Интересно, а почему никто не догадался опросить меня, лучшего друга этого покойного несчастья?

Отец, кажется, задумался о том же.

— Ну, это сужает круг, — пробормотал он. — Значительно сужает, кто бы мог подумать, что Скорпиус был однолюбом.

— Парней ищите, — хмыкнул я и направился к выходу.

Рабочий день в Отделе Мракоборцев заканчивался ровно в восемнадцать ноль-ноль, а значит, у меня было ровно четыре часа на то, чтоб придумать разумные и спокойные слова, которые убедят Гарри Джеймса Поттера не убить меня на месте за то, чем я занимался в течение года.

***

В Годриковой Впадине было тихо всегда.

Даже единственный в округе паб не собирал возле себя стереотипно громких завсегдатаев.

Я ночевал дома впервые за долгое время и тишину чувствовал довольно остро: на Шафтсбери-авеню постоянно было довольно шумно, как-никак центр города, а в Паучьем Тупике каждую ночь звучали единой симфонией возгласы: «Круцио!» и выстрелы, уже не говоря о постоянных воплях и завываниях.

На кухне все еще пахло ужином: премерзкий запах жирных жареных сосисок и картофельной запеканки. Да, маму нельзя было назвать поваром от Бога, но раньше, помню, я любил запах еды. Сейчас же меня тянуло на тошноту, а сама еда хоть и оказалась вполне съедобной, но голода не утолила ни на крупицу.

Все окна на кухне открыты, надо проветрить. На часах — за полночь: часы тикают так громко (или мне казалось), что чудом не перебудили маму, Джеймса и Лили.

И только я не сплю. Упорно сижу за кухонным столом и стряхиваю сигаретный пепел в блюдце. Дома никто не курит, поэтому пепельниц нет.

К идиотской привычке курения меня приучил сначала Скорпиус, который сунул первую сигарету в рот раньше, чем взял в руки волшебную палочку, потом, когда я с легкостью бросил, поддался на искушение вечно пыхтящего самокрутками Наземникуса и снова вернулся к никотиновому потреблению.

Интересно, что скажет папа, когда, наконец, вернется с работы и застукает меня посреди ночи на кухне с полным блюдцем окурков?

Хотя, если он сегодня надумает вернуться с работы и вспомнит о том, что я очень хотел с ним обсудить в буквальном смысле вопрос жизни и смерти, я торжественно клянусь никогда больше не смотреть в сторону сигарет.

Вот на лестнице послышались тихие шажочки и я, не оборачиваясь, уже знал, что это Лили — от нее пахло каким-то сладким кремом. Точно, Лили спустилась на кухню, и, не включая свет, прокралась к холодильнику.

— Ал? — завидев меня в темноте, позвала она и все же включила торшер.

Тощая, маленькая, нескладная, одетая в пижамные шорты и огромного размера футболку, короткие рыжие волосы стянуты в немыслимо лохматый пучок. Лили.

— Ты куришь?

— А ты жрешь? — вскинул брови я.

Лили насупилась.

— Когда тебя уже убьют сигареты? — злобно прошептала она.

— В тот самый день, когда посредством ночных зажоров твоя задница станет похожа на желе и вывалится из шорт, — отозвался я.

— Придурок.

— Это все, на что способен твой запас ругани, а, жертва неудавшегося подпольного аборта? — Надо бы попросить Луи объяснить мне, почему он любит свою сестру, а я свою — нет. — Давай, Лили, сэндвич в зубы и обратно к сериалу.

Лили, выхватив что-то из холодильника, как-то обозвала меня на прощание и вернулась в комнату.

А я снова закурил.

Часы все так же громко тикали, а входная дверь все так же не открывалась.

И, о чудо, в начале восьмого утра (а это две пачки сигарет, три ночных перекуса Лили и ровно шестьдесят восемь раз как я глядел на часы) колокольчик на входной двери тихонечко зазвонил и отец, на ходу послабив галстук, вошел на кухню.

— Ну и ночка, — устало сказал он, взглянув на маму, которая уже готовила завтрак. Ужас, снова что-то жаренное и резко пахнущее. — Репортеры озверели. Восемь раз отрывали меня от работы, а мой кабинет просто завален письмами, клянусь, ими можно обклеить стены коридора.

Мама что-то сказала, без малейшей нотки неудовольствия, мол, понимаю, работа, и налила ему кофе.

— Спасибо, — поблагодарил отец и сел за стол. — Нет, Джинни, на завтрак не останусь, я буквально на полчаса. В девять я должен быть у министра.

— Люциус снова грозится уволить половину мракоборцев? — поинтересовалась мама.

— Вроде того.

— Раз такой умный, пусть сам разбирается с делами бедного Скорпиуса.

— Доброе утро, — взглянув на отца, который и не удостоил меня взглядом притом что я сидел все это время напротив него, произнес я.

Папа, сделал глоток кофе и слабо улыбнулся.

— Привет, Ал, не знал, что ты ночевал дома.

«Ну так спросил бы меня хоть раз, где я ночевал все это время!»

И, поймав мой ледяной взгляд, щелкнул пальцами.

— Черт, я же забыл, ты хотел мне что-то сказать. Слушай, Ал, прости, совсем замотался с этим убийством Малфоя, не помню даже, как меня зовут. Сегодня вечером, обещаю, поговорим, идет?

Как бы описать вам мои чувства в тот момент?

Злость, обида, раздражение, страх… не то.

Мой отец-трудоголик напрочь проигнорировал мою редкую просьбу, нет, даже мольбу о помощи. Забыл… как забыл купить что-то к ужину, как забыл написать кому-то не особо важное письмо.

Конечно, тогда во мне говорил исключительный эгоизм.

«Черт, Ал, ну ты же видел, какой бедлам у него в отделе, он работал всю ночь»

Обидно было не это.

А то, что виной того, что отец не помог мне советом, действием, да чем угодно, стал мой заклятый друг Скорпиус, который, даже будучи мертвым, действовал мне на нервы и отравлял жизнь.

Скорпиус.

Скорпиус!

Это мерзкое имя ключом билось у меня в голове.

Из-за него я был тенью, никем, в Хогвартсе. Из-за него я попадал в идиотские, а часто и опасные ситуации. Из-за него меня дважды чуть не исключили. Я прикрывал его курение в закутках замка. Я прикрывал его перед Доминик, в те самые моменты, когда его бушующие гормоны требовали срочного удовлетворения некоторых потребностей. Он стравил меня с Луи, который, по сути, оказался совсем неплохим. Он обманул меня, обвинив все того же Луи в собственной смерти и едва не отправил того в Азкабан. Он косвенно виноват в том, что я работаю на Наземникуса Флэтчера: именно его кокаиновая зависимость и привела меня в компанию к двум аферистам.

А сейчас он виноват еще и в том, что забрал у меня отца в тот самый момент, когда мне так нужна была его помощь.

Знаю, звучит так, словно я в бреду. Но осознание всего этого и построения параллели — словно яркий свет, ослепивший меня после долгих скитаний по темному туннелю.

— Ал. — Из мыслей меня вырвал голос отца. — Уснул что ли?

Я взглянул на него широко раскрытыми глазами и улыбнулся уголками рта.

— Работай спокойно, пап, — сказал я с легким сердцем. — Проблема решилась.

— Точно? — нахмурился отец.

— Точно.

Мама все же поставила перед ним тарелку с яичницей.

Я, пожелав папе приятного аппетита, вышел из кухни.

Возможно, святой отец, я был несправедлив в своих суждениях. Но в тот момент я был зол на обоих: и на родного отца — хорошего, правильного отца, и на друга — лучшего друга… единственного друга.

Но я отходчив. Обида на отца прошла вскоре, впрочем, я больше никогда и ни о чем его не просил.

А Скорпиус Малфой…

Именно в то августовское утро у меня возникло к нему новое чувство. Сильное, жгучее, которое не проходит со временем, от него, наверное, нет лекарств, чувство, которое перечеркивает образ человека и начинает все с чистого листа.

Имя этому чувству — Ненависть.

========== Глава 17. ==========

— «Игра Престолов»? Серьезно?

— Не любишь «Игру Престолов»?

— Не особо.

— Ты точно чокнутый. Все любят «Игру Престолов».

Закрыв входную дверь, я так и замер у порога, прислушиваясь к происходящему в гостиной.

— Давай смотреть правде в глаза, — протянул Скорпиус, сидящий по-турецки на диване. — «Игру Престолов» любят только за то, что там много голых девок.