Книга, уже было умершая много веков назад, заново возродилась, как ни странно, именно благодаря научно-техническому прогрессу, который её некогда почти убил – но на сей раз история повернулась к чтению лицом, выбросив теленовости за борт. Правительство не видело смысла в трансляции на отдалённые системы, которые примут сигнал тысячелетия спустя. Даже подпространственные ретрансляторы задерживали сообщения на долгие недели, но и эти сигналы встречались с куда более грозным препятствием – бюрократией местных властей, отстаивавших право на собственный эфир с упорством, достойным сожаления. В таких обстоятельствах, когда курьерская почта стала основным источником знаний о далёких мирах, вновь возродилась литература. Издаваемая на крошечных электронных чипах, она распространялась при помощи почтовых кораблей, доставлявших подписку во все закоулки Вселенной. Поощряемое правительством Конфедерации, чтение стало любимым досугом центильонов людей, включая эволюционировавших гуманоидов, представителей родственных и смешанных рас – и даже некоторых культур, не имевших с человечеством ничего общего. Все они, даже жабоподобные обитатели заболоченного Барзеджа, могли именовать себя людьми, читая произведения, написанные человеком – и Ле Саж был этим Человеком, наиболее известным автором своего времени.
– … должен сообщить вам, что давно мечтал посетить родину моих предков, однако тяжёлые труды на писательской ниве отнимали всё моё свободное время…
Ле Саж скромно умолчал о кризисе, тяжким грузом опустившемся на его творчество в последние годы. Дымная Мэри являлась ему уже не в виде очаровательных тончайших вербоконструкций, поражающих своей ажурностью и хитросплетениями подтекстов – нет, то были тяжкие визиты, подобные встречам с его бывшей женой, превратившейся в усталую, сварливую женщину. Несколько издательств вернули последний роман Ле Сажа, попросив «доработать» его, а литературный агент, прямо сказал, что в писательстве нужно сделать перерыв. Разговоры с влиятельными людьми, к которым поторопился обратиться взволнованный Роже, быстро прояснили положение вещей: продажи его книг действительно падают, и мода на него проходит, но всё можно вернуть, если… тут наступало красноречивое молчание. Только старый приятель из отдела психологической войны Космического флота Конфедерации, покурив доброй «дури» на одном приёме для избранных, впал в благодушное состояние и разговорился. Ле Саж сразу заподозрил, что именно косморазведка и перекрыла ему кислород, но он был слишком умён, чтобы высказывать недовольство. Разговор, становившийся всё более доверительным, убедил его в том, что появление на Гейомии, как раз накануне ожидающихся там «политических событий», встречи с несколькими доверенными лицами – всё это создаст вокруг него ореол борца за права человека и демократические свободы и даст мощную рекламу новому роману.
– Гейомия… мой пра-прадед или пра-пра-прадед был родом оттуда. Сущее захолустье, просто дыра, я однажды даже был там.
Ле Саж, двадцать лет назад посещавший Гейомию во время транзитного перелёта, почти ничего не помнил о своём визите, так как не выходил из космопорта; почти всё время до пересадки он провёл в баре, поглощая спиртные напитки.
– Вот и отлично. Во второй раз всегда легче.
Коктейль, газированный Дымной Мэри… лицо бармена, переливающееся всеми цветами радуги… проститутка, подсевшая рядом за барную стойку… её ноги, затянутые в чулки, выглядят чересчур полными… Он предлагает ей выпить… Нет, два виски с содовой… какая у тебя гладкая кожа… Ей этого ещё никто не говорил, улыбается она в ответ, эта ложь возбуждает его… он спрашивает, есть ли у неё рядом комната… оставив щедрые чаевые, он уходит, обхватив рукой её массивное бедро…
– Однажды, когда международный климат был не столь благоприятным, я посещал Гейомию, господа. – В ответ слышны одобрительные возгласы, их немедленно пресекают суровые взгляды сотрудников Специальной Службы. – Однако за время непродолжительного визита лишь немногие из прелестей Туфы открылись мне. Увы, звёзды звали меня, и лишь многие годы спустя зов родной земли, горстку которой я намереваюсь захватить на память, стал непреодолимым.
Он ждал барабанного боя аплодисментов, и тот разразился. Ле Саж, умело жестикулируя, вставляет отдельные слова, короткие фразы… он уже дирижирует этим причудливым оркестром, и дробь то стихает, то становится громче… превращается в мелодичную звуковую волну, бьющуюся о стены его черепной коробки… Прилив затопляет его сознание… превращается в бравурную мелодию… Одним резким жестом ладони, тренированной в единоборстве хай-чи-вэй, он прерывает её последний могучий аккорд.
– Я хочу оказать содействие молодым гейомским авторам в их стремлении достичь высот писательского ремесла и окажу всю возможную помощь с тем, чтобы мои соотечественники прославили своё имя и имя нашей – если вы позволите мне это слово… – Пауза, восторженные аплодисменты – и несколько оргазмов среди слабой половины публики.
– …нашей маленькой планеты. Да, в моих планах – учредить конкурс моего имени, награждать его победителей ценными призами и позитивными рецензиями… – Последние слова, вырвавшиеся под влиянием Курящей Музы, вынуждают его неловко пожать плечами в попытке загладить необдуманное высказывание. Секунду спустя он замечает, что это лишнее, и никто не возмутился, хотя бы для виду – похоже, непотизм здесь действительно является нормой и основой социоструктуры.
…Слова текут, подобно звонкому ручью, их темы обретают плоть, тебя опутаю, свяжу, любимый друг, и станешь ты, сражён и очарован, мой, навеки мой… Это написал кто-то из авторов Голубой волны, пока на них не прошла мода и не обрушились репрессии, Ледни или Боб Линч. Ле Саж неоднократно задумывался о судьбе этих поэтов, когда уровень продаж его произведений снижался. Часть его мозга, как обычно, замкнулась на меланхолических размышлениях, пока губы, шевелясь, словно автомат, продолжали рассказывать о том, как много он потерял, пока жил вдали от родной Гейомии, её неприхотливого быта, скромных трудолюбивых граждан и красот первозданной природы.
– Чему будет посвящён ваш следующий роман?
Настало время вопросов зала, поправил себя Ле Саж и вновь сконцентрировался на внешнем мире. Спрашивало существо, более всего похожее на доберман-пинчера, чуть пританцовывавшее на задних лапах. Чувствовалось, что ему требуются немалые усилия для того, чтобы поддерживать вертикальное положение, однако он явно старался во всём походить на людей. Слова, к которым примешивалось рычание, он произносил отрывисто, словно вот-вот не выдержит и перейдёт на лай. Pincher sapiens, как их окрестил исследователь, открывший планету Баркера – сам он, конечно, носил ту же фамилию, – были одной из многочисленных рас, которым Галактическая Конфедерация присвоила статус разумных, хотя решение это, весьма противоречивое, злые языки объясняли попытками ограничить права некоторых воистину разумных рас, обитавших на тех или иных планетах или в четырёхмерных секторах. Возвышая разного рода говорящих животных, люди вынуждали конкурентов считаться с теми, ограничивая таким образом все попытки экспансии. Баркерианин, прибывший несколькими днями ранее, числился журналистом «Орион Пресс» и работал, как сообщили Ле Сажу, на косморазведку.
Ле Саж посмотрел в оранжевые глаза баркерианина. Там читалась подавленная агрессия и постоянный, навязчивый страх, что его подлинную сущность разоблачат. Ещё несколько столетий назад предки пинчероида, как их ещё называли, охотились на человекоподобных обезьян. Стремясь контролировать развитие последних, Конфедерация признала разумными обе расы и следила за соблюдением мира и обоюдным уважением прав. Ле Саж улыбнулся хищнику – всем было отлично известно, что пинчероиды являются отличной, послушной прислугой.
– Я ещё не решил, но, полагаю, вы вправе рассчитывать на микроэкземпляр с моим личным вензелем и адресованным непосредственно вам предисловием.
– Благодарю, – пинчероид всеми силами старался демонстрировать покорность, всё же его клыки, не менее пяти сантиметров длиной, угрожающе лязгнули.
