Сделал знак ближним есаулам. Те степенно поднесли подарки боярину: тюки тканей, ковер бухарской работы и золотую посуду. Воевода подарки принял, но посмотрел на казаков неприветливо, без улыбки и доброжелательства в лице, а сам то и дело косил глаза на подаренное добро. Видно, взыграло сердце у князя при виде такого богатства.

– Проходите, гости дорогие, давненько мы вас поджидаем, да вы что-то не торопились со встречей, – сказал воевода, провожая казаков в княжеские палаты, где приглашенных ожидали накрытые столы, на которых красовались заморские вина, яндовы с хмельным медом, сытные закуски, горы пряных сладостей.

За столом Разин оказался напротив воеводы Прозоровского. Атаман и князь изучающе рассматривали друг друга, как бы примеряясь для будущего разговора.

После нескольких чарок за здравие государя Алексея Михайловича, его жены и детей начал говорить воевода Прозоровский, обращаясь к атаману:

– Надобно бы нам, Степан Тимофеевич, дела наши решить миром, по добру. Перво-наперво, нужно переписать всех казаков поименно, сдать пушки, которые вы взяли с боем на Волге, в Яицком городке и за морем, в персидских пределах. Отдайте всех пленных людишек, а также шахова гостя пожитки и захваченные вами лодки.

Слушал Степан воеводу, ел, пил, хвалил угощение, но Прозоровскому пока не говорил ни слова, только иногда желваки на его скулах ходили ходуном, да глаза загорались недобрым огнем. А когда выговорился князь и принялся за еду, заговорил Разин:

– Все наше войско бьет челом великому государю и приносит ему свои вины, на то станица наша в Москву отправлена. Барахло шахова гостя, которое мы взяли на взморье, в лодках, вернуть не можем, потому как оно разделено между казаками, а ясырь мы добыли саблей, и многие казаки за него головы положили или поранены в шаховой области. И тот полон разделен у нас между казаками. А именной переписки всех казаков не бывать! Нигде нас, казаков, никогда не переписывали, а в милостивой грамоте государя об этом тоже ничего не сказано. На том тебе, князь-воевода Иван Семенович, наше все казацкое войско челом бьет.

Выслушав речь Степана, астраханский воевода нахмурился, но спорить не стал, так как хотелось ему, чтобы казаки поскорее ушли из Астрахани. Знал боярин, что разинцы братаются с черными и работными людьми, что весь бедный астраханский люд поддерживает атамана и готов идти за Разиным в огонь и в воду, лишь бы он клич бросил. Бедный и работный люд сбегает к казакам, чтобы скрыться от жестоких хозяев и долгов. Каждый день шли к Прозоровскому купцы, стрелецкое начальство и богатые люди города, просили унять казаков, а также вернуть сбежавших холопов. Князь обещал просителям, но сам ничего не мог предпринять, так как боялся народного гнева: и так уже черные люди перестали бояться своих хозяев и астраханское начальство.

Казацкое войско численностью было небольшим, об этом воевода знал, и при желании Прозоровский смог бы побить разинцев, но также знал боярин, что в случае чего вся голытьба встанет на сторону Разина, а тогда неизвестно, чья возьмет. Поэтому единственное желание было у астраханского воеводы, чтобы атаман быстрее ушел из города с миром.

Пили казаки с астраханскими воеводами, зорко следили друг за другом. Сам атаман вел себя спокойно, пил вино, похваливал угощение, улыбался, весело подмигивал астраханскому начальству. Хоть и давно было оговорено с князем Львовым, что должен атаман сдать воеводам пушки, пленников, кое-какое барахло, но с выполнением Разин не торопился.

Бурлило все в душе у Прозоровского, жалел уже князь, что подпустил казаков к Астрахани, что разрешил разинцам поселиться у города, что не побил их сразу, да делать нечего, теперь уже поздно. Так думал князь, еще пристальнее разглядывая Разина и отмечая в уме: «Видно, умен атаман! Ох, и хитер, дьявол!»

Взяв полный кубок с вином, Степан поднял его, крикнул низким голосом: «Пьем за скорое возвращение на Дон!»

Все выпили, а Прозоровский подумал: «Исполнилось бы твое желание поскорее. Сдавал бы все, что требуется, да плыл бы себе на Дон. Ан нет, не торопится, все что-то вынюхивает, выжидает да смущает народ!»

После нескольких чарок астраханцы и разинцы стали чувствовать себя оживленнее, и враждебная стена, которая существовала ранее меж ними, исчезла. Собравшиеся разговорились, иные поспорили, а кое-кто нет-нет да пытался затянуть песню. Казалось, все было хорошо, но иногда Разин во время пира чувствовал на себе тяжелый, враждебный взгляд кого-нибудь из начальных людей. Поймав этот взгляд, Степан хитро ему улыбался и подмигивал.

Федор Сукнин сидел за столом рядом с атаманом. Опрокинув несколько чарок, есаул захмелел, но от этого веселее не стал, а только еще больше хмурился. Грусть-тоска одолела Федора по погибшей жене и неизвестно куда пропавшим детям. Есаул то и дело хмуро оглядывал стол, стараясь угадать, где же здесь дьяк Игнатий, который, как ему было известно, повинен в его горе. Не подозревал Сукнин, что сидит как раз напротив его. Дьяк уже сильно захмелел от выпитого, бессмысленно улыбался, тряс своей реденькой бородой, разговаривая с князем Львовым.

Ткнув локтем атамана под бок, есаул спросил:

– А где же, батько, сидит дьяк Игнатий?

Разин внимательно посмотрел на Федора, нахмурился, прошептал:

– Вон, против тебя он. Но смотри у меня, Федор, без баловства, а то испортишь мне тут все. Сдержи себя ради дела!

Ничего не ответил Сукнин, только сильнее побледнел лицом. Вспомнилась ему Мария, ее выразительное, красивое лицо, живые глаза, и дети – ласковые мальчики, с чистыми, любопытными глазенками. Комок подступил есаулу под горло, крупная слеза медленно покатилась по щеке.

В это время воеводские слуги принесли горячую ухуиз осетрины и стали расставлять в оловянных тарелках перед гостями. Поставили ухуи перед дьяком, но тот уже был изрядно пьян, голова его то и дело клонилась в тарелку, он тыкал ложкой мимо ухи. Сукнин осушил большой кубок вина, закусил, потом медленно встал, протянул руку через стол, загреб волосы на голове Игнатия, окунул его лицо в горячую ухуи там немного подержал. Произошло это так быстро и незаметно, что многие за столом, увлеченные гулянкой, даже не обратили на это внимания и подумали, что казак достает себе что-нибудь из закусок. Но когда есаул отпустил дьяка и сел на место, Игнатий вскочил с лавки, выпучил глаза и, хватая ртом воздух, визгливо закричал во всю мощь своих легких:

– Ратуйте! С нами нечистая сила!

За столом все притихли, повернулись в его сторону, непонимающе посмотрели на кричащего. Пострадавший выскочил из-за стола и запричитал:

– Ой, ой, ой! Чуть не утоп в ухе!

Прозоровский, сделав знак своим дворовым, сказал:

– Уведите дьяка домой, опять опился вина так, что в тарелку с ухой окунулся.

Двое дюжих молодцов подхватили Игнатия под руки, потащили к выходу из палаты. Тот упирался, мотал реденькой бородой с застрявшими в ней рыбьими костями и кричал:

– Кто это сделал?! Кто обмакнул меня в уху?

Вокруг хихикали, а кое-кто закатился веселым смехом. Атаман, видевший всю эту картину от начала до конца, гоготал от души.

Наконец, Игнатия увели. Атаман саданул локтем Федора под бок:

– Я тебе что сказал? Зачем лез?!

Разин внимательно посмотрел на Сукнина и понял, что тот рассчитается еще с дьяком. Снова грозно предупредил:

– Не балуй, Федор! С огнем играешь, все дело нам загубишь!

– Тогда отпусти меня, батько, на Яик посчитаться с Безбородовым, за мою Марию отомстить.

Разин задумался, прошептал:

– Потом поговорим об этом, а пока пей, гуляй, веселись. Вишь, воевода какое богатое угощение нам выставил.

Федор заскрипел зубами, пробурчал негромко:

– Чтоб глаза у него полопались, у этого воеводы!

Между тем, пир продолжался, заиграли гусли, бубны. Посреди палаты выскочили скоморохи, заплясали и давай потешать народ.

В это время в спальне, на богатой постели, на мягких пуховиках Иван Красулин тешился с Анной Герлингер после долгой разлуки. Истосковалась женщина по любимому, по его сильному телу. Перебирала белыми руками русые кудри, целовала в губы, заглядывала в ясные глаза, расспрашивала о его новом житье-бытье.