— Смотри внимательно, малыш Син, чтобы у тебя не возникло сомнений, что я говорю правду, — прошептал Чондэ, — я намереваюсь вернуться к тебе несмотря ни на что.

В черных как ночь глазах Оле-Лукойе была целая вселенная, мириады звезд сияли на их глубине, это было потрясающе красиво и невыносимо одновременно. Они сливались с непроглядной темнотой и сияли в ней.

— Лучше бы тебе не врать, — прерывисто выдохнул Исин, прикрывая глаза, — потому что я буду тебя ждать.

— И я вернусь, потому что ты меня ждешь…

Оле не знал, было ли это ложью, потому что он сам начинал в это верить. И он чувствовал, что если у него будет хоть один, пусть и маленький, шанс вернуться, он это сделает. Несмотря ни на что, он преодолеет все, только чтобы вернуться. Потому что это его малыш Син, и он будет ждать.

Чондэ потерялся в этой ночи. В моменте. Мир расплывался, теряя границы, и нельзя было сказать где заканчивается реальность и начинаются их мысли, наполненные мечтами о счастливом конце, об их будущем, которого просто не могло существовать.

И чтобы окончательно не потерять связь с реальностью, а может именно потому, что он ее уже потерял, Чондэ нежно, очень осторожно, поцеловал чужие губы, соленые от слез. И настолько же, насколько это было неправильно и неприемлемо для него, настолько же это было правильно и необходимо. В этом поцелуе было столько смысла и боли. Он был возможно последним. Он им и был, скорее всего. И от понимания этого, он становился жадным. Потому что другого шанса может не быть, они понимали это оба. Это было очень сладко, словно они ждали этого много сотен лет, и невероятно горько, потому что между этим и следующим поцелуем была бесконечность.

— Уходи, — проговорил Исин, с усилием обрывая поцелуй, — тебе нужно идти.

— Давай вернемся домой, есть еще время…

— Нет, уходи сейчас, — твердо заявил молодой человек, а пальцы вопреки словам до боли вцеплялись в чужой пиджак. — Сейчас, Чондэ, пожалуйста, уходи сейчас. Если ты останешься еще хоть на минуту, я не уверен, что дам тебе уйти.

Оле-Лукойе сглотнул ком, вставший поперек горла. Он был рад, что Исин так и не открыл глаза, потому что он не мог видеть подступающие слезы, которые Чондэ так отчаянно пытался сдержать.

— Все это исчезнет, когда ты доберешься до дома.

— Хорошо.

— Спокойной ночи, Чжан Исин, — Оле невесомо поцеловал молодого человека в лоб. — Досчитай до тринадцати и возвращайся домой.

Молодой человек почувствовал на своих щеках холод, когда горячие руки отпустили его лицо. Когда он не мог видеть Чондэ, не слышал его голоса, казалось, что его рядом нет, и от этого становилось страшно и пусто. Хотелось тут же открыть глаза, чтобы убедиться, что Оле все еще рядом, но этого делать было нельзя.

— Один, — быстро произнес Исин, словно хотел поскорее закончить это прощание. Ему показалось, что если он быстро досчитает до конца, то момент расставания не успеет стать таким болезненным, и желание протянуть руку и схватить Чондэ, чтобы он никуда не ушел, не успеет стать навязчивым и неконтролируемым.

— Знаешь, я думаю, что крылья тебе очень идут, как, впрочем, и все остальное. Если бы я умел рисовать, я бы написал множество картин о тебе, чтобы это было не только в моей голове, но и другие видели насколько ты великолепен. Если бы я только умел рисовать…

Сильный порыв ветра от взмаха крыльев ударил прямо в лицо, обозначая тем самым, что Чондэ все еще был здесь, но медлил уходить. Ветка качнулась и листья зашелестели. Обратный отсчет начался, и время, которое они еще могли провести вместе сменилось временем, которое было у Оле, чтобы уйти.

— Два. Я рад, что встретил тебя. Сейчас я даже не могу себе представить мир, в котором бы не было тебя и нашей встречи.

Он не знал, по-прежнему ли Оле здесь, и может ли его слышать, хотя очень на это надеялся. Он не видел улыбку, самую яркую и счастливую, которая озарила лицо Чондэ. Было сложно уходить, зная, что время еще есть. Стоило больших усилий не остаться, зная, что дороги назад не будет. И Оле-Лукойе улыбался. Даже зная, что Исин не видит его улыбки, он все равно улыбался, потому что он не хотел заканчивать все слезами, и ему начинало казаться, что он счастлив. Он и был счастлив. Не от расставания, а от того, что у него все еще были воспоминания о времени, проведенном с Исином. Только это и было сейчас важно. Вовсе не то, что все однажды заканчивается, а то, что это с тобой случилось.

— Три. Ты самый невообразимый из всех людей, которых я только встречал. Я никогда не мог предположить, что кто-то вроде тебя может существовать в этом мире, и, если бы я не встретил тебя, никогда бы в это не поверил.

Взмахи крыльев становились все тише и постепенно стали теряться в журчании реки. Исин продолжал напрягать слух, но все, что он слышал, это звенящую тишину ночи, затерянную между других звуков.

— Четыре. Было бы большим упущением не знать тебя. Встреча с тобой определенно изменила меня, и эти изменения я ощущаю слишком явственно. Мне кажется, что с тобой я стал другим человеком.

Исин больше не слышал Оле. Ему хотелось открыть глаза, чтобы попытаться отыскать в темноте чужой силуэт, хотелось бросить хоть один прощальный взгляд, но он не хотел видеть, как Чондэ уходит. И меньше всего он хотел видеть, что его больше нет. Стоило бы держать свои глаза открытыми, чтобы убедиться, что все происходящее не привиделось ему. Что оно было реальным. Исин просто не хотел открыть глаза и понять, что это был сон. Уж лучше знать, что все закончилось, чем-то, что этого никогда не было.

— Пять. Я не знаю ни одного слова, которым бы мог описать тебя. Уверен, ни в одном языке мира нет такого слова, потому что никто не был готов к тому, что столь невозможный человек однажды будет существовать.

Вдруг стало очень тихо. Как будто весь мир вдруг затаил дыхание и обратил свой взор на Исина, чтобы узнать, что будет дальше. И в этой тишине, когда внимание было сосредоточенно только на нем, Чжан вдруг осознал, что Чондэ нет ни рядом, ни поблизости, и паника вдруг охватила его. Вместе с ней пришло и чувство, которое выворачивало легкие наизнанку, сжимало сердце, и это было невероятно больно. Исин ощущал, как вместе с тошнотой подступает новая волна слез. Ему было страшно.

— Шесть. Ты говорил, что уйдешь тихо, и я не замечу твоего отсутствия, не сразу, но я уже его чувствую, и я скучаю.

Он говорил быстро, стараясь отвлечь себя. Произносил это словно считалочку, словно скороговорку, надеясь, что это облегчит тот поток чувств, который свалился на него. Он ошибался. Справиться с этим самому невозможно. Этого было слишком много. Больше, чем мог вынести один человек.

— Семь. Я не знаю, плохой ты или хороший. Восемь. Для меня это не имеет никакого значения. Девять. Все, в тебе идеально, и я уверен, что ничто в этом мире не сможет заставить меня считать иначе. Десять. Я готов простить тебе все, и это пугает, потому что у прощения всегда должен быть предел, но у моего — нет.

Боль была настолько реальной и ощутимой, что становилось страшно. Если бы она была физической, можно бы было вызвать врачей, но нет ни одной службы, которая бы могла оказать первую помощь при душевных травмах. Такие не перебинтуешь, не зашьешь, к таким даже подорожник не приложишь. Исин чувствовал, что не может принимать происходящее. Все это было слишком нереально, невозможно, чтобы это принять. Он чувствовал слишком много. Это было невыносимо. Его голова была готова взорваться, сознание разлеталось на мелкие кусочки, казалось, что еще чуть-чуть, и он сойдет с ума. Если бы он только знал, где находится рубильник, который может отключить все это, в этот момент он бы точно его опустил, чего бы ему это не стоило. Он просто хотел это остановить.

— Одиннадцать. Я не хочу это чувствовать, потому что это слишком больно и не имеет смысла без тебя.

Слова начинали тонуть в рыданиях. Исин знал, что не было смысла считать дальше, но он продолжал, цепляясь пальцами за ствол дерева, потому что там, на самой последней цифре было что-то очень важное.