Я поднимаю ноги на диван, располагая салат на коленях, и продолжаю смотреть «Званый ужин» по четвёртому каналу. Я слышу, как звенят ключи Роберта, прежде чем он заходит в комнату и начинает опрашивать меня.

— Ну, ты конечно, уже дома, — весело говорит он, бросая пиджак вниз на кресло и расстёгивая вторую пуговицу на рубашке.

Тем не менее, вместо того, чтобы сесть на одно из кресел, он толкает мои ноги вниз и усаживается на диван рядом со мной.

— Саша тоже это делает. Никогда не понимал, — заявляет он, разглядывая мой салат.

— Что? — спрашиваю я, пережёвывая некоторые из листьев.

— Смотрит кулинарные шоу, пока сама ест.

Я усмехаюсь.

— Ага. Мы любим это делать. Нет смысла в том, чтобы смотреть про еду, а в это время самому голодать.

— Ну, может, в этом и есть смысл, — отвечает он, наклоняясь к миске, и берёт ложку в рот.

— Эй! Иди и сам приготовь себе ужин, — протестую я, отодвигаясь подальше от него.

Роб смеётся.

— Так тебе понравился первый день работы?

— Он прошёл отлично. Пока один из посетителей не начал всё усложнять, а затем случайно дал мне на чаевые пятидесяти фунтовую купюру не за что, — говорю я, глядя на него с любопытством.

Это заставляет его улыбнуться.

— Странно. Тогда почему ты не вернула деньги, если чувствовала себя неловко?

— Ни за что. Я приняла это как компенсацию за все те годы, когда ты обзывал меня, словно подросток.

— Лана... — начинает он, но замолкает, и его глаза смотрят на мои ноги. — Я уже говорил тебе, что извиняюсь за то, что вёл себя как придурок тогда.

— Ты всё ещё придурок, — вставляю я.

— Ох, правда? И с чего ты взяла? — он двигается ближе, и я отодвигаю ноги, чтобы они не коснулись его бёдер.

— Ну, не говоря уже о том, что ты сделал вчера в саду, а также изменил своей девушке с замужней женщиной. Если это не поведение придурка, тогда я не знаю, что это.

— Ах, но ты же не знаешь всю историю, Лана. Кара изменяла мне с Гари целый месяц, так почему бы ей не попробовать вкус собственного предательства?

Я выпускаю небольшой выдох.

— Правда? Но я думала, что она его только встретила.

Он качает головой, складывая руки.

— Не-а. Она до сих пор думает, что я не знаю. Друг моего друга рассказал мне про неё. С тех пор в наших отношениях было столько грязи, что меня не волновала её измена.

— Так, почему вы оставались вместе, если уже изменяли друг другу?

Пожимая плечами, Роберт отвечает.

— Секс был достаточно неплохим.

Закончив салат, я ставлю тарелку на журнальный столик.

— Не думаю, что смогла бы быть с кем-то, если бы он изменил мне. Даже если бы мы занимались самым лучшим сексом в мире.

Он слегка касается пальцами моей тарелки.

— Значит, у тебя явно не было хорошего секса.

Он делает паузу, раздумывая, а затем шепчет:

— Хочешь, я покажу, почему такая шумиха вокруг него?

Едва ли он знает, что у меня не было вообще никакого секса: хорошего, плохого или обычного. Но, надеюсь, никогда и не узнает. Да, быть двадцатидвухлетней девственницей позорно. Саша всегда говорила мне не волноваться об этом, потому что в реальности секс — это восемьдесят процентов обмана, девятнадцать процентов разочарования и один процент острых ощущений. Тем не менее, я бы хотела попробовать. Ну, вы понимаете, скоротать там медленную субботу, если больше нечем заняться.

Для меня это больше боязнь, чем отсутствие возможностей. Думаю, я обязана за это поблагодарить свою мать. Я знала, что она заботилась, но слушая каждый день об опасности быть подвергнутой сексуальному насилию, в конце концов, сделала что-то не так со своим мозгом. Когда какая-нибудь ситуация движется к сексу, я становлюсь человеческим воплощением нервов и убегаю, как испуганная маленькая монахиня. Добавьте к этому факту то, что в виду своей болезни и больничных посещений, у меня особо-то и не было времени для парней, и таким образом, всё это стало одним пожизненным сухим периодом.

Интересно, это вообще реально бояться потерять девственность?

Да.

Я загуглила.

Это называется «примейзодофобия».

Мне до сих пор не удаётся это выговорить. Или моему испуганному влагалищу.

Я смотрю телевизор, где женщина угощает гостей ужином, одетая в костюм Бетти Буп.

— Не делай этого, — говорю ему спокойно я.

— Не делать что?

— Не притворяйся, что флиртуешь со мной.

— Кто сказал, что я притворяюсь?

— Притворяешься или нет, просто прекрати, ладно?

— О, чёрт возьми, — ругается он, а затем наклоняется надо мной, упёршись руками по обе стороны от моей головы. Думаю, я начинаю учащённо дышать. Глядя мне прямо в глаза, он говорит:

— Я хочу, чтобы ты забыла, как я относился к тебе в прошлом. Это было бессмысленное дерьмо. Я вёл себя как грёбанный подросток, каким и являлся. Ты не должна носить это как пожизненную корону на своей голове, от которой страдаешь.

— Почему? Ты чувствуешь вину, когда я тебе напоминаю о тех вещах, которые ты сделал?

— Конечно, напоминает! — восклицает он. — Никто не хочет, чтобы парень запугивал невинную девочку, живущую по соседству.

— Так значит теперь ты не чувствуешь вину, когда делаешь это?

Это что-то новенькое. Я никогда не понимала насколько мощно ощущается спокойный человек в паре с Робертом, который открыто показывает свои эмоции.

Он отталкивается, проводя рукой по волосам.

— Потому... потому, что единственный способ, когда я могу почувствовать хоть что-то, так это вызвать реакцию у других, а боль легче всего спровоцировать.

Он сам выглядит удивлённым от того, что сказал.

— Это ответ серийного убийцы в процессе становления, Роберт, — говорю я ему с удовольствием.

— Получилось не так, как я предполагал, — объясняет он.

Я фыркаю.

— О, конечно, нет.

Когда Роб понимает, что я балуюсь, то усмехается.

— Ты ведёшь себя подло, — говорит он мне, переводит свой взгляд к моим губам и останавливается на них.

— Я просто возвращаю тебе ту подлость, которую ты мне дарил все эти годы.

Вдруг он становится серьёзным. Мужчина снова наклоняется и хватает мой подбородок, прежде чем проводит пальцем по моей нижней губе. Я жалею, что не ушла из комнаты раньше, потому что теперь я приросла к месту.

— Твой рот, — говорит он низко и глубоко, — Он так двигается, что мне хочется...

— Закрыть его? — нервно перебиваю я, не желая знать, что он скажет дальше. Поцеловать его? Поглотить? Ни с одним из этих ответов я не могу справиться. Господи, если бы Саша узнала, что назревало между мной и Робертом последние дни, то, вероятно, ударила бы мне в лицо, чтобы вернуть немного здравого смысла. А я, скорее всего, поблагодарила бы её за это.

Хитрая улыбка возникает на его губах.

— Нет, — выдыхает он, наклоняясь к моему уху, и шепчет: — Трахнуть его.

Слова едва слышны, но слышу я их так же чётко, как музыку в усилителе. И думаю, что не смогла бы сдержаться, скажи он, что хочет меня поцеловать.

Я сильно отталкиваю его, краснея.

— На время ты убедил меня, что изменился, Роберт, но я ошиблась. Ты стал ещё хуже.

Я забираю свою пустую тарелку и выхожу из комнаты.

— Кто, чёрт возьми, твой самый лучший друг в мире? — напевает Саша, и, вальсируя, входит в комнату, держа в руках билеты.

Я до сих пор не отошла от того, что произошло с Робертом ранее, поэтому у меня занимает пару секунду, чтобы ответить:

— Ты?

— Ты, чёрт побери, угадала. Угадай, что мне удалось сегодня достать?

— Э... какие-то билеты, — говорю я, словно стараясь изо всех сил угадать.

— О, нет, не просто какие-то билеты. Я достала нам билеты ни на что иное, как на церемонию закрытия Олимпийских игр.

Она садится на край моей кровати, и моя челюсть падает.

— Лучше бы так и было! — практически кричу я, выхватывая билеты из её руки (всего четыре) и разглядывая их.