— Снять наручники.

Затем сама вложила в руку Ахилла пистолет и ткнула на Глушителя:

— Убей.

Ахилл медленно сжал рукоять пистолета, не отводя взгляда от Холеры. Стало заметно, что его немного клонит вправо — так, словно он бережёт больной бок.

— Стреляй, — повторила она. — Кто ты, зачем ты ему — мне всё равно. Тебя привезли в наручниках. Значит, на расправу. Ты ему должен? Убей — и освободишься. Давай. Координатор спросит — как погиб Глушитель? Я скажу правду. Скажу, что ни я, ни мои его не убивали. Я Самому никогда не вру. Стреляй!

Медленно, очень медленно Ахилл отвел взгляд от Холеры, перевёл его на Глушителя. Плавно, словно проверяя, как на это отреагируют, сделал шаг вперёд. Рука, сжимавшая пистолет, по-прежнему оставалась опущенной вдоль тела.

Холера отступила в сторону.

Тарас в отчаянии прикусил губу. Не то, чтобы его так уж беспокоила гибель Глушителя; ничего хорошего от него стажёр не видел. Однако было совершенно понятно, что грека Холера в живых не оставит. И как только Ахилл убьёт Глушителя, к которому у этой психованной бабы явно имеются давние счёты, его тут же устранят её бойцы — ведь свидетели Холере не нужны.

Да, свидетели не нужны… А ведь он тут — тоже свидетель. Может, сейчас, когда Холера упивается своим положением и смакует каждый миг этого торжества, ей и не до какого-то паренька, прикованного к рулю машины, но как только положат последнего из бойцов Глушителя, настанет его черёд.

«И опять больше всего тебя волнует собственная шкура!» — не преминул ехидно шепнуть противный внутренний голос.

Ахилл, тем временем, встал напротив Глушителя. Левая рука бессильно висела вдоль тела, сам он чуть клонился вправо — похоже, ему крепко врезали по рёбрам.

Долго, очень долго смотрел на него, хмурился, даже пару раз встряхнул головой.

Холера терпеливо сносила промедление и пока вмешиваться не собиралась.

Глушитель часто, тяжело дышал и шарил бессмысленным взглядом по окружавшим его лицам.

Казалось, каждый из тех, кто был сейчас на поляне, уже почти видел картину ближайшего будущего, и ни у кого не возникало сомнений в том, что именно сейчас произойдёт.

И только Тарас заметил, что Ахилл, вроде бы рассматривающий Глушителя, на самом деле глядит сквозь него, словно напряжённо что-то обдумывая.

А потом, казалось — целую вечность спустя, он всё-таки поднял пистолет.

На этот раз понимать, что говорила ему амазонка, не требовалась. И так всё ясно. Он должен принести жертву, чтобы открыть дверь обратно в свой мир. Молния Зевса у него в руках, на того, чью кровь надо пролить, ему указали. И всё же…

Ахилла никогда раньше не беспокоила необходимость брать чью-то жизнь. Убить в бою или в поединке — это честно. Убить, защищая свою жизнь, дом или друга — это святое право. Убить преступника или предателя — это правосудие.

Но убить вот так — безоружного — это подло.

Ахилл даже встряхнул головой. В этом мире он уже не раз не убивал тех, кого по всем правилам следовало бы. Да, иногда Ахилл просто не успевал убить, потому что молнии Зевса настигали его раньше. Иногда — потому что так просил Лекс. Но почему он не убивал потом? Тех, кто напал на них с девчонкой, когда они покинули дом отца Лекса? Воинов, с которыми он два дня сходился в поединках? Почему он не убил того, в последнем бою — ведь тот был самый настоящий зверь? Да, зверь — Ахилл видел это в его глазах, когда держал его за горло; он всегда узнавал себе подобных. И даже его он не убил! Почему?.. О, боги Олимпа, за несколько дней в этом мире он не убил больше, чем за всю свою прежнюю жизнь!

И даже сейчас, когда он вот-вот готов вернуться в родной мир, что-то удерживает его от убийства. Хотя какое это убийство? Просто жертвоприношение. Ахилл ведь не давал Лексу обещания, что не будет приносить жертву. Значит, слово он не нарушает. Тогда откуда же сомнения?..

Нет, этот странный мир, должно быть, всё же заразил его своим безумием! Здесь сходятся в поединках, но бьются не насмерть. У этих людей есть молнии Зевса, но на улицы они, даже самые беспомощные, выходят безоружными. Здесь сильные не порабощают слабых — но и не защищают их… Безумный, безумный мир! И сам тоже стал безумным.

Сомневающимся.

Милосердным.

Слабым.

Ахилл снова встряхнул головой.

Нет, он не слаб. Слабы те, кого он встретил в этом мире. Их единственная защита — оружие Громовержца. А многие даже ей не пользуются! Те, последние, не просто слабы — они беспомощны. Одноногий старик, отыскавший его в лесу. Перепуганная зеленоглазая девчонка, которую он отбил у бешеной стаи среди высоких домов. Её безусый неопытный брат. Вон они — они все слабы…

И милосердны.

Ахилл нахмурился.

Старик нашёл его, незнакомца, чужака, в снегу — и не прошёл мимо. У него не было одной ноги, а в трясущихся руках не было силы, но он сумел как-то дотащить Ахилла к себе в дом. Выходил — и ничего не потребовал взамен.

Как и зеленоглазая сестрёнка Лекса, заботившаяся о нём.

Как и сам Лекс — не понимая ни слова, ничего о нём не зная, парень, тем не менее, всеми силами старался ему помочь.

И ни одного из них Ахилл не просил о помощи.

Так, как относились к нему слабые люди этого мира, к Ахиллу не относились в его родном мире даже самые храбрые воины.

Почему?

Потому что там его боялись. Или ненавидели.

Вот так. Опытные бойцы греческих племён боялись его, а беспомощные слабаки этого мира — нет.

Как же так? Неужели сила — не в одной лишь воинской мощи?

Грек даже нахмурился от неожиданной мысли.

Но если так, то выходит, что милосердие — это не слабость. Это тоже сила.

Просто другая сила.

Ахилл постоял с минуту, осознавая эту новую истину. Принимая её в себя.

Чувствуя себя отчего-то ещё сильнее.

А потом поднял молнию Зевса.

Илья чуть повернул голову и краем глаза заметил, как спускающееся к горизонту солнце яркой вспышкой отскочило от прицела едва различимой снизу, с пляжа снайперки. В тот же миг Гектор резко бросился вперёд и сделал стремительный выпад.

Илья не столько увидел, сколько угадал удар по замаху от плеча. Понял, что не успевает отбить, почти почувствовал, как Гектор протаскивает клинок по его телу — и рванул в сторону.

«Эх, не рассчитал. Надо было выпить фрейтс ещё раньше», — мелькнула у него мысль. На пике действия препарата реакция значительно ускорялась, но пока что-то заметного эффекта не ощущалось. Или… Неприятная мысль противным холодком прошлась по спине… Или Гектор настолько быстр, что фрейтс всего лишь «ускорил» его до скорости троянского принца?

Разрубающий удар Илья не угадал, отбил рефлекторно, жёстко приняв на клинок. Рукоять ксифоса едва не выскользнула из ладони. Илья торопливо перехватил оружие и отмахнулся — неумело, почти наугад. Гектор без усилий ушел от атаки, только ушёл не вбок, а вперёд и сопроводил свой шаг мощным ударом в голову.

Илью снова спас рефлекс — не рассуждая, не анализируя, он вскинул руку вверх.

Лязгнул металл.

Вздрогнули обе армии.

Песок под ногами взорвался небольшим фонтанчиком — это Ян, потеряв терпение, попробовал снять троянского принца из снайперки и промахнулся. Илья понял, что мешает ему — он находился на линии огня и, по сути, своим телом закрывал Гектора.

Следующий шаг в сторону Илья сделал вполне осознанно — он не хотел, чтобы Ян просто пристрелил троянского принца. Торопливо провёл рубящий удар, который Гектор спокойно принял на щит.

«Недотёпа!» — почти услышал Илья насмешливый голос одного из Петровичей, когда в его локте что-то болезненно хрустнуло. Сколько раз вбивали в него братья — рубящий удар прямой рукой не наносят, в прямой руке не будет достаточной силы для придания пробивной мощи клинку. А если так ударить по щиту или доспехам противника, то бестолковый мечник вполне может заработать себе травму локтевого сустава. Что, похоже, с ним только что и случилось.