Осознав, что Плутон не собирается уходить, Чондэ развернулся, злобно стискивая зубы, и сделал глубокий вдох. Он начинал злиться. Как будто никто не понимает, что ему тоже тяжело. Почему все думают, что уходить так легко?
— Хватит включать дурачка, глупый конь! — прокричал Чондэ не своим голосом. — Проваливай! Ты никому не нужен здесь, чертова хромоножка! Так что просто разворачивайся и проваливай! Убирайся! Ты мне осточертел!
Чондэ размахнулся и с силой кинул шлемом в коня, но брошенный предмет будто специально не долетел до цели, с оглушающим звоном ударяясь о каменный пол, рядом с копытами Плутона. Животное испуганно отскочило, стараясь спастись от ужасающего звука, эхом отражающегося от стен.
— Убирайся! — кричал Чондэ, бросаясь к своему коню. — Или клянусь, я изобью тебя, тупое животное!
Плутон никогда не видел такого выражения лица у Чондэ. Да, в прошлом хозяин был невыносим, они никак не могли найти общий язык, и он вечно злился, но никогда у него не было такого выражения лица. Злость и гнев, переплетались с острой болью и страхом, превращаясь в неистовое бессилие, с которым невозможно было смириться. Он был похож на загнанного в угол зверя, который осознавал необратимость конца, и в этом состоянии он был способен на все. Бросаться, драться, грызть глотки, ломать кости, потому что терять ему было нечего. Надежды не было. И страх смерти поглощал его.
Конь ощущал опасность этого состояния, он больше не узнавал своего хозяина, и отчаянные попытки показать, что это не пугает его, и он останется предан до конца, были встречены только воплем отчаянья, прежде чем Чондэ с озверевшими глазами бросился на своего коня. И именно в тот момент Плутон понял, что все кончено. Их дружба, долгие годы, проведенные вместе, его преданность закончились. Он не знает этого человека, который так отчаянно хочет его прогнать. И не понимает зачем он пытается это сделать. Но где-то на глубине сознания животного плескалось понимание, что Чондэ предстоит встретить свою смерть, и как любое живое существо, он хотел встретить ее один. Потому что страшнее чем смерть, было видеть боль в глазах людей, любящих тебя, которым предстояло остаться по эту сторону, и нести груз потери до конца своей жизни.
И Плутон сдался. Он встал на дыбы, издавая последнее душераздирающее ржание, прощаясь со своим хозяином, и с силой ударив копытами о каменный пол, умчался прочь, в призывно распахнувшиеся двери.
Чондэ проводил взглядом старого друга, сделал глубокий вдох, и поднял с пола брошенный шлем.
— Это было душераздирающее зрелище, — спокойно проговорила Смерть, — идем.
Молодой человек развернулся и покорно проследовал за смертью в темноту арки, за которой раскинулся еще один каменный зал. Он был значительно меньше предыдущего и больше походил на комнату средневекового замка. Своды потолка были непривычно низкими и почти касались голов трех статуй, стоявших у противоположной стены, с призывно раскинутыми руками, словно приглашая в объятия и новый мир. Лица статуй были умиротворенными, а на губах сверкала слабая улыбка добродетели, кажущаяся фальшивой для этого места. Прямо у их ног раскинулся бассейн с чистейшей водой, отражающей цветные стекла двух витражных окон между статуями. Стены окрашивались в приятный теплый охристый цвет от дрожащего сияния множества свечей, расставленных по периметру зала, краю бассейна и у подножья статуй. Кроме входной в этом зале больше не было дверей.
Смерть довела Чондэ почти до самого бассейна и отошла чуть в сторону, оборачиваясь. По обе стороны от двери, в темных угловых проемах стояли еще две статуи. Это были высокие стройные юноши в длинных одеяниях, их руки были покорно сложены вместе и прижаты к животу. Они замерли будто в ожидании. Стоило Смерти чуть поднять руку, указывая на Чондэ, как статуи пришли в движение, без усилий спускаясь со своих скромных каменных пьедесталов и направляясь к молодому человеку, чтобы помочь ему снять доспехи. Чондэ лишь ожидал.
— Надеюсь, ты расскажешь мне, в чем была необходимость наряжаться в эти чертовы доспехи, чтобы снять их прямо у входа? — тихо спросил Чондэ, опуская голову, и даже не заметил, как у него аккуратно забрали шлем, что он все это время прижимал двумя руками к левому боку.
— Как и ты расскажешь мне, какой смысл плакать, когда все уже случилось, — слабую, почти утешающую улыбку Смерти видно не было, но ее было слышно в каждом слове.
— Потому что мне больно, — сдавленно проговорил Чондэ, жмуря глаза, словно пытаясь остановить слезы, которые текли по щекам.
— Слезы — это хорошо, — мягко проговорила Смерть, — они подтверждают, что все было не зря. Если ты можешь плакать, значит, ты не потерян.
И Смерть повернулась к Чондэ спиной, принимаясь разглядывать статуи, призывно раскинувшие руки, которые знала уже во всех подробностях, успела изучить за долгие годы, но никогда не переставала на них смотреть, потому что больше любила созерцать фальшивые улыбки на их застывших губах, чем чужие искренние слезы. А Чондэ продолжал стоять, пока с него потихоньку снимали доспехи, и закусывал губу, чтобы не было слышно его прерывистых вздохов и всхлипов, пока он старается удержать прорывающиеся сквозь закрытые веки слезы.
Когда доспехи были сняты, а статуи вернулись на свои места, Смерть решила повернуться. Чондэ стоял перед ней в потускневшей свободной белой рубашке на завязках, и в таких же простых темно-серых штанах из легкой ткани, волосы растрепаны и ноги босые. Ким Чондэ был так трогателен в своей простоте сейчас. Как ребенок. С покрасневшими глазами, мокрыми от слез щеками и немного припухшими губами. Это напоминало о том, как они встретились впервые, только тогда Чондэ не плакал, потому что в их первый раз у него ничего не было позади, и терять ему было нечего.
— Ступай, — Смерть указала рукой на бассейн, — я встречу тебя на той стороне.
— А можно обойтись без этого? — тихо спросил молодой человек, смотря пустым взглядом на плещущуюся у его ног воду. — Я не люблю быть мокрым.
— Ты уже весь вымок, — назидательно произнесла Смерть. И Чондэ не стал спорить.
Он подошел к самому краю и осторожно опустил ногу в воду, на ступеньку каменной лестницы, которая вела на самую глубину. Медленно, шаг за шагом он погружался в воду, пока не исчез под ней. Она не была ни холодной, ни горячей. Ее температура была такой же как у тела, поэтому почти не ощущалась. Было лишь мокро и тяжело двигаться. Вода смывала слезы, очищала сознание, дарила умиротворение. Здесь, под толщей воды, оставив позади и страх, и боль, Чондэ было хорошо. Он словно переставал существовать. Растворялся. И если бы ему был уготован такой конец, он бы с радостью его принял. Только это было слишком просто. Лишь подготовка, чтобы очистить от грязи внешнего мира душу, потому что там ничего не должно было мешать ее судить.
Когда Чондэ вышел из воды, он был уже по другую сторону, в комнате, зеркально отражающей ту, где он зашел. Только статуи здесь не призывно распахивали объятия, а сложили руки в молитве, потому что пути назад не было.
Смерть ожидала молодого человека, держа в руках черный плащ, и накинула его на плечи Чондэ, как только он подошел, покорно опуская голову. Он знал, как надо.
Смерть накинула просторный капюшон на голову юноши и поманила за собой к дверям, ведущим в Зал Суда. Чондэ сделал глубокий вдох и тяжело выдохнул, прежде чем двери с усилием распахнулись прямо перед ним.
Зал был пуст. Высокие зрительские трибуны, выстроенные в круг, уходили высоко вверх, возвышаясь над неудобным деревянным стулом, с высокой широкой спинкой и резными ручками, стоявшим прямо посередине. Стол судьи тоже был привычно высоко, и оттого подсудимый чувствовал себя ничтожно маленьким, в замкнутом пространстве. Все это давило на него: и трибуны, наполненные зрителями, и судья, возвышающийся за своим столом, и даже почти черные, тяжелые каменные стены, и полумрак помещения. Чондэ не помнил, были ли в прошлый раз зрители на его заседании, но сейчас он почему-то ощущал непривычную пустоту.
