– Чего шумишь, Иван Семенович? Дьяка Игнатия до полусмерти напугал. Я уж думал, ты тут Разина громишь, – сказал князь, улыбаясь, и, догадавшись, в чем причина гнева Прозоровского, успокоил:

– Придет еще к тебе казацкий атаман. Не минует он нашей приказной палаты. Куражится Разин.

– Всыпать бы этому атаману! – с раздражением сказал Прозоровский. – Да нельзя: царь не велит.

– Не горячись, Иван Семенович, успокойся. Лучше вели усилить охрану города. И стрельцам надобно запретить с казаками разговоры вести. Хоть это и трудно, но надо заставить сотников зело следить за стрельцами.

Прозоровский тяжело вздохнул, сказал:

– Черт их, этих стрельцов, охранит от вора. Так и норовят к казакам уйти, так и заглядывают в рот атаману. За каждым не уследишь. – Помолчал, потом попросил Львова: – Кликни-ка мне Игнатия.

Вскоре дьяк стоял перед воеводой и низко, до самого пола, кланялся.

– Узнал ли, Игнатий, про Данилу? У Разина ли он?

– Все узнал, батюшка. Сказывают истцы, что сегодня видели его в городе: вместе с казаками ходил и одет в казацкое платье.

Прозоровский с радостью воскликнул:

– Услышал Господь мои молитвы! Будет теперь у Разина наш человек, – затем спросил у дьяка: – Что там казаки делают?

– Гуляют, в баньку ходят, но людишек не трогают, ведут себя смирно, по дешевке спускают свой товар, не скупятся на угощенье и подарки. Атаман ихний уплыл на остров, но народу сказывал, что скоро опять приплывет.

Весть о том, что Разин в Астрахани, быстро облетела Черкасск, и что встретили астраханские воеводы атамана не как вора и государева изменника, а как радетеля за государево дело – с почетом, и что царь простил все прежние грехи атамана, выдав на то ему грамоту. Неизвестно, какими путями долетали в войско Донское вести о делах Степана Разина, но голытьба доподлинно знала обо всем. Подняла голову казацкая беднота, гордо поглядывала на домовитых казаков, а иногда стращала: «Придет Степан Тимофеевич – посчитается с вами». Присмирела казацкая верхушка, даже заискивать стала перед голутвенными.

Афанасий Козлов, вернувшись в Черкасск, нового о Разине почти не мог уже ничего сказать, так как в городке знали уже все, даже в мельчайших подробностях – и даже больше того, что было. Фантазия русского человека многогранна и удивительна.

В войсковую Афанасий не пошел, чтобы избежать лишних разговоров и вопросов от казаков. Он решил идти к Корниле домой, да и бывший атаман в войсковой появлялся редко, и все дела вел у себя в курене.

В курень бывшего атамана Козлов явился под вечер следующего дня, как вернулся в Черкасск. Казаки, знавшие Афанасия, завидев его, засыпали вопросами, а также интересовались, почему он до срока вернулся. На то им Козлов отвечал: «Послан я в войско Донское самим атаманом Степаном Разиным».

Подойдя к воротам дома Яковлева, Афанасий решительно постучал в дощатую калитку. Два огромных цепных пса кинулись к воротам, громко, с визгом лая. Он от неожиданности отпрянул и попятился, боясь, что псы сорвутся с цепи. Но испугался напрасно: на крыльцо вышел сам Корнило, свистнул и что-то крикнул; собаки, поджав хвосты, спрятались под крыльцо. Увидев Козлова, бывший атаман с удивлением воскликнул:

– Неужто, Афанасий, вернулся?! – и тут же с тревогой спросил: – А Разин где? – Яковлев выглядел испуганным.

Афанасий про себя отметил: «Видно, боятся Стеньку домовитые казаки», – но Корниле сказал:

– Стенька Разин еще в Астрахани.

– Почему же ты здесь, а не там? – задал вопрос Яковлев, в тревоге вглядываясь в лицо пришедшего.

Оглядевшись по сторонам, Козлов вошел в ворота. Атаман усадил Афанасия в саду на лавку, принес в яндовах сыто и опять спросил:

– Что же случилось? Почему ты до времени тут?

– А то, Корнило Яковлевич, что раскусил меня там Фролка Минаев. И то, что мы задумали их стравить со Стенькой, не получилось. Еле ноги унес из Стенькиного войска. Хорошо, что астраханский воевода помог мне, а то загубили бы меня казаки, как изменника.

– С Прозоровским мы сносились и насчет тебя говорили. Он что-нибудь велел мне передать? – спросил Яковлев.

– Велел, Корнило Яковлевич, – Афанасий проворно достал из-за пазухи грамоту и подал ее бывшему атаману.

Яковлев развернул грамоту, стал читать. И чем больше он читал, тем серьезнее становилось его лицо:

– Да, ловко их обвел вокруг пальца Стенька. Сметлив и хитер вор – всем нос утер. Только все его богатства, добытые в походе, как пришли ему махом, так и уйдут прахом. Знаю я его, раздаст все нищим.

– Это так, Корнило Яковлевич, – поддакнул Козлов.

– А много ли богатства везет Разин? – поинтересовался Яковлев.

– Много! И если приволокут казаки все это на Дон, то заживут безбедной жизнью.

– Что говорит Стенька? Куда после Астрахани намерен идти?

– Корнило Яковлевич, все он держит в тайне. Куда он думает, никому не ведомо, а твердит всем, что на Дон. У Разина не узнаешь, зело хитер. Надо ждать его прежде в Черкасске и быть наготове.

Корнило нахмурился, задумался, по всему было видно, что приход Разина в Черкасск ему не по душе. Бывший атаман с минуту сидел, погрузившись в мысли, затем поднял глаза на Афанасия и заговорил:

– Большие виды я на тебя имел. Надеялся, что внесешь ты раздор в войске Разина. А оно не вышло. Убег ты раньше времени. Если был бы там, может, еще что и придумали… А сейчас…

Афанасий заерзал на лавке, чувствуя свою вину в том, что не довел дело до конца. Поглядев преданно на Яковлева, сказал:

– Виноват я, Корнило Яковлевич, видно, не так дело повел, а может, Фрол Минаев не поверил. Только скажу тебе, что сперва все у меня ладилось, я даже радовался. Ввел я тогда Фролку в большое смятение, стал он на Стеньку смотреть как на вражину. А вот как пришел Серега Кривой со своими казаками, а с ним были и из Черкасска ребята, вот он, наверно, все вызнал у них, что женка его в порядке, и тогда пошло у меня все дело наперекосяк.

– Это про какую ты женку говоришь? – спросил Корнило.

– Наговорил я Фролу Минаеву, будто Фролка Разин к его женке захаживает, тот поначалу поверил.

Корнило улыбнулся в усы, затем сказал:

– Нашел кого оговорить! Что-нибудь придумал бы поумней. Фролка-то, как красна девица, не в пример Стеньке, до сих пор баб боится, а ты на него такое наговорил. Не знаю, как он тебе поверил?

– Кому надо собаку ударить, тот сыщет палку, – ответил Афанасий.

– Маленько не ту палку ты взял. Ну да ладно: иди в свой курень, когда надо, позову.

Козлов поднялся, хотел было уходить, но Корнило остновил его, сказав:

– Погоди-ка, Афанасий, пока посиди, сейчас я приду, – и заспешил к себе в дом. Через некоторое время Яковлев вышел, неся в руке кожаный мешочек. Подойдя к казаку, Корнило вложил в руки Афанасия мешочек: – Возьми, Афанасий, этот кошель с серебром за службу.

Дрожащей рукой Козлов развязал кошель, запустил в него руку, перебирая звонкую монету, затем осторожно вновь завязал кожаные тесемки, с улыбкой положил мешочек за пазуху. Поклонился до самой земли бывшему атаману, промолвив:

– Спасибо, атаман, что ценишь службу людей своих. А я уж и не чаял!..

– Будя, будя, Афанасий, ступай, да по дороге кликни ко мне домовитых: Самаринина, Подкорытова да Мельникова с Сидельниковым. Мне с ними поговорить надобно.

От Корнилы Афанасий вышел на улицу в приподнятом настроении, думая о том, что все-таки оценил Яковлев его службу, серебро дал, и пощупал рукой за пазухой кошель, который приятно холодил тело. «Деньги-то он дал, – размышлял дальше казак, – а вот чарки вина не подал, выпить со мной не захотел. А это уж не по казацкому обычаю». Подумав об этом, Афанасий опять впал в апатию. Козлов стал ненавидеть себя за то, что согласился на предательство своих же товарищей. «А если Стенька придет в Черкасск, что тогда?..». От этих мыслей он затосковал еще больше, даже серебро за пазухой стало тяжелым. Но, пересилив себя, казак продолжал думать: «Да и что я такого наделал, не убил же никого? Да ну их к черту, всех этих атаманов! Пойдука я лучше в кабак и напьюсь», – решил Афанасий. Не заметил, как вышел на майдан около войсковой избы. Кабак был недалеко, и Афанасий решительно направился к нему. Но в это время кто-то дернул его за рукав. Козлов обернулся и побледнел: перед ним стояла Алена, жена Разина.