— О да, — Бэкхён захихикал, — вот мы заговорили об этом как о том, чему случится не суждено, но ты знаешь, я вот уже хочу это увидеть. Я бы все отдал за то, чтобы посмотреть на подростка Минсока, которым ты будешь пытаться командовать, но он все равно будет тебя строить. Всех строить. Я уверен, этот шкет никому спуску не даст.

Чондэ растянул губы в радостной улыбке. Это правда. Минсок почти два века отпахал в шкуре начальника, привык всех строить и держать в ежовых рукавицах. Это уже стало привычкой, частью его личности. Вряд ли, оказавшись смертным подростком, он резко изменит свой характер и модель поведения. Да еще этот холодный взгляд и каменное выражение лица… Наверняка его будут считать хулиганом. И бояться. Причем все без исключения, как сверстники так и взрослые.

Воображение рисовало картины повседневности, в которой Минсок был обычным подростком. Ну как обычным. Слишком умным и рассудительным для своих лет, ставящий под сомнения авторитеты, и необходимость слушаться старших, ведь технически это он старше их всех. Его должны слушать. И каждый день он будет понемногу этого добиваться. Потому что привык. Это для него стало необходимостью – подчинять себе окружающих, чтобы не подчиняться им.

— Они у него на цыпочках ходить будут, — прыснул от смеха Чондэ. — Будет всю школу в страхе держать. Ему даже делать ничего не надо, просто зыркнет и все.

Бэкхён рухнул на стол, пытаясь сдержать смех. Его воображение тоже не собиралось отдыхать. Почему-то в его представлении, Минсок был стереотипным хулиганом из какой-нибудь манги. Ходил бы весь такой, помыкал всеми, пока не найдется кто-то, кому он сможет открыться, показать, что он на самом деле милый пушистый зверек.

— Да я бы сам… того, лишь бы на это посмотреть, — сквозь улыбку проговорил он.

— Почему бы нет? Нарушать закон, так вместе! — воодушевленно вскрикнул Чондэ. — Давайте всей нашей дружной компанией переквалифицируемся в смертных! — он выждал секунду и хлопнул по столу, будто сам принял решение за всех. — Так и поступим…

— А под нашей дружной компанией ты кого имеешь в виду? — Бэкхён перестал смеяться и призадумался.

— Ну, — замялся Чондэ, — Кёнсу и Сехуна, — принялся загибать пальцы он, — Чунмёна…

— Он обычно не поддерживает коллективных затей, так что и эту может не поддержать…

— Чанёль поддержит, — парировал Чондэ, — он с радостью поучаствует.

— А можно его вычеркнуть из списка нашей компании? — недовольно изгибая губы, попросил Бэкхён.

— Да чего сразу вычеркнуть? — возмутился Ким. — Он славный малый, почему ты так категоричен на его счет?

— Я знаю, что он славный, просто эта его улыбка… — Бэкхён зябко передернул плечами, — бр-р-р… жуткая!

— Знаешь, ему бы было обидно… — осуждающе покачал головой Чондэ. —Жестоко исключать его только потому, что считаешь его улыбку жуткой…

— Ладно, пусть будет с нами, только я все равно буду держатся от него подальше! — согласился пристыженный Бэкхён. — А что насчет Чонина? Его будем возвращать?

Чондэ сделал вид, будто не расслышал. Будто бы водить пальцами по линиям на своей ладони было куда интереснее и важнее, чем отвечать на этот вопрос. Он пытался выглядеть одновременно и отстранено, и увлеченно, чтобы при необходимости отвечать, сделать вид, что не услышал.

— Боже, — раздраженно выдохнул Купидон, — рано или поздно тебе придется столкнуться с этим лицом к лицу. Ты не можешь вечно бегать от ответственности и делать вид, что его не существует. Нельзя его игнорировать! Подумай о его чувствах! Ты должен, просто обязан сказать ему хоть что-то!

Слова Бэкхёна прорывались будто сквозь толщу воды, долетая до Чондэ эхом. Он пытался залезть в кокон, чтобы избежать этих разговоров. В прозрачный кокон отстраненности.

— Я не знаю, что ему сказать! — неожиданно злобно вскрикнул Чондэ. — Не знаю! Мне просто… нечего ему сказать. Я ничего к нему не чувствую. Было бы ошибочно притворяться, будто он мне интересен.

— Откуда ты знаешь? — взмахнул руками Бэкхён. — Ты ведь даже никогда не пытался узнать его достаточно, чтобы у тебя этот интерес появился. Черт, — в сердцах бросил он, отворачиваясь, — я ведь просил тебя перестать вести себя как мудак. Не в обозримом будущем, а ровно с этой секунды. Хватит быть мудаком, Чондэ.

— Что я могу сделать, если я не готов взять на себя ответственность? Сейчас у меня совершенно другая жизнь, и я не хочу ее испортить его появлением в ней, — страстно заговорил Чондэ, — я вообще не уверен, что хочу, чтобы он в ней появлялся!

— Знаешь, он заслуживает хоть какого-то ответа, — назидательно, но при этом осуждающе, произнес Бэкхён, с состраданием глядя на парня, — даже если это будет неприятный ответ. Если скажешь, что не хочешь иметь с ним ничего общего, я уверен, он поймет. Он наверняка от тебя не ждал многого, а если и ждал, то давно перестал. Тебе просто нужно обозначить свою позицию и оставить его уже в покое.

Чондэ обреченно выдохнул и склонился над столом, обхватывая руками голову. Ему совершенно не хотелось обсуждать это. Данная тема была одна из тех, что вызывали у него нравственные терзания. Он не мог разрешить внутренний конфликт, потому что правда, которую следовало признать, чтобы его закончить, ему совершенно не нравилась. Никому не нравилась. Она выставляла его в дурном свете и заставляла чувствовать себя ублюдком. Кажется, что с возрастом он все больше и больше начинал походить на своего отца, только тому хватало мужества не скрывать, что он козел, а вот Чондэ не хватало. Он же не был свиньей, он чувствовал вину за то, что не мог принять правильного решения, хотя бы заставить себя притвориться. Не ради успокоения совести, а ради Чонина, который действительно этого заслуживает.

— Ты знаешь, Кёнсу было 35, когда он умер, — эхом отозвался Бэкхён.

— Что? — Чондэ вскинул голову и непонимающе посмотрел на Купидона.

— Представляешь? Я был очень удивлен, когда узнал, — он без интереса толкнул пальцем почти опустевшую коробку конфет, — хотя с другой стороны, это было совсем не удивительно, учитывая его рассудительность и жизненную позицию.

— Я и подумать не мог, что ему 35, — тихо произнес Чондэ, — хотя ты прав, сейчас кажется, будто иначе быть и не могло.

— А еще у него никого не было, — Бэкхён говорил в пустоту, как будто не пытался вести диалог, а разговаривал сам с собой, — ни жены, ни ребенка… вроде бы ничего такого, в смысле, никто не обязан ведь к 35-ти годам иметь семью. И все же это грустно.

Бэкхён выдохнул. В тишине квартиры его выдох звучал слишком отчетливо и походил на помехи радиоволн.

— Грустно, что умираешь раньше, чем успеваешь оставить хоть что-то после себя… что некому даже оплакать твою смерть.

Чондэ кивнул. Он не мог не согласиться. Это действительно грустно. Когда умираешь, мало оплакать собственную смерть. Нужно, чтобы был еще хоть кто-то, хоть один человек, который бы оплакал ее вместе с тобой. Без этого внутри появляется чувство пустоты, ощущение, что жизнь прожита зря. Не имеет значения, жил ли ты ради того, чтобы оставить в истории след или просто существовал, потому что ты вот, в этом мире, и иначе никак. При жизни об этом, возможно, не задумываешься, но в момент смерти, точнее уже после, когда оказываешься в пустоте, начинаешь осознавать что ты один, всегда был один, и даже будь возможность с кем-то попрощаться, прощаться, в сущности, не с кем. Никто не придет на твою могилу, да и будет ли она у тебя, если никому нет дела до твоей смерти. И выходит, что твоя жизнь пролетела совершенно незаметно для этого мира. Человек жив, пока его помнят. Но вот на Земле 7 миллиардов, и ни один не помнит о тебе. Ты затерялся в закоулках памяти, не оставив и следа. Ты умер, и вместе с тобой умерла и память о тебе.

— А потом я вдруг подумал, ведь все мы такие. Одинокие. У нас там, — Купидон ткнул пальцем себе за спину, — ничего и не осталось, а здесь еще ничего нет. Ладно вам с Минсоком повезло, вы были и есть друг у друга, а у нас, кроме нас же самих, никого. И это так чертовски грустно…