— Вопросы здесь задаю я, — напомнил Крутилин.

— Простите. Привычка. Раньше в реальном училище химию преподавал. Потому и смог разобраться в данном казусе, с разницой в весе. Надеюсь, понятно, что «тяжелая» монета хранилась в чулке или в банке?

Крутилин с Фрелихом кивнули.

— «Легкая» же ходила по рукам, испытав за девятнадцать лет жизни множество трений. Как вы уже знаете, все предметы сотканы из мельчайших частиц, именуемых атомами. Их не различить в микроскоп, вес их настолько ничтожен, что ни один самый совершенный прибор пока не в силах его определить. При каждом трении предметов, ну, например, когда вы кладете монету в карман или достаете ее оттуда, один или даже несколько атомов неизбежно «отрывается» от нее. И за девятнадцать лет от «легкого» дуката их «оторвалось» столько, что я сумел определить их суммарный вес. Конечно же, оба дуката я признал подлинными и обменял их на рубли. Однако меня стала мучить мысль — ведь об мою конторку каждый день трутся сотни, иногда тысячи золотых монет. Но оторвавшиеся от них атомы по вечерам безжалостно сметает уборщица. А что, если застелить конторку шерстяной тканью? В ее ворсинках атомы неизбежно застрянут. Сказано — сделано. Теперь каждый понедельник я приношу на службу кусок шерстяной ткани и стелю его на конторку. В субботу его забираю, якобы постирать. На самом деле прихожу в сарай, кладу его в лоханку, обливаю керосином и поджигаю. Под воздействием высокой температуры атомы золота «слипаются» в кристалл. Но как его найти среди груды пепла?

Венцель обвел вопросительным взглядом обоих сыщиков. Спохватился, что не на уроке, и продолжил:

— Получившийся пепел я аккуратно переношу в стеклянный кувшин, в который наливаю концентрированную серную кислоту. В результате реакции с продуктами горения образуется газ, ну как при добавлении уксуса в соду.

— Так вот откуда шипение, — догадался Фрелих.

— Полученный после добавления кислоты раствор я фильтрую сквозь промокательную бумагу. И всегда нахожу на ней крупинку золота.

— А шо, золото в серной кислоте не растворяется? — удивился Крутилин.

Венцель строго на него посмотрел и сурово вынес вердикт:

— Двойка. Тьфу! — тут же поправился он. — Извините, привычка, никак не могу избавиться. Нет, господин надворный советник, золото в обычных кислотах не растворяется, только в «царской» водке.

Крутилин нехорошо прищурился. Неужели его разыгрывают? Ну держись, сосиска немецкая, теперь я тебе спуску не дам!

— В водке, говоришь? — Иван Дмитриевич схватил графин, который заказал Фрелиху для сугреву, налил из него в рюмку, и, сняв с пальца обручальное кольцо, бросил в водку. — Чего ж не растворяется?

Фрелих деликатно кашлянул:

— Иван Дмитриевич, простите. «Царская» водка — это вам не столовое вино[9], а смесь соляной и азотной кислот.

Венцель одобрительно кивнул. А Крутилин покраснел. Мало ему, что учителишка поганый в невежестве его уличил, так теперь и собственный подчиненный туда же.

— А ты откуда знаешь? — накинулся он на Фрелиха.

— Так брат по химической части. Я же говорил…

— Надеюсь, мои объяснения исчерпывающи? Я могу быть свободен? — спросил, поднимаясь, Венцель.

— Это уж как суд решит, — огорошил его Иван Дмитриевич.

— Какой суд? За что? — Кассир схватился за сердце и опустился обратно на табурет. — Я ничего не сделал.

— Тайное добывание золота, — объяснил Крутилин. — Глава восьмая, статья 629. Каторга или поселение в Сибирь.

— Да вы сперва взгляните на результат этого добывания. — Венцель трясущимися руками достал из шинели сложенный носовой платок и развернул его. На ткани, если сильно присмотреться, можно было заметить несколько крохотных песчинок. — Вот итог моих опытов за целый месяц.

Крутилин почесал затылок. И снова прав кассир. В суде, если дело туда дойдет, только лишь посмеются. Над ним, над Крутилиным.

Венцель тем временем продолжал защищаться:

— Сие не добывание, а научный эксперимент, который в будущем принесет большую выгоду государству. Представьте только, сколько золота можно будет собрать в казну, если каждый кассир в каждом банке станет считать золотые монеты не на столе, а на шерстяной ткани? И почему вы решили, что я действую тайно? Нет! Опыты я произвожу с позволения начальства. Правление банка даже выделило финансирование.

— А казначейство извещено? — строгим голосом спросил Крутилин.

Ну не мог он просто так отпустить Венцеля. Столько времени из-за него потерял. Опять же перед Всенощной не выспался. А кассир еще и уязвить его умудрился. И не раз!

— А я почем знаю? Я кассир, в казначейство не вхож, спросите у начальства.

— Где проживает?

— На Малой Морской. Однако именно сейчас в отъезде-с. И до окончания Святок не вернется.

Иван Дмитриевич призадумался. Ох, как ему хотелось, чтобы Венцель провел ночку-другую в камере для задержанных. Но посадить его туда на десять дней? То явный перебор. Как ни крути, кассир этакого наказания не заслуживает.

— Хорошо, ступайте, — сказал он со вздохом.

Венцель откланялся.

— Завтра навестишь Петра Петровича, все ему растолкуешь, — выдал задание Фрелиху Крутилин.

— Извините, но придется вам самим, Иван Дмитриевич, — возразил ему старший агент. — Помните, отпуск обещали?

— Помню, — буркнул Крутилин.

— Значится, завтра уезжаю. С Рождеством вас.

— И тебя. Но чтоб к Крещению вернулся. Сам знаешь, самая у нас горячая пора — пока честной народ в проруби окунается, карманники чистят шубы от кошельков. Каждый человек на счету.

Фрелих заверил, что вернется непременно, и ушел.

А Иван Дмитриевич заказал себе водки. В голове вертелась песенка, что Никитушка сочинил:

Он подозвал полового:

— Молочко найдется?

— Для вас, Иван Дмитриевич, даже сало в пост.

— Сало тоже тащи.

Взяв узелок со снедью, Крутилин отправился обратно на Пантелеймоновскую. Сарай в темноте отыскал не сразу.

— Кис-кис-кис, — позвал он. — Кис-кис-кис.

В темноте сверкнули медовым цветом два глаза.

Иван Дмитриевич разложил на снегу еду, налил в прихваченное из трактира блюдце молочка. Глаза внимательно за ним наблюдали, но их обладатель подойти не решался. Иван Дмитриевич попятился назад:

— Ну же, не бойся.

И увидел маленького черного котенка, дрожавшего от холода. Убедившись, что Крутилин отошел на безопасное расстояние, тот подбежал и жадно начал есть. Дав ему насытиться, Иван Дмитриевич подошел, взял на руки и понес домой.

Открыла ему Прасковья Матвеевна:

— Так я и знала, что блохастого притащишь, — сказала она, перегораживая путь в квартиру.

— Дай-ка пройти, — попытался оттеснить ее Иван Дмитриевич.

— Лучше уходи. Совсем. Навсегда. Долго я терпела. Но то, — Прасковья Матвеевна указала на котенка, — последняя капля.

— Никитушка просил…

— Хочешь, чтобы я этому коту брюхо вспорола на его глазах? Уходи, Иван Дмитриевич. А если развода желаешь, я только за.

Прасковья Матвеевна захлопнула дверь. Крутилин уселся на ступеньки. По его лицу потекли слезы. Котенок стал их слизывать.

— А ты и впрямь, Котолизатор. И слезы лижешь, и процессы ускоряешь. Сколько лет тянулось, все решиться не мог, а пришел с тобой и все разрешилось. Никитушку только жалко. Буду надеяться, что поймет, когда вырастет. Ну шо? Поехали к Ан-гелине?

Через пару месяцев правление банка, заслушав доклад кассира Венцеля о произведенных им химических опытах и сравнив расходы с возможными доходами, велело эксперимент прекратить.

— Овчинка выделки не стоит, — так объяснили решение Венцелю.

А Фрелих на Крещение не вернулся. Вместо этого прислал телеграмму, что более служить в сыскной не намерен. Иван Дмитриевич, конечно, расстроился, но что поделать? Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше.