От порога раздался голос моего знакомого Гаврилыча:

– Эй, милахи – хватит шептаться! Принесла ей воды и вали отсюда – тебя на улице ждут.

– Да как же она попьет?! У нее же руки связаны!

– Ну так напои ее! Вот же баба-дура! – в сердцах ругнулся сторож.

Мила стала меня поить и шептать:

– Таня, нам нужно его отвлечь… Но так, чтобы остальные ничего не заподозрили и не прибежали, пока мы не уйдем. Есть какие-то соображения?

У меня с соображениями было совсем туго, только одна идея – притвориться, что мне плохо из-за беременности. Мила выслушала меня и заявила:

– Нет, это никуда не годится. В таком случае он позовет всех на помощь… Время не терпит… Что ж, придется по старинке…

Мила обернулась в сторону сторожа, зазывно улыбнулась и окинула его волооким взором:

– Ну что ты бранишься, милый? Иди ко мне, и мы порадуем друг друга – сидя рядом со мной у стены, Мила стала приподнимать юбку, оголяя ноги. Обалдевший от такого приема сторож как загипнотизированный наблюдал за движением ткани. Когда же юбка прошла колени и открыла все содержимое раздвинутых ног, он сглотнул и не выдержал:

– Ну, девка… Ты это серьезно?

– Ну конечно – серьезно – проворковала Мила – ты же понимаешь, там у костра те здоровяки меня сейчас портить начнут, а с тобой вряд ли поделятся – так давай до того…

– Ну да, ну да… – Гаврилыч судорожно соображал, что же делать – но я же как бы на посту, вас стерегу.

– А ты закрой дверь на засов, да и окно – куда же мы денемся? Смотри – я совсем безоружна! – Мила задрала юбку выше пояса. – А Таня вообще связана и не в себе к тому же…

– Да я сейчас!

Гаврилыч быстро закрыл дверь, повесив внушительный засов. В комнате стало темнее – уже вечерело, а свет нам, конечно, никто принести не удосужился. Оставалось окно – из него проникали лучи заходящего солнца и там, как сказала Мила – сидел еще один охранник. Да еще между брусьями стен проходили тонюсенькие лучики солнца – видимо, Николай с друзьями не заботился о герметичности дома.

Когда Гаврилыч засеменил к окну, краем глаза я увидела шевеление на полу – в том месте, где сегодня днем сидела Мила – часть пола медленно поднялась, открывая черную щель. Я испугалась, что Гаврилыч тоже это заметит – но Мила не дремала:

– Давай же, милый! Иди ко мне! – и улеглась на пол. Сторож, закрыв и окно на засов – обернулся к нам, готовый к подвигам и уже потянул руки к поясу штанов – но тут из щели бесшумно вылетела стрела, пронзив ему кадык. Гаврилыч упал на колени, булькая и не понимая, что же произошло – но тут еще одна стрела точно в лоб положила конец его мучениям. Мила деловито села, опустила юбку и взяла меня за локоть:

– Все, готов. Тихо и насовсем! Молодец, любимый! – произнесла она в щель. И потом – мне:

– Идем быстрее!

Я с трудом встала. Посреди комнаты лицом вниз лежал Гаврилыч. Мила спокойно переступила через него и подошла к люку в полу.

– Ефим, дай нож!

Потом вернулась через мертвеца обратно ко мне, перерезала скотч, совсем немного оцарапав руки – и повела меня к люку. Возле двери уже слышались голоса:

– Не понял, а че дверь закрыта? Я же сказал этому алконафту следить за телками и нас держать в поле зрения! Эй, Гаврилыч! Ты что там делаешь?! А ну открывай!

***

Мила пропихивала меня в люк – его размеры позволяли одновременно пролезть только одному человеку. Внизу меня ждал Ефим:

– Быстрее отползай, а то Мила не успеет уйти! Вон в ту сторону! – он нашел нужные слова в нужный момент – тревога за Милу вывела меня из сомнамбулического состояния – и я активно поползла. Дом был на свайном фундаменте – от земли до пола сантиметров семьдесят, не больше – и вот в этом промежутке мы сейчас и ползли. Над нами какое-то время были слышны сильные удары – видимо, Сашка выбивал дверь, а тот самый тяжелый засов давал нам фору. Мы уже почти вылезли из-под домика, когда над нами все содрогнулось от грохота упавшей двери и воплей:

– Где они! Твою мать, я на кого-то наступил! Танька, это ты? Я что – тебя дверью заглушил, что ли?! Толян, дай свет! Это Гаврилыч! Где они?! Где девки?! Не могли же они исчезнуть из запертого дома! Танька! Выходи! Если сам найду – убью! – Сашка разошелся не на шутку.

Мы уже вылезли из-под дома и остановились – перед нами возвышался забор – метра три, не меньше – из заостренных кольев. Ефим повел нас правее – в этом месте через забор была перекинута веревка – наверное, он оставил ее специально для нашего возвращения. Он подсадил Милу – и она с трудом, но перелезла через частокол с его плеч. Юбка, конечно – затрудняла передвижение. Потом я со своим животом взгромоздилась Ефиму на плечи, он поднял меня, а Мила с другой стороны помогла мне спуститься. После чего Ефим перелез сам и стянул веревку на эту сторону забора – было слышно, что Сашка сотоварищи уже вышли из домика и находятся с другой его стороны. Времени в обрез! Мы, стараясь не шуметь – побежали в лес. Мила в буквальном смысле тащила меня за руку, Ефим все оглядывался назад, держа наготове лук. И вот, наконец – мы ступили под полог леса – в темноте нас отыскать было бы очень трудно. От ближайшего ствола отделился темный силуэт и вышел к нам – я с радостью узнала Турку.

– Ой, Турка! Как хорошо, что ты здесь! – с облегчением выдохнул Ефим. Турка кивнул всем в знак приветствия и прижал палец к губам, требуя тишины.

Мы все укрылись за кустом – было слышно, как к нам очень шумно кто-то ломится, светя фонарем. Турка показал знак ладонью – мол, оставайтесь здесь – а сам боком, бесшумно отступал в сторону. В лесу стояла практически полная темнота, наши глаза постепенно привыкали к ней. А вот идущие с фонарем, наверное – ничего не видели за пределами его луча. Я услышала возбужденный Сашкин голос:

– Пошли! Не догоним сейчас – не догоним никогда!

– Да ну, Сань – глупо по темноте идти ради того, чтобы ты себе девку вернул.

– Да не в девке дело, идиоты! Вы понимаете – у нас теперь заложников не осталось! Они же теперь нас перестреляют, как кроликов! Втихаря, из-за кустов или деревьев – попробуй в них попади!

Они стояли и решали – что же делать? Кто-то держал фонарь в опущенной руке, но рассеянный свет частично освещал бок стоящего. Откуда-то слева, куда ушел Турка – вылетела стрела и вонзилась в этот освещенный бок, покачивая оперением. Раздался вопль боли, и на землю опустился тот самый лысеющий тип, который сторожил Милу. Его искаженное страданием лицо мелькнуло в свете фонаря и опустилось во тьму.

– Вот видишь! Отходим! – голос рябого Толяна.

Сашка со злобой палил в сторону, откуда прилетела стрела. На всякий случай Ефим пригнул нас обеих к земле – и теперь мы лежали пластом, а я на боку, уткнувшись носом в траву.

– Они же где-то здесь! Совсем близко! – орал Сашка – Что там с ним?

– В кишки…

– Тогда забирать смысла нет. Уходим!

И они быстро задом отступали к домику – Сашка, рябой здоровяк и лысый молчаливый мужик. Раненный тип был еще жив, он лежал на земле и стонал. Свет фонаря растаял в темноте – и глаза опять постепенно привыкли к мраку. С тихим шорохом возле лежащего появился силуэт Турки – чуть слышный звон вынимаемого из ножен ножа, ужасный хрустящий звук – и раненный затих.

Из-за забора я слышала, как Сашка с руганью гремит оружием в сумке – я видела ее возле домика, когда они меня туда вели. Наконец он нашел автомат и принялся строчить по забору.

– А-а-а! Не дамся! Огонь повыше, всем следить за забором! Ворота проверь!

Турка вроде бы шел к забору, но, услышав автоматную очередь – остановился. Потом стал так же тихо пробираться к нам. Подойдя, в тусклом свете звезд он показал какие-то непонятные жесты – двумя пальцами на Ефима и Милу, потом – как будто треугольник нарисовал. Я ничего не понимала. Мила сообразила первой:

– Наш дом?

Турка кивнул.

– Ты хочешь сказать, чтобы мы шли в наш дом?