ради интереса. Ты еще не забыла, что ты замужем? Мы теперь видимся только утром и ночью, когда спать ложимся. Я уже смирился с тем, что мне пришлось провести с твоей племянницей весь свой отпуск. Но знаешь, вернувшись в город, я лелеял робкую надежду, что ты все же начнешь уделять мне внимания больше, чем семье твоего брата. Мне как-то не по кайфу, когда ты, забивая болт абсолютно на все, уезжаешь по первому же, млин, чиху Никки!

— Почему-то ты не горел желанием проводить время вместе, когда позавчера уехал в клуб, — парировала Ребекка.

— Ну как-то же я должен был развеяться, раз ты мне других вариантов не предложила.

— Извини, Марсель, я не местный клоун, чтобы придумывать тебе развлечения.

— Зато ты себе, я смотрю, придумала отличное, — съязвил парень. — Ты в детстве в дочки-матери не наигралась, что ли? Нет, серьезно, я не понимаю… Что происходит вообще? Никки тебе — всего лишь племянница. У нее есть отец. В здравом уме и трезвой памяти. Он, правда, походу, только рад, что ты так быстро взяла на себя родительские обязанности и теперь все время проводишь с его дочкой, раз постоянно придумывает новые.

— Стефан — мой брат, и я всегда буду помогать ему, потому что он — один из самых близких мне людей, — голос Ребекки стал звучать жестко и безапелляционно. — И для Никки я сделаю все что угодно. Она серьезно заболела, и пока я могу быть с ней рядом, чтобы как-то облегчить ее состояние, — я буду. И мне абсолютно плевать, что ты думаешь по этому поводу.

— Тебе плевать? Отлично, а мне плевать, что там с твоей племянницей! Потому что, млять, это не мой ребенок, и я не должен думать о том, может Стефан оставаться со своей дочкой или нет! Женился на проститутке, которая свалила при первой возможности и кинула его одного с ребенком, — его проблемы! Знаешь, Ребекка, — с раздражением выплюнул Марсель, — я давно уже понял, что наши отношения тебе как-то побоку. Делай, что хочешь, только не закатывай мне потом истерики, когда я тоже провожу время так, как хочу я.