Небольшого роста, коренастый, добродушный лицом и по складу характера, стрелец Леонтий был наделен опытом жизни и умом. Он понимал, что сейчас от его поведения зависит, может быть, жизнь его и пятидесяти стрельцов. Поэтому, держа чарку в руке, Леонтий низко поклонился атаману и его есаулам и крикнул:

– За славного атамана Степана Тимофеевича!

Грозное лицо Разина изменилось, он широко улыбнулся:

– От бес, сотник, угодил все-таки атаману! А я уж хотел тебя в воду сажать. Больно крепко обидел меня Прозоровский! Да ладно уж – бог с ним! Садись рядом со мной – гулять будем.

Данило, брат Анны Герлингер, с разинским войском в стругах не поплыл, а по приказу воеводы Прозоровского был оста – влен на время в Астрахани, чтобы получить новые указания на тайное дело против казацкого атамана. Разговор Данилы с воеводой и дьяком Игнатием состоялся вскоре после ухода казаков из Астрахани, в приказной палате.

Прозоровский сидел в кожаном кресле, полузакрыв глаза, как бы дремал.

Дьяк сказал:

– Слава тебе, Господи, черт унес этих казаков, как будто камень свалился с души.

Князь встрепенулся, перекрестился на образа, взволнованно произнес:

– Пронес Господь нечистую силу над нашими головами. Чтоб их там черти съели, этих проклятых воров и изменников. Боюсь я, как бы на Волге, без хорошего догляда, не взялся супостат за старое.

Данило сидел рядом с дьяком Игнатием на дубовой лавке, опустив голову, вслушивался в речи дьяка и воеводы. За поседнее время он осунулся, потерял бравый вид, померкла в глазах наглая дерзость. Берясь за тайное дело против Разина, он и не предполагал многих трудностей, которые встретил. В круг есаулов, близких людей атамана, он не сумел войти. О думах и намерениях Разина не мог узнать, ибо тот никогда не высказывал своих истинных мыслей, хотя говорил многое и разное. Убить Разина было еще сложнее, так как атаман был почти всегда на людях, а если и оставался на какое-то время один, казаки все равно зорко охраняли его покой, не подпуская без надобности даже близких есаулов. Теплилась единственная надежда войти в доверие к атаману, но это было нелегко.

Князь-воевода встал, прошёлся по комнате, кутаясь в соболью шубу, выпрошенную у Разина, затем заговорил:

– Выходит, извести атамана нелегко. Надо выждать, пристально следить за ним, – вкрадчиво посоветовал князь, обращаясь к Даниле.

– Надо его подкараулить и убить, – посоветовал дьяк и поскрёб длинными пальцами рыжую бородёнку. – Сейчас, Данило, есть такая возможность. Нужно идти за Разиным и устроить где-нибудь засаду.

Данило встрепенулся, лицо его оживилось, по всей вероятности, эта мысль ему понравилась, и он лихорадочно уцепился за неё, уже обдумывая детали. Как бы разговаривая сам с собой, сказал:

– А что, Игнатий, ты советуешь правильно, может, из этого что и выйдет.

Прозоровский, внимательно слушавший собеседников, приказал, обращаясь к Даниле:

– Сегодня же готовься к отплытию с Парфеном Шубиным вдогонку Разину, глаз с него не спускай и постарайся справить задуманное нами дело.

Данило отплыл из Астрахани со стругами полуголовы Парфена Шубина, который по приказу Прозоровского 10 сентября ночным временем тайно вывез в душных трюмах колодников для розыска и наказания в Москву.

Сидел Данило на носу струга, вглядывался в тёмную воду Волги и с тоской думал: «Зря я все-таки взялся за это дело. Теперь и отказаться нельзя, и исполнить трудно. А не уйти ли мне, куда глаза глядят, исчезнуть с глаз долой? Эх, длинны руки у воевод, все равно достанут. Хошь не хошь, а дело придется доводить до конца».

Тут к Даниле подошел Парфен Шубин, хлопнул его рукой по плечу, спросил:

– О чем задумался, Данило?

– Есть о чем, полуголова, мне подумать!

– Говорил мне воевода Прозоровский о тебе. Велел беречь тебя и помогать.

Данило почесал бороду, внимательно посмотрел на Парфена:

– А о деле моем он говорил тебе?

– Нет, Данило, только велел во всем помогать и везти до Царицына.

Полуголова с любопытством оглядел собеседника и поинтересовался:

– А что это за дело такое важное поручил тебе воевода, раз так о нем печется?

Данило печально улыбнулся, но ничего не ответил, затем сказал:

– Гляди, Парфен, впереди лодки плывут. Надобно присмотреться, не казаки ли это.

Парфен поглядел на приближающиеся струги:

– Нет, не казаки это плывут, а стрельцы.

Данило опять пристально посмотрел на струги и пробасил:

– Верно! Государевы лодки!

Вскоре суда поравнялись, были брошены якоря, затем от прибывших стрельцов отчалила лодка и подплыла к борту струга полуголовы Шубина.

На палубу поднялся голова со стрелецким начальством, не спеша подошел к Парфену и поклонился:

– Мы, казанские стрельцы, по велению государя нашего Алексея Михайловича держим путь на Астрахань, везем государев хлеб.

Парфен оглядел с ног до головы седовласого, приземистого, подвижного голову и с интересом спросил:

– Не встречали ли вы на пути вора Стеньку Разина?

Стрелецкий голова заморгал. Шубину даже показалось, что он незаметно смахнул набежавшую слезу.

– Три дня на якорях держал нас, лихоманец, плыть не давал дальше, стрельцов смущал. Думали, что погибель наша там будет.

Парфен покрутил головой и, увидев сотника Илью Ракитина, распорядился:

– Справь-ка нам, Илья, застолье, снеди принеси, рыбки соленой да водочки, настоянной на травах.

Прошло немного времени, и стрелецкое начальство уже сидело за дубовым столом, пили забористую водку, закусывая соленой рыбой и зернистой осетровой икрой.

Седовласый голова Григорий Безруков пустил слезу, рассказывая о пережитом при встрече с Разиным.

– Встретил нас злодей выше городка Черного Яра. Окружили казаки со всех сторон – так, что плыть некуда, и велели бросить якорь. Потом полезли на наши струги и давай шарить по трюмам. Забрали кое-какой товар, вино и много хлебного запасу. А меня схватили и поволокли к Разину. Напужал меня тогда Стенька Разин, думал – жизни лишит. Объявил атаман всем моим стрельцам волю, стал их звать в свое войско. А я тоже не лыком шит: велел своему сотнику подарить Разину бочку с водкой и, видать, шибко угодил ему. А тут еще Леонтий Плохой и сотник Федор Алексеев, – дай Бог им здоровья, – стали уговаривать атамана не грабить государев караван. Только тогда отступился супостат.

Сидя тут же за столом, Данило внимательно слушал стрелецкого голову:

– А далеко ли сейчас Разин отсюда?

– Да уж недалече, – живо ответил голова. Шубин хмыкнул, затем молвил:

– Надо бы нам с остережением плыть, а то наткнемся на разбойника. Тогда беды не миновать.

Григорий Безруков поинтересовался:

– А что в лодках везете?

– Колодников!

– Тогда, ребята, вам надобно беречься атамана. Порешит он вас, а колодников освободит, – предупредил голова. – У меня он многих стрельцов к себе переманил.

Расстались полуголова Парфен Шубин с головой Григорием Безруковым уже под вечер, наговорившись вдоволь и выпив изрядно водки. Поплыли – один вверх, а другой – вниз по реке.

Плыл полуголова Шубин по Волге с большой осторожностью, а когда узнал от посланных вперед изветчиков, что Разин уже подходит к Царицыну, решил переждать, пока атаман уйдет на Дон, остановился, не доходя тридцати верст до города, на нагорной стороне, напротив Переливного острова.

Утром другого дня, когда стрельцы расположились на долгое стояние, Данило присел у борта лодки, глубоко задумавшись. Мысли в голову лезли всякие, а особенно о деле, в которое он впутался, вернее, вовлекла его сестра Анна. Со злобой он плюнул за борт, сердито выругался, затем сказал про себя: «Какая она к черту Анна! Это ее немчура Герлингер так окрестил, а так всю жизнь Аришкой была. Высоко взлетела Аришка, с воеводами знается, а начинала с дворовых девок. Вишь, как вышло: даже сам астраханский воевода Прозоровский прислушивается к ней. Эх, зря я согласился на уговоры сестры. Кто мне Разин? Пусть себе грабит толстобрюхих, надо бы их всех растрясти. Была у меня под Воронежем своя земелька, жил, как человек, жена, детки были, а теперь что? Не смог я тогда недоимку уплатить своему толстопузому помещику, разорил, собака, мое хозяйство. Век не забуду, как пытали меня на дыбе, жену и деток дворовыми сделал помещик, а затем продал куда-то в Подмосковье другому такому же мучителю и лиходею. Теперь жди, когда кончится мое урочное время, а может, и не кончится никогда. Говорят, сыск беглых продлили на девять лет, а там, наверно, еще набавят. Убег я на Астрахань к сестре, думал пережду, а вон как вышло: заарканили меня воевода с сестренкой в паскудное дело. Да еще пригрозил Прозоровский: если откажусь, выдаст лиходею-помещику».