Я опустил окурок в пепельницу и присел в кресло.

— Ну хоть намекните, — взмолился я. — Что мне еще сделать, чтоб он хотя бы воспринимал меня как человека, а не как говорящее дерьмо?

— Если бы я знал, я бы сказал, — произнес мафиози. — Я надеялся, что он откроется хотя бы приблизительному ровеснику.

Я тяжело вздохнул и, забрав тарелку, в которой принес старику пирог, вышел из комнаты.

С моим счастьем, не успел я спрятать тарелку за спину, как обнаружил Альдо, сидевшего на полу справа от двери.

Ожидая бури вопросов и очередной травли телохранителями, я потупил взгляд.

— Зачем ты ходишь туда? — взъелся Альдо. — Это не в первый раз, я знаю.

— Я живу в его доме. Мне кажется, это правильно, проведывать сеньора Сантана время от времени, — бросил я.

И направился к лестнице, потому что если мои визиты в комнату парализованного старика я объяснить смог, то объяснить, почему я с тарелкой и запахом спиртного — довольно сложно.

Альдо тоже поднялся на ноги.

— И как папа? — спросил он будничным тоном.

— Без изменений, — соврал я. — На гостей не реагирует, на свет тоже, смотрит в окно, иногда шевелит рукой и…

И я понял, что с враньем переусердствовал, потому что неожиданно для меня, всех живых и Господа-Бога синие глаза Альдо наполнились слезами.

Оно умеет плакать?

Оно умеет жалеть?

Что?

— Ты чего? — сконфуженно спросил я, тронув его за плечо.

Альдо резко сбросил мою руку и оттолкнул.

Да, про тарелку и вопросы уже явно не вспомнит, потому что, быстрым шагом поднялся по лестнице и последнее, что я услышал — традиционный хлопок дверью.

Матернувшись, я не сдержался и заглянул в комнату мафиози-симулянта.

— Не стыдно? — спросил я. — Ребенок рыдает слезами, размером с грейпфрут, здоровье ваше оплакивая.

Сеньор Сантана опустился в коляску и тяжко вздохнул.

— Стыдно, — признался он. — Но это необходимая жертва.

Снова матернувшись, я вышел из комнаты.

***

Робко постучав в двойные двери покоев Альдо Сантана, я услышал вместо приглашения:

— Иди нахуй!

— Альдо, я не буду долго тебя грузить, — пообещал я, заглянув в комнату.

— Иди нахуй, я сказал!

— Я принес тортик.

Альдо утер мокрую щеку.

— У тебя десять минут, — благосклонно сказал он.

Комната Альдо оказалась такой же светлой, как и ее хозяин на первый взгляд. Светлый ламинат, белые стены, большая кровать с пологом, тоже белая, немаленький шкаф-купе, просторный круглый балкон, своя ванная комната. Книжный шкаф, уверен, был скорее для красоты, вряд ли Альдо взял из него хотя бы одну книгу.

Комната большая, красивая, но безликая, как номер-люкс дорогого отеля: ни плакатов на стенах, ни подросткового беспорядка, ничего, что бы сообщало о хозяине хоть что-то.

Я присел на край кровати и протянул подростку обещанный торт.

Альдо уселся по-турецки и с остервенением вонзил в него вилку.

— Думаешь, я не знаю, что со мной будет, когда папа умрет? — произнес Альдо, плохо скрывая нотки истерики в голосе.

— С чего ты взял, что он умрет?

— Ты его видел. Сколько ему осталось? Неделя? Месяц? Еще год? Он как овощ, сколько по-твоему живут такие люди?

«Чтоб вы были здоровы, сеньор Сантана!» — орал мой внутренний голос.

И как прикажете мне успокоить неожиданно расчувствовавшегося подростка, при этом не раскрыв тайну мафиози?

Но Альдо давился тортом, периодически отворачиваясь к окну, чтоб я не видел его заплаканных глаз.

— Когда он умрет, начнется война за картель, — жестко сказал Альдо. — Кто-то из тех, кто был папе другом, убьет меня и сестру, как маму, на следующий же день. Что ты скажешь на это? Думаешь, что сможешь успокоить меня?

— Я скажу, чтоб ты перестал жрать, вытер рожу от слез и взял себя в руки, — с остервенением сказал я.

Глаза Альдо округлились.

— Да как ты…

Не сдержавшись, я влепил ему пощечину.

Альдо едва ли на вдохе не задохнулся, прижав к щеке тонкую ладонь.

— Ты меня ударил, — прошептал он, готовясь сорваться на визг. — Ты ударил меня!

— Зато ты уже не плачешь, — сказал я, отставив торт на прикроватную тумбу. — Парни не плачут.

Альдо посмотрел на меня с нескрываемой ненавистью.

— Ты — сын Диего Сантана, и это твой картель, — холодно сказал я. — И никто у тебя его не отберет, у твоего отца есть верные ему люди, которые не бросят тебя и твою сестру. Другой вопрос, сможешь ли ты удержать картель. Лично мне не внушает доверия избалованная мразота, жрущая, как свинья, и рыдающая, как сопливая девчонка.

Внезапно мне показалось, что жалостью и сопереживанием Альдо не взять. Ясно же, что парню нужна была жесткая родительская рука, которой он был напрочь лишен.

Альдо несносный, но не потерян, я увидел, что он способен любить, бояться и чувствовать, что-то человечное в нем все же есть. Может я и не прав, что решил отрезвить его чересчур уж жесткими методами, но, признаюсь, накипело за три недели.

— Если так папу любишь, так волнуешься за него и себя, — злорадствовал я. — Какого черта я ни разу за все время, что я здесь, не видел, как ты его навещаешь? А знаешь, почему ты его не навещаешь? Потому что тебе похуй. Правильно, зачем к отцу ходить? Он же овощ, не узнает своих, можно же в это время в Твиттере посидеть и еще эклеров наебнуть, а потом пойти и по собакам стрелять. Это же важнее, чем с отцом умирающим побыть.

Альдо бледнел на глазах, а по щеке его скатилась очередная слеза.

Черт возьми, я перегнул палку в очередной раз.

Ну нельзя меня к детям подпускать!

— Я люблю папу, — огрызнулся Альдо.

— Неа, не любишь, — усмехнулся я. — Любовь — это поступки, а не какое-то там чувство в глубине душы, которое словами не передать. Уж прости, но как есть. Поэтому твои страдальческие слезы не вызывают у меня никакого доверия.

На деле же вызывают.

Наземникусом и стариком Сантана мне была дана миссия присматривать за Альдо. Что сделал я?

Сначала довел его до слез, потом ударил, потом унизил и наплевал в душу.

Чувствую, меня все-таки расстреляют, причем Наземникус и телохранители подерутся за возможность пустить в меня пулю.

*

За ужином я сидел как на иголках.

«Простите, сеньор Сантана, я немного искалечил психику вашего отпрыска, надавав ему по морде и смешав с дерьмом» — прокручивал у себя в голове я оправдания перед мафиози.

Наземникус сидел за столом и был настолько голоден, что не задавал мне вопросы, Рита старательно нарезала телятину в своей тарелке, возле меня крутилась горничная, подливая гранатовый сок, а я не мог отвести взгляда от пустующего места во главе стола — места, где обычно сидел Альдо.

«Рыдает в комнате» — сказал я себе. — «Или жалуется телохранителям. Или повесился. Ал, ну почему ты не мог просто держать себя в руках, накормить его тортом, вручить смартфон и уйти по своим делам?».

— Так, Поттер, как дела у Альдо? — спросил Наземникус, наколов на вилку помидор.

Я едва ли сам не заплакал. Ну что я ему скажу?

И только я открыл рот, чтоб доложить о своем позоре в мягкой форме, чтоб не травмировать еще и горничную, как до нашего слуха донеслось необычайно красивые звуки виолончели, приглушенные, но все же слышимые.

Горничная так и замерла, с кувшином в руке и возвела взгляд к потолку.

Казалось, даже ветер за окном стих, оставив лишь струнную мелодию звучать в этом доме.

— Это у старика Диего, — тоже глянув на ведущую на второй этаж лестницу, заключил Наземникус.

Слабая надежда о том, что, возможно, не так уж я и накосячил с методами воспитания Альдо, затопила меня так мощно, что я откинулся на спинку стула и облегченно вздохнул.

Я словно увидел, как тонкая рука Альдо мягко водит смычком по струнам, вторая рука сжимает гриф виолончели, а синие глаза — такие сосредоточенные, серьезные, ведь парень вспоминает ноты, движения, старается. А старик Сантана сидит в своей коляске, невидящим взглядом смотрит вдаль и изо всех сил пытается сохранить образ паралитика, не давая тонким губам дрогнуть в улыбке.