Беда пришла откуда не ждали. Бэкхён и подумать не мог, что собственные слова, предназначающиеся другому человеку, проедутся по самому больному, отдаваясь неприятным эхом в груди. Одиночество — проблема всех почивших. Он старался не думать об этом, шутить, улыбаться и делать вид, что безмерно счастлив. Он бежал со скоростью света, занимал себя всем чем угодно, чтобы даже минуты свободной не было. Говорил себе, будто это лишь для того, чтобы не заскучать, ведь отведенное ему время тянется безмерно долго, и будет совершенно невыносимым, если его чем-нибудь не заполнять. Но на самом же деле, он боялся, что если однажды хоть на секунду остановится, замолчит, то в воцарившемся безмолвии одиночество накроет его с головой, и он почувствует себя безмерно несчастным.
Он на посту уже больше тысячи лет. Никто так долго здесь не задерживался. Он динозавр. Ископаемое. На его глазах произошло столько важных и не очень событий, множество душ сменили друг друга на своих постах. Он видел стольких, не вспомнит лиц и половины. Имен их не знает. Их было много. Слишком много, чтобы запомнить. Больше, чем можно было записать. Они приходили и уходили, только Бэкхён оставался. И было вовсе не грустно, что их больше нет, грустно было, что не по кому тосковать.
Если не думать об этом, казалось не так уж и печально, только Бэкхёну было невыносимо осознавать, что среди всех этих людей, не было ни одного, к которому хотелось бы и стоило бы привязаться. Уделить ему чуть больше суточной нормы. Сказать не только пару дежурных фраз. Иногда на вопрос «как дела?», хотелось не просто услышать что-то больше, чем «как и вчера», но и быть заинтересованным в том, чтобы это услышать.
И может быть, спустя тысячу лет Бэкхёну удалось найти тех, в чьем существовании он действительно был заинтересован. Людей, которым он хотел помогать, чьи проблемы готов был решать. Вот только это казалось ни капельки не лучше, чем быть одному, ведь вся эта эйфория ненадолго. Статистику не обманешь. Люди приходят и уходят, только Бэкхён остается.
Чондэ закусил палец, очень больно сдавив его зубами. Правда боль не была достаточной, чтобы отвлечь от суицидальных мыслей, навязанных мрачной атмосферой разговора. Он ведь действительно не думал об этом. Не смотрел по сторонам. Всегда лишь на себя направлял все свое внимание. Он мнил себя драматичным героем из любовного романа. Загадочным и очень одиноким. Лелеял свои крохотные карманные трагедии, как будто они были размером с планету Земля. А в этот момент рядом с ним по чуть-чуть, по капле, каждый день немного умирали люди. Потому что многим из них было гораздо хуже, но они никогда об этом не говорили, не заикались даже случайно, ни взглядом, ни жестом не давали об этом знать. Пока Чондэ разыгрывал спектакли, они страдали молча, страдали одни, потому что не было никого рядом, с кем бы можно было разделить груз своих страданий. Пока Чондэ собирал стадионы, распродавал все билеты на свое еженедельное представление, они затухали, перегорали, переставали работать, потому что никто никогда не замечал, не думал даже, что им может быть плохо и больно. Они тоже могут страдать.
А Чондэ грех было жаловаться. У него был Минсок, которому на каждом спектакле было отведено место в первом ряду, у него теперь был и Исин, как великая любовь, полагающаяся каждому одинокому драматичному герою романа, у него был и Чонин, существование которого он отчаянно игнорировал, как ошибку, совершать которую, в отличие от других, даже не планировал. А у других было что? Одно сплошное «ничего». И по закону жанра Чондэ должен был быть счастлив, потому что у него было в три раза больше, чем было у других. Вот только почему-то он не был. Хотя и совершенно несчастным себя не считал. Счастье у него было какое-то стихийное, эпизодическое, скоротечное. Он и не ощущал его толком, но оно было. Отсюда появлялся закономерный вопрос: что он делает не так? Имея все, что только нужно для счастья, почему он все еще не счастлив?
Возможно Чондэ бы удалось найти ответ на этот вопрос, если бы не тихий стук в дверь кухни.
— Я не помешал?
Исин появился неприлично тихо. Не гремел ключами в коридоре, не хлопнул входной дверью, чтобы оповестить всех о своем присутствии, не грохотал скинутой с себя обувью, и даже не шуршал пакетом с покупками. А может быть он все это делал, просто никто не услышал.
Бэкхён шмыгнул носом и торопливо отвернулся, стараясь незаметно вытереть выступившие слезы.
— Нет, вовсе нет, — сдавленно произнес он, — проходи, мы тебя ждали.
— Вы успели обсудить то, что хотели обсудить, или мне еще стоит пойти погулять? — меланхолично поинтересовался Исин, проходя в кухню.
— О, конечно, — торопливо проговорил Бэкхён, натягивая на губы фальшивую радостную улыбку, которая отдавалась горечью у каждого, кто ее увидит, — мы как раз тут вспоминали о том, как попали на свои должности…
Чондэ не слушал, что там лепетал Бэкхён. Он повернулся на голос, чтобы увидеть Исина, и в этот момент его сердце болезненно замерло. Только это была какая-то очень приятная, тягучая боль, теплом разливающаяся в груди.
Исин выглядел уставшим. Его вьющиеся черные волосы находились в беспорядке, видимо, по вине ветра, потому что когда он уходил, они были еще немного влажными, но в целом выглядели куда приличнее, чем сейчас. Домашние штаны, которые висели на честном слове, на волшебной пыльце фей или еще какой-то магии, но точно не на резинке, и небрежно накинутая старая толстовка, уже выцветшая, висящая мешком, делали Исина совершенно непрезентабельным на вид, но при этом он все еще оставался ужасно привлекательным. Даже вот в этом, даже с гнездом на голове, даже жутко утомленным сегодняшним днем. И Чондэ от этого было настолько хорошо, что даже больно.
Просто поразительно, что в эту самую секунду он ощущал себя безмерно влюбленным в Исина. Любовь наполняла его до самых краев. Чондэ не понимал, как мог существовать раньше без этой любви, и был уверен, что умрет в страшных мучениях, если однажды Исин из его жизни пропадет. Это было так неправильно. Настолько умирать от появления человека, который с тобой уже на протяжении долгого времени. Каждый день он рядом. Каждую минуту они вместе. Вот только когда Исин был рядом, любить его казалось значительно сложнее, чем в эту минуту.
Чондэ любил, когда Исин уходил. Нет, это вовсе не так ужасно, как звучит. Просто когда Исин постоянно был рядом, тяжелым грузом наваливались душевные терзания о том, насколько правильны их отношения, но стоило ему исчезнуть хоть на мгновение, Чондэ начинал скучать по нему и, когда тоска становилось сильнее нравственных терзаний, он был безмерно рад появлению Исина, потому что в эти минуты, кажется, любил его больше всего, чисто и без примесей. Наверно, будь у Чондэ собачий хвост, он бы неистово вилял им каждый раз, когда Исин возвращался.
— Вот как?
Чжан достал из пакета пачку сигарет и кинул на стол рядом с Чондэ. Тот даже не заметил этого, и потому не обратил внимания, насколько небрежен и груб был этот жест.
— Именно, — воодушевленно заявил Бэкхён, — травили забавные истории.
— С удовольствием послушаю, — согласился Исин, открывая дверцу настенного шкафчика, — я купил тебе печенье.
Чондэ кивнул, хотя его кивок Исин просто не мог заметить, так как стоял спиной. Тем не менее, утруждать себя словами парень не собирался. Он был в каком-то щенячьем нервном напряжении, ожидая, когда на него обратят внимание. Сидел на стуле, выпрямив спину и сложив ручки на ноги, и вроде бы смирно, но как сжатая пружина. Еще чуть-чуть и до потолка прыгнет.
— А я с удовольствием тебе расскажу, — эхом отозвался Бэкхён, переводя взгляд на Чондэ. Тот будто забыл о его существовании. Влюбленными глазками глядел на Исина, поджимая губы, чтобы не улыбнуться от уха до уха.
Исин, выложив все покупки, развернулся и по привычке стал аккуратно складывать пакет. И вот тут Чондэ прорвало. Он стал ерзать на стуле, отчаянно требуя, чтобы на него, наконец, поглядели. Чуть ли не руками стал размахивать. Исин неторопливо поднял на него взгляд, откладывая пакет за спину, и оперся о столешницу тумбочки.
