Длинная извилистая дорожка ведет от столовой к огромному саду, огороду и грядкам с зеленью, окруженным живой изгородью, так что пока не видно, где нас будут нагружать работой. И ухоженная спортивная площадка.

Территория огромная, много акров земли, по периметру – широкая кольцевая дорога для защиты в случае лесного пожара.

Корпуса искусно вписаны в пейзаж с продуманно расположенными тенистыми деревьями, благоухающими кустами, вьющимися тропинками, и все строения обращены фасадами к большому участку в центре с многочисленными столами для пикников, скамейками и несколькими красивыми группами деревьев. Здесь в хорошую погоду можно учить уроки и обедать.

Все здания построены из мореного дерева, крашенного в серебристо-серый цвет, с малиновыми дверями в качестве оживляющего штриха – в тон цветущим каллистемонам и эвкалиптам.

Теперь все, что мне остается, – слиться с окружающей обстановкой, забыться и начать зачеркивать дни на стене моей камеры.

Я думала, мне много чего не понравится в здешней жизни – перебор со спортом, отстойная кормежка, все эти мероприятия на свежем воздухе, – но чего я не учла, так это того, что все время придется быть на виду. Как бывает, когда тебе надо по-большому и приходится ждать, когда вокруг никого не будет. Или когда хочешь выдавить прыщ. А здесь все слишком открыто.

Я привыкла к моей широченной, как мир, двуспальной кровати, где можно разложить что я хочу и где хочу – ноутбук, книги, журналы, тарелки, чистое белье, которое все равно потом придется убрать… А эту узкую койку я видеть не могу. Как в тюрьме (наверное). Каждый раз просыпаюсь, поворачиваясь во сне и натыкаясь на стену. Еще есть паршивый узкий шкафчик для одежды и большой общий шкаф для обуви и рюкзаков.

Встроенные полки за кроватью – единственная территория, которая по-настоящему моя. На моей полке три окатанных морем стеклышка. Три ракушки. Мой айпод. Книги. Фото нашей семьи. Мое фото с мамой, которое сделала Биб. И цветы – это маме пришло в голову дать мне с собой вазочку. Я думала, это как-то глупо, а оказалось, что здорово. Вдобавок я захватила плакат с Тейлором Китчем, чтобы каждый вечер желать ему спокойной ночи.

После того, как все несколько месяцев психовали, гадая, кого где поселят, распределение по корпусам прошло гладко. Мы попали в корпус «Беннетт». С нами новенькая – Лу. Она до сих пор не разговаривает и никем не интересуется. На лице у нее написана то скука вообще, то какая-нибудь конкретная скука. Она возится со своим фотоаппаратом. Потом убирает его и начинает сосредоточенно катать шарики из голубой замазки, при помощи которой клеят на стену плакаты. Определенно социопатка. Может, даже с приветом.

Холли занимается ногтями, включив на айподе Сию, и время от времени фальшиво мычит, подпевает.

Пиппа читает пятикилограммовый французский Vogue и говорит, что это для домашки, biеn sûr[7].

Энни, у которой нет режима регулировки голоса, на полную громкость настаивает в ванной, что надо спасти паука, которого Элайза уговаривает ее прибить. Элайза объясняет:

– Глупая, у них же есть друзья. Они размножатся, вернутся и упадут на нас с потолка. Тебе-то хорошо, а я на верхней койке.

Пиппа переходит с Vogue на какую-то книжку про солнечные знаки, восклицая: «Божечки мои, все правильно… ужас… ни за что бы не подумала… вот-вот, именно… ну прямо как в зеркале себя вижу… упс, не тот знак… вот он, мой… божечки, а тут вообще в самую точку!»

Энни, которая была бы большущим лабрадором, родись она собакой, выходит из ванной и просит Пиппу прочитать про Стрельца, но послушать не останавливается – вся в делах: жалуется, что ей досталась нижняя средняя койка, строго предупреждает нас, чтобы не вздумали пользоваться ею, как общим диваном, и грозит Элайзе (миниатюрной борзой-уиппету, звезде собачьих бегов на длинные дистанции), чтобы не наступала на ее кровать по пути наверх, на свое удачнее расположенное, престижное ложе на верхнем ярусе.

Здесь слишком много внимания уделяют фитнесу и всякой физической активности под открытым небом. Против свежего воздуха я ничего не имею, но разве это не чересчур? Хотя бы чуточку? Вчера я пробежала первый обязательный кросс длиной в три мили. Лицо у меня разукрасилось оттенками гибрида свеклы с помидором, о чем Холли, покатываясь со смеху, заявила так, чтобы слышали все. Весь семестр мы будем бегать как минимум два таких кросса в неделю. Сегодня каждая моя мышца-связка-сухожилие ноют и жалуются, все у меня болит. Я вся болю.

Сегодня Холли сообщила, что перед отъездом сюда сделала лазерную эпиляцию. Целых шесть сеансов(!), а мне ни слова не сказала. Я думала, здесь мы зарастем, как дикарки. Теперь, видимо, зарасту я одна. Могла бы и пораньше сказать.

По утрам жуткий дубак. Бетонный мозаичный пол у нас в ванной холодный, как лед. В каждом корпусе есть открытый камин. В наши обязанности входит самим возить дрова для него, а колоть их – уже нет, после инцидента в конце прошлого семестра: какой-то кретин чуть не оттяпал себе ступню.

Корпус «Беннетт» дежурил по столовой в первую неделю – это называется «вахта «Камбуз». Есть и другие не менее грязные работы, их будем выполнять поочередно: вахта «Территория» (борьба с сорняками), «Грядки» (работа в саду и огороде), «Социум» (общественная волонтерская работа в Хартсфилде) и «Техобслуживание» (проверка запасов топлива для каминов, покраска и починка изгородей, чистка курятника). Вахта «Корпус» – бессменная: целый список задач, чтобы содержать наши жилые помещения в чистоте, заниматься стиркой, убирать в кухне, стелить постели и тому подобное. Наши корпуса инспектируют на предмет «чистоты» и «порядка» каждое утро после завтрака – кстати, только завтракать нам можно или у себя в корпусе, или в общей столовой.

Вахта «Камбуз» омерзительна и скорее всего сопряжена с риском для здоровья. Сначала надо накрыть столы – это еще полбеды. Но после еды приходится отскребать тарелки – буэ, целая гора биотоксичного блевотного месива, – и вдобавок отделять остатки овощей от огрызков мяса: первые – в компост, вторые – в мусор. Холли валила все в одну кучу и надулась, когда я велела ей сортировать объедки как полагается.

Парням и девчонкам не разрешается общаться – это писаное правило, – и строго-настрого запрещено встречаться в любое время «после наступления темноты». На уроках и в столовой мы сидим все вместе, но наши корпуса стоят отдельно и в походы мы тоже ходим сами по себе. Можно подумать, о существовании геев и лесбиянок в лагере не догадываются.

Во внеурочное время я видела Бена вблизи только один раз. Он приветствовал меня улыбкой, которую я назвала бы отчужденной или сдержанной. Значит, между нами все-таки ничего серьезного не было. Вот и хорошо, ни на что другое я и не рассчитывала. Подумаешь. Холли говорит, что он проводил меня взглядом. Верится с трудом. Она просто хочет утешить меня.

Домой пока что не пишу – слишком устала и вдобавок мне очень грустно. Я скучаю по нашим, даже по Шарлотте – кто бы мог подумать! А раньше я даже оценить не могла, насколько это здорово – постоянно иметь под боком человека, на которого можно разозлиться по-настоящему. Нелегко быть милой и приветливой круглосуточно.

Здесь чего только нет, лишь одного не хватает: камеры со звуконепроницаемыми стенами, где можно как следует проораться.

А может, для этого и существует буш. Не все же ему вырабатывать кислород и служить обиталищем для животных.

четверг, 11 октября

Заберите меня отсюда. Даже затычки в ушах не помогают.

У кого хороший дом, у кого весь дом вверх дном.

Мисс Мэри Патни-атни-атни ходит в черном платье-атье-атье с серебром застежек-стежек-стежек с головы до ножек-ножек-ножек. Просит Мэри маму-аму-аму…