***

— Три волшебницы и рыцарь рука об руку сошли с холма. Все они жили долго и счастливо, и никому из них даже в голову не пришло, что источник, дарующий счастье, вовсе и не был волшебным. Конец, — закрыв потертый экземпляр «Сказок Барда Бидля», прошептал я.

Скорпиус спал на моей кровати, уткнувшись мне в плечо, и обложившись всеми своими необходимыми для сна вещами, практически спихивал меня на пол. Черная тощая кошка сидела у меня на груди и довольно щурилась.

Осторожно отодвинув его странную игрушку и освободив себе на кровати несколько дюймов, я бесшумно опустил книгу на тумбочку.

Однокурсник на кровати справа, тихонько засопев, перевернулся на другой бок. Кровать скрипнула. Скорпиус вздрогнул.

Осторожно, чтоб не толкнуть Малфоя и не разбудить его, я дотянулся до книжки и что есть силы швырнул ее в спящего справа однокурсника.

— Не шуми, Малфоя разбудишь, — одними губами прошептал я.

— … дядя Дадли очень любит свою работу, очень склонен драматизировать, а спорить с ним невозможно, — говорил отец, расхаживая по комнате. — Ну конечно я не верю в то, что ты… вытворял такое с девушкой на улице, я же тебя знаю, в тебе нет жилки правонарушителя. Но, если взглянуть с другой стороны, это хорошо, что тебя нашел дядя Дадли, и вообще что ты делал посреди ночи в этом районе… Ал, ты меня вообще слушаешь?

Я, отогнав мысли, вдруг расплылся в улыбке. Не то, чтоб я ностальгировал по школьным будням, когда Скорпиус Малфой каждую, клянусь, каждую ночь имел проблемы со сном, и засыпал, в итоге, либо у меня в кровати, прижатый лицом к подушке, либо у себя, в окружении игрушек и защитных чар, которые помешали бы подкроватному монстру украсть его, либо в Выручай-комнате с Доминик, но как-то сейчас, годы спустя, относился к этому спокойнее, даже с юмором. Ну, дурак, что с него взять.

— Ал, ты чего? — удивился отец, заметив мою улыбку. Он-то мне тут серьезные вещи втирает, а я улыбаюсь!

— Да просто вспомнил, как мы со Скорпиусом проводили ночи в Хогвартсе, — протянул я.

Нет в мире эпитетов, которые помогли бы с точностью описать выражение папиного лица. Сказать «подохренел» — ничего не сказать.

— Не в том смысле, — поправился я. — Мы спали.

Папа моргнул.

— Да, Господи-Боже, — взвыл я, понимая, что меня сейчас записали в гомосексуалисты. — Просто спали. И то, это даже сном сложно назвать, со Скорпиусом я вообще не высыпался.

— А я-то думал, — прошептал папа.

Я снова почувствовал раздражение.

— Что ты думал? То есть, я уже не просто сексуальный маньяк, я еще и гомосексуалист?

— Ал, ну ты так сказал!

— Да я уже не знаю, как мне фильтровать речь, чтоб не натолкнуть кого-либо на мысли о моей половой жизни!

Вот за что я всегда ценил папу, так это за то, что в личную жизнь своих детей, в отличие от мамы, он не лез никогда. Помню, как лет в десять он по настоянию матери пытался мне что-то рассказать про пестики и тычинки, при этом краснел-синел-багровел-бледнел и в итоге объяснил мне все так, что я получил психологическую травму, и лет до семнадцати планировал умереть девственником.

Сейчас, когда тема этого дела затронулась сама собой, папа снова начал нервничать.

— Папа, — произнес я. — Забей.

Судя по тому, как он выдохнул, папа явно был мне благодарен за эту фразу.

— Можно я задам тебе вопрос? — не сдержался я.

И папа снова напрягся.

— Не по теме близких контактов. — Папа успокоился.

— Конечно, Ал.

— Месяц назад мы похоронили Доминик. И за этот месяц отцы тех, кто жил с ней в одной квартире вдруг заинтересовались их половой жизнью. Это заговор?

— Ты сам-то понял, что спросил? — уже строже спросил папа. — Нельзя даже шутить на тему смерти Доминик, это большое горе.

— Тогда объясни мне, какого черта траур по ней проходит весьма странно? Билл забирает Луи прямо с похорон на сомнительное лечение и вообще открещивается от того, что у него была дочь, семья готовит очередной огромный праздник, а сейчас с тобой занимаемся тем, что пытаемся выяснить кто я: извращенец, педик или педик-извращенец?

Может, перегнул, согласен. Но, честно, очень мне хотелось задать этот вопрос хоть кому-нибудь, потому что у меня за месяц сложилось такое впечатление, что о смерти Доминик скорбит только Луи.

— Хорошо, — мирно сказал отец, присев на кровать. — Какие, по-твоему, должны быть мои действия на данный момент?

— Поговори с Биллом, — выпалил я.

— По поводу?

— По поводу Луи.

— Он лечится.

— Еще пару дней такого лечения и придется от этого лечения лечить Луи уже в специально обустроенном диспансере, — сказал я.

Папа замялся.

— Он его сын, — устало сказал он. — Биллу лучше знать. Это не…

— Не наше дело? — вскинул брови я.

Папа промолчал. По одному его взгляду я понял, что он согласен со мной, именно поэтому еще не сорвался на крик.

— Мама попросила тебя не лезть? — тихо спросил я. — Не отвечай.

— Подумай, Ал. Что мне сказать Биллу? — спросил отец.

Правильный вопрос.

— Ты не очень загружен на работе? — поинтересовался в свою очередь я.

— На удивление, нет.

— Давай ты сам посмотришь на Луи. И сам, после этого, решишь, что сказать Биллу.

***

Палата Луи была, почему-то со стеклянными стенами. Я так понял, что для постоянного наблюдения за поведением оборотня. Наверное, стекло защищало немало заклинаний, потому что мускулатура Луи ясно давала понять, что разбить стекло — совершенно не проблема.

Нас пустили, нехотя. Скорее потому, что со мной был отец.

Луи, одетый в серые больничные одежды, немного исхудал, но красоты, на зависть, не утратил. Даже, я бы сказал, похорошел: глаза были ясные, горящие, живые.

— Я не жалею, — протянул Луи, когда мы сидели вокруг небольшого столика. — Здесь я в смирении. Божественный замысел.

Я едва удержался, чтоб не фыркнуть.

— А почему на стекле кровь? — поинтересовался папа.

— А, это я санитару голову разбил, — рассмеялся Луи. — Честно, я бы их убил всех нахрен, вместе со своим блядским папашей, который каждый день приходит и торжествует. Но я человек веры, поэтому любая жизнь бесценна.

Папа улыбнулся и, поднявшись на ноги, удалился. Видимо, с первых слов прочувствовал то, о чем я говорил.

— Луи, пойдем домой, — шепнул я.

Луи закатил глаза.

— Не время, — изрек он.

— А когда будет время?

— Когда Божий замысел подойдет к концу.

— Я больше не могу это слушать, — вспыхнул я, вскочив на ноги. — Ты сейчас серьезно?

— Вполне, — кивнул оборотень. — Знаю, ты не веришь в Бога…

— Да, я не верю библейские сказки о сотворении мира, мне ближе теория Большого Взрыва. Я искренне уважаю чувства верующих, — сказал я. — Но поддерживать твой нездоровый и стремительно развивающийся фанатизм не собираюсь.

— Ну что ты драматизируешь? — улыбнулся Луи.

Мне показалось, что он надо мною издевается.

— Что Библия говорит о волшебниках?

— «Ворожеи не оставляй в живых», Исход, 22:18, — мигом отрапортовал Луи.

— Ты волшебник, Луи. Ты уже грешен. Шах и мат, святоша, — кивнул я. — Я понимаю, что тебе надо полечить нервы, поэтому снова настаиваю на том, чтоб ты забухал, поэтому принес тебе флягу. Ты же знаешь, что все вот это вот: лечение, нервы, уход в религию, из-за того, что случилось с Доминик.

— То, что случилось с Доминик — мое наказание за жизнь без морали и смирения, — уверил меня Луи.

Я закрыл лицо рукой.

— Ну ты себя слышишь? Это не твоя вина! — Тем более что это, отчасти, моя вина. И то, что происходило с оборотнем, тоже.

Но Луи совершенно не шутил.

— За всю свою жизнь я нарушил половину заповедей…

— Скажи еще, что это все из-за твоего прелюбодеяния, — фыркнул я, но поймал взгляд зеленых глаз Луи. — Бля, ты серьезно?

— Господу известны мои грехи, — сказал он. — Проклятье волка было первым звоночком. Я не сделал выводы, и расплатился снова, но когда мне, наконец, открылась истина и я покаялся, все изменилось.