Клим Пантелеевич наполнил рюмки и, сделав, несколько глотков, оттенил вкус наливки кусочком сыра. Доктор выпил разом, точно это была не наливка, а водка, и закусывать не стал.

Промокнув губы салфеткой, Ардашев заметил:

— Вижу, вы и впрямь не на шутку встревожены. Итак, я вас слушаю.

— Вы знали купца первой гильдии Тяглова?

— Это тот, что третьего дня застрелился?

— Он самый. Я тут странную деталь узнал: оказывается, перед смертью негоциант снял со счета в банке всю наличность. А потом пришел домой и покончил с собой. Те деньги так и не нашлись. В доме, конечно, были еще ассигнации, но они как лежали в сейфе, так и лежат.

— Может, из-за долгов?

— Да что вы! — Доктор даже подпрыгнул в кресле от возмущения. — Это ему все были должны! У него одной недвижимости в городе — дай Бог каждому…Нет, тут что-то другое…

— Простите, Николай Петрович, но для выяснения всяческих подозрений существует полиция, сыскное отделение, возглавляемое Ефимом Андреевичем Поляничко, судебные следователи, в конце концов… Вот они пусть и занимаются выяснением всех обстоятельств смерти. Вы-то чего переживаете? Насколько мне известно, покойный Федор Тимофеевич вам ни близким родственником, ни свойственником не приходился. Помнится, и я познакомился с ним за ломберным столиком в Коммерческом клубе.

— Вы правы. Но человек он был в высшей степени порядочный. Такого среди богатого купечества не сыщешь. Не живоглот какой-нибудь, не сквалыга, а меценат, даритель… Еще до вашего переезда в Ставрополь на его деньги Александровскую больницу для умалишенных построили, да и вашей родной Успенской церкви немало жертвовал. А о приютах для бездомных я уж и не говорю. Не умер бы — всенепременно стал бы почетным гражданином города. Да, в картишки поигрывал, азартен был, но, как говорится, кто не грешил, тот и Богу не маливался.

— Хорошо. — Клим Пантелеевич налил гостю новую порцию наливки и заметил: — Допустим, вы хотите понять причины суицида. Но что вам это даст? Я же читал в «Северокавказском крае», что Федор Тимофеевич находился в своем кабинете и кроме него, жены и одной прислуги никого другого в доме не было. Даже из короткой газетной заметки ясно, что главный признак самоубийства (оружие рядом с трупом) налицо. Более того, пуля вошла в правый висок. Стало быть, сомнений нет — чистое самоубийство.

Ардашев выпил полрюмки, отправил в рот маленький кусочек сыра и, ожидая ответа, внимательно посмотрел на собеседника. На этот раз врач к наливке не притронулся. Разделяя слова, как обычно делают гимназические учителя, втолковывая непонятливым школярам прописные истины, он принялся объяснять:

— Все… так… как… вы… сказали, за исключением… некоторых… моментов, а именно: в доме покойного Тяглова стали происходить загадочные и необъяснимые явления, словно там поселилась нечистая сила. Стоит Елене Ивановне заплакать, как вдруг разлетается вдребезги тарелка или звенит окно, будто камешек бросили. А ночью она чувствует, что кто-то спит рядом с ней, но никого не видит. Уж и горничную просила расположиться на ночлег в ее спальне, да только та, услышав в полночь тяжелые шаги на лестнице, вообще сбежала и служить у нее отказалась, даже за расчетом не пришла.

— Ого! «Человек-невидимка» из рассказа Герберта Уэллса поселился на Воробьевке, — рассмеялся Ардашев. — Ведь там, кажется, находится дом вдовы? Уважаемый доктор, мало того что вы, будучи врачом, верите всяким небылицам, так еще их и распространяете. Неужто забыли историю с «Замком привидений» на Барятинской, сто? Тогда ведь тоже уверяли меня, что в окнах появляется Апраксия, умершая дочь купца Щегловитова, облаченная в подвенечное платье. А что на деле оказалось? Помните?

— Как не помнить, — вздохнул Николай Петрович. — Проспорил вам ящик мартелевского коньяку… Но все-таки, Клим Пантелеевич, не могли бы вы навестить вдову и осмотреть дом? Это даже не я, это Ангелина Тихоновна просит. Они с Еленой Ивановной давно дружат.

Ардашев грустно заметил:

— А вот это, мой друг, — запрещенный прием. Знаете ведь, что не могу вашей супружнице отказать… Ладно, так и быть. Схожу завтра на воскресную службу и к одиннадцати навещу вдову. Только извольте известить ее об этом сегодня.

— Так я прямо сейчас и отправлюсь домой, — просиял доктор.

— А зачем так спешить? Могли бы и в шахматы партию-другую сыграть.

— Благодарю, но лучше быстрее обрадую Елену Ивановну. Она ждет не дождется моего возвращения.

— Так она у вас, что ли?

— Ну да, — с легким оттенком стеснения признался доктор. — С самого утра уговаривала меня, чтобы я к вам съездил. Я было отнекивался, зная ваше отношение ко всякого рода «чертовщине», но потом сдался.

— Ох и вьют, скажу я вам, из нас дамы веревки, и даже не веревки, а корабельные канаты! — пошутил хозяин дома. — В таком разе поезжайте. Шахматы от нас никуда не денутся.

Проводив Нижегородцева, Клим Пантелеевич вернулся в кабинет, поднял трубку и попросил соединить его с начальником сыскного отделения города. Тот, к счастью, оказался на месте.

— А! Клим Пантелеевич! Рад слышать. Давненько наши тропинки не пересекались, — приветствовал адвоката сыщик. — Чем могу служить?

— Прочитал в газете о самоубийстве купца Тяглова. Дай, думаю, позвоню и узнаю, не левшой ли он был?

— Ай да присяжный поверенный, ай да шутник, — рассмеялся Поляничко. — Думаете, мы лаптем щи хлебаем да телушку огурцом режем? Нет, господа адвокаты, не дождетесь! Кроме найденного на месте самоубийства браунинга, на правом виске обнаружен четкий пороховой след, и пуля вышла навылет. Помещение осмотрено со всей скрупулезностью: окна на зиму законопачены и никакого потаенного хода, кроме обычного погреба, в доме нет. Имеются лишь парадная дверь и выход в сад, кой на момент убийства был закрыт изнутри на засов. Опросили супругу и горничную. Обе, услышав выстрел, бросились в кабинет и увидели труп. Как понимаете, оснований возбуждать уголовное дело у судебного следователя Леечкина не было, и потому мы дали разрешение на погребение. А что этот заурядный случай так вас волнует? Не утаивайте, поведайте старику, как на исповеди. Иль секрет?

— Нет никакого секрета. Узнал от доктора Нижегородцева, что покойный перед смертью снял в банке всю наличность. Дома жена этих денег не нашла, Остались лишь те, что хранились в сейфе.

— Нам об этом факте известно, но это не наш резон — копаться в личных делах самоубийцы. Полиция такими вопросами не занимается. Кто его знает, какие у него были долги или, может, мамзельки высокооплачиваемые имелись? Взял одну красотулю да и осчастливил на всю жизнь. А почему бы и нет?

— А с кассиром беседовали? — не обращая внимания на иронию собеседника, осведомился Ардашев.

— Обижаете! Не только кассира, но и управляющего отделением Волжско-Камского коммерческого банка под протокол опросили. Такие клиенты, как Тяглов, у кассового окошка не стоят. Им наличность приносят с поклоном и кофею предлагают откушать прямо в начальственном кабинете-с.

— И что говорят?

— Да ничего особенного. Заметили, что грустный он был какой-то, подавленный. От угощения отказался. Видать, уже тогда знал, болезный, что руки на себя наложит. Ох, помилуй, Господи, его грешную душу!

— Благодарю вас, Ефим Андреевич.

— Не стоит, Клим Пантелеевич. Уж сколько раз вы меня выручали, скольких душегубцев помогли изловить — одному Всевышнему известно, не считая нас с вами, — хохотнул сыщик и добавил: — А доктору Нижегородцеву передайте: пусть его супружница поменьше лясы точит с госпожой Тягловой. Уж рассуждения у нее слишком фантазийные. Готов спорить на «красненькую»[13], что недавно вы встречались с Николаем Петровичем, вот он и попросил вас ввязаться в это дело.

— Ох, смотрю, и агентура у вас!

— А как же! Работаем-с.

— Рад был вас слышать.

— Взаимно.

— Честь имею кланяться.

Ардашев положил трубку. И хотя многое прояснилось, тем не менее после разговора с Поляничко в сердце поселилось неприятное тревожное чувство, известное каждому, кто хоть раз случайно встречал похоронную процессию. Вроде бы и покойного не знаешь, и расстраиваться глупо, но душа все равно печалится, будто понимает, что когда-то и ей придется отправиться в дальнюю дорогу.