— На девять месяцев.

— На неделю, — отчеканил я. — И то, только потому, что я хорошо к вам отношусь.

— На полтора месяца, и ты не говоришь о сделке никому, — произнесла Сильвия.

— По рукам, — кивнул я.

Сильвия усмехнулась и, сунув в пустой бокал несколько крупных купюр, поднялась со стула.

***

— Раз уж ты все же удостоил меня вниманием, — произнесла Сильвия, когда мы поднялись в ее номер. — Отдам тебе посылку.

— Посылку? — удивился я.

Сильвия опустила на столик большую коробку, в которой заветно звякнули бутылки.

— Винишко, — выдохнул я и, дождавшись кивка женщины, крепко обнял ее.

Все, отныне жизнь станет легче.

— Это тебе Матиас нарисовал, — объявила Сильвия, протянув мне лист бумаги, измалеванный карандашами.

Я повертел рисунок и нахмурился.

— Да уж, парень — не Пикассо, — признался я, опустив мазню на бумаге обратно в коробку.

Но тут же увидел еще что-то более ужасное и странное.

— А это что такое?

— А это Финн тебе ракету из макарон склеил, — пояснила Сильвия.

Я повертев в руках это чудо архитектурной мысли, к которой очень не хватало подписи «Финнеас. Тридцать годиков», думал не то о том, как поделка пережила транспортировку, не то о том, как это Финн добровольно согласился портить клеем что-то, что можно съесть.

— Как там Финн? — неожиданно горько поинтересовался я.

— Сойдет, — улыбнулась Сильвия.

Между нами повисла неловкая пауза.

— Ты, в принципе, можешь остаться на ночь, — произнесла атташе, когда я понес позвякиваюшую посылку к двери.

Я замер.

— Окей, могу, — согласился я, оглядев номер отеля. — Кровать одна…

— Ага.

— Так… вам постелить на полу?

Губы Сильвии сомкнулись в тонкую линию.

— Всего доброго, Поттер, — строго сказала атташе, указав мне на дверь.

— Не понимаю, почему вы спасли одного человека из банды? Неужели совесть?

— Совесть? Бог с вами, святой отец. Это вообще смешная история вышла…

***

Я зажег свечу и разлил вино по бокалам.

— Мне тоже оно нравится, — сообщил я, протянув бокал Скорпиусу. — Очень легко пьется.

Скорпиус, сидя в кресле рядом, не глядя, сжал бокал и смотрел с упоением перед собой. Тонкие губы расплылись в косой усмешке.

Последний вскрик и громкий хруст прозвучали, словно тост, и наши бокалы звякнули.

Мы сидели в креслах совсем близко, и к моим ногам потекла кровь, но не время заботиться о сохранности обуви.

— Хорошее вино, — признал Скорпиус, опустив тяжелую цепь.

Бурый оборотень, потянув цепь на себя, рыкнул в нашу сторону и, дернув ухом, снова вгрызся в тощее тело. Кости снова хрустнули и оборотень, сжав зубами плоть, уперся в тело мощной лапой и дернул кусок на себя.

Кровь из отделенной конечности брызнула нам на лица: я утер щеку моментально, а Скорпиус, наблюдая за поеданием одноглазого Барри, даже не заметил, как ему на лоб и щеки попали алые капли.

— Похороним его с фургоном? — поинтересовался Скорпиус.

— Если только Луи его не доест, — заметил я, глядя, как оборотень обгладывает крупную тазовую кость.

— Ну, за Луи, — коротко улыбнулся Скорпиус, подняв бокал.

Бокалы звякнули и я сделал небольшой глоток.

— Со скорой свадьбой тебя, Скорпиус.

========== Глава 59. ==========

Еще некоторое время спустя

Открыв дверь кузену, я вскинул брови.

В одной руке Луи сжимал несколько пакетов с продуктами, среди которых я благодарно разглядел большую трехлитровую банку с плескавшейся в ней кровью, а другой рукой держал поперек туловища маленькую девочку в бледно-розовой балетной пачке.

— Луи, ты ее пережал, — сказал я, заметив, что племянница надула щеки, алеющие, как два граната.

Луи, поставив пакет на столик, тряхнул девочку, как будто держал манекен. Девочка жадно вдохнула ртом воздух и снова надулась.

— Это, Ал, акция протеста, — сказал Луи, усадив дочь на диван. — Бонни сказала, что не будет дышать, пока я не разрешу ей сделать микроблейдинг бровей.

Бонни мотнула головой, отчего ее густые огненно-рыжие волосы взметнулись назад, метнула в нас суровый взгляд и скрестила руки на груди.

— Что такое микроблейдинг бровей? — поинтересовался я, раскладывая продукты по полкам.

— В душе не ебу, — шепнул Луи.

Вдруг я вспомнил, что оставил сына на Альдо, и мне стало страшно.

— Ты даже не знаешь, что это такое! — взвизгнула Бонни с дивана.

— Это проделки Сатаны, — возразил Луи.

— Неправда.

— Послание к Петру 3:3 «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа, что драгоценно пред Богом», — многозначительно проскороговорил Луи.

— Я буддистка! — зашипела Бонни.

— Иди в чулан, и молись.

Девочка в балетной пачке принципиально уселась по-турецки и сложила ладони вместе.

— Нет, ну какой противный ребенок, — вздохнул Луи. — Тогда никакого Рождества и елки, буддисты его не празднуют.

Бонни вспыхнула.

— Спорить с семилетним ребенком о религии, — протянул я. — Как же скучно я живу.

— Да не скажи, — хмыкнул Луи, глядя, как Бонни гневно фырча, поднимается на второй этаж. — Ты сам родитель. Сколько твоему сыну? Три?

— Да, — не очень уверенно протянул я.

— Готовься, еще пару лет, и твой мальчик поймет, что он — личность. Вот тогда начнется.

Я никогда ни с кем не говорил о сыне, и уж тем более ни разу не общался с Луи, как отец с отцом.

И вдруг понял, что ни разу не воспринимал Луи, как человека (ну почти человека), у которого есть ребенок.

— Ты любишь ее? — вырвался у меня глупый вопрос.

— Кого?

— Бонни.

Луи взглянул на меня, как будто я заговорил с ним на китайском.

— Конечно, люблю, — пожал плечами он. — Да, мы иногда собачимся, но как без этого. Она слишком на меня похожа, такая же упрямая.

Я закусил губу.

Кузен одарил меня внимательным взглядом.

— Я не люблю своего сына, — сокрушенно признался я. — Я редко брал его на руки. Не учил ходить и говорить, свалил на нянек. Вот и сейчас, он находится на другом конце мира, а я не чувствую ничего.

Не знаю, зачем начал откровенничать о наболевшем, тем более с хорошим, как по мне, отцом. Сейчас Луи, как я думал, раскроет рот и начнется: «Ах ты гребаное животное, это же издевательство над ребенком, бесчувственная мразь, а ну подойди, я тебе сейчас морду бить буду».

Луи сунул в холодильник овощи и хлопнул меня по плечу.

— Это нормально, — сказал он.

— В смысле? — раскрыл рот я. — Нормально не любить своего ребенка?

— Все мы любим своих детей. Это на уровне инстинктов, — произнес Луи. — И ты своего тоже любишь, иначе бы не переживал.

Я нахмурился.

— Когда Бонни родилась, я был… ну наверное рад, — туманно сообщил Луи. — Потом начался трэш: она верещала, как сирена, ее нужно было кормить по часам, постоянные горы стирки, разбросанные вещи, а я понятия не имел, что со всем этим делать.

Я понимал, о чем он говорит, поэтому перебивать не стал.

— Как я мог полюбить это вопящее существо, которое меня обременяет? Я думал, что никак. Поэтому, когда Джейд забрала ее и ушла, я был даже как-то рад, — признался Луи. — Ровно два дня, этого времени мне хватило, чтоб отоспаться.

— А потом?

— А потом до меня дошло, пусть не сразу, но дошло, что могу ее больше никогда не увидеть, потому что очень обидел и ее, и ее мать своим поведением. И только тогда, когда я понял, что могу потерять Бонни, выяснилось, что я очень ее люблю. Мы распиздяи, Ал, — заключил Луи. — Мы привыкли к своей зоне комфорта, и когда в нее втискивается ребенок, мы теряемся, бесимся и кажется, что готовы убежать на край света, лишь бы быть подальше.

— Я убежал на край света, фактически, — фыркнул я. — Но почему я не волнуюсь за него?

— Наверное, потому что твой сын под присмотром и ты знаешь, что с ним все хорошо. Он же с твоей женой, значит, ты уверен.