— Так что, отметим заслуженный отдых? — сквозь сомкнутые губы, которыми сжимал сигарету, пробормотал Чондэ, вскидывая вверх руки с бутылкой и стаканами.

Он поставил тару на небольшой столик, и рухнул в плетеное кресло, закидывая ноги на подлокотник. Полежав так несколько недолгих мгновений, будто переводя дыхание, он рывком сел, прижимаясь животом к ногам, и потянулся за бутылкой.

— Будешь? — спросил он, торопливо откручивая крышку. — Или предложить тебе детское меню?

— Опять ты за старое, — Минсок недовольно поморщился, — ты кажется мне клялся и божился, что бросил.

— Что ж, — пожимая плечами, выдал Чондэ, — вернулась человеческая жизнь, а вместе с ней и старые пагубные привычки. Знаешь, это вообще-то ужасный стресс, и мне с ним нужно как-то справляться.

— И ты решил снова начать пить и курить? Так себе способ бороться со стрессом.

— А что ты предлагаешь? — Чондэ перехватил сигарету пальцами, потому что с ней во рту было невозможно разговаривать. — Наполнить нашу квартиру маленькими мурлыкающими котятками? Или поставить в гостиной бассейн с шариками?

— Я предлагаю делать это как все нормальные люди.

— Но они так и делают. А еще с крыш прыгают, вены себе режут, на люстре вешаются, таблетками завтракают. Какой из вариантов будет для тебя приемлемым?

Минсок, по-королевски устроившись в своем кресле, устроив руки на подлокотнике и откинувшись на спинку, повернул голову, и долго смотрел на Чондэ, пытаясь по его безразличному лицу прочитать хоть одну из тех эмоций, которые он так тщательно скрывал. Попытка не удалась, и он, устало выдохнув, отвернулся.

— Тебя даже могила не исправит, — еле слышно проговорил он, вглядываясь в ночной пейзаж.

— Вот незадача, да? — хмыкнул Чондэ, наполняя свой стакан. — Так ты будешь?

— Нет, — мотнул головой молодой человек, — пить крепкий алкоголь без возможности хоть чуть-чуть опьянеть — чистейший мазохизм. Это больше по твоей части.

— Так что тебе подать? Сок? Какао? Горячий шоколад? Молочный коктейль?

— Хоть что-то из этого у нас есть? — отстраненно поинтересовался Минсок.

— Нет, но ты можешь махнуть рукой и это появится. А там уже дело за малым — просто налить в стакан.

— В любом случае, мне пока ничего не хочется.

— Ну, как захочешь — свистни.

Минсок тихо засмеялся. Забота Чондэ всегда проявлялась в мелочах, между фраз. Он был на редкость скрытным, не часто выдавал настоящие эмоции и чувства, предпочитал увиливать и врать, а не говорить напрямую. Виной тому тяжелое детство, в котором искренность становилась слабостью.

— И каково это? — неожиданно подал голос Чондэ, разворачиваясь в сторону городского пейзажа, чтобы сидеть было удобнее.

— Что именно? — уточнил Минсок.

— Каково это, когда все вокруг тебя начинают спиваться?

Чондэ зажал губами сигарету и чиркнул колесиком зажигалки. Едкий дым тут же заструился к темному небу. Минсок неодобрительно поморщился.

— Весьма удручающе, — поделился он своими наблюдениями, — становится решительно не на кого положиться, и это путает все планы.

— Должно быть так и есть, — Чондэ протянул руку, чтобы взять со стола стакан.

— Неужели быть человеком настолько сложно?

— Даже не знаю, что тебе на это ответить. Ты был им не так долго, но неужели не оценил все прелести человеческой жизни?

— Это было давно, я уже плохо помню.

— Зато я хорошо помню, — Чондэ замолчал, чтобы сделать затяжку и, выдохнув в воздух столб едкого дыма, продолжил: — я отчетливо помню то чувство несправедливости, беспомощности, постоянного страха и злости. А еще жгучую ненависть к окружающим, отвращение к ним и жажду крови.

— Диссоциальное расстройство личности, так это называется, кажется.

— Это называется «я просто хотел, чтобы они заткнулись и оставили меня в покое», — сквозь зубы прошипел Чондэ, наблюдая, как тлеет в пальцах сигарета, — меня выворачивало от отвращения к этим ублюдкам, которых хлебом не корми, дай в кого-нибудь бросить камень, чтобы утвердить собственное превосходство.

— Такие были времена, что поделать, — развел руками Минсок.

— Они и сейчас такие же. Не во времени дело, а в людях. В человеческой натуре. Она не меняется, сколько бы времени не прошло. Потому я и не был рад своему возвращению.

— Разве кто-то заставляет тебя быть таким же как они? — Минсок щелкнул пальцами, и рядом с ножкой стула Чондэ появилась пепельница ровно в тот момент, когда с сигареты на пол полетел пепел. — Не будь зверем, будь человеком.

— Быть человеком? — Чондэ усмехнулся и удобнее устроился в кресле. — Подкладывать детям в конфеты лезвия, совать петарды собакам в пасть, унижать окружающих, насиловать и убивать собственного удовольствия ради — вот что значит быть человеком. И раз так, я предпочту быть животным. Они как-то дружелюбнее, что ли.

— И что же? — Минсок провел пальцами по плетеному подлокотнику кресла. — Сложно быть человеком?

— Невероятно, — отстраненно отозвался Чондэ, вдумчиво делая новую затяжку. Он наслаждался каждым мгновением, которое пролегло между его вдохом и выдохом. Каждой клеточкой ощущал едкий дым в своем теле, по-настоящему ощущал, а не как раньше. И это было потрясающе.

Оба замолчали. Минсок безмолвно смотрел на город, погруженный в свои мысли. Он не был любителем длинных философских бесед. Ему было что сказать, просто отчего-то не всегда хотелось. А Чондэ просто не хотел продолжать эту тему. Она была не очень приятной для него и быстро исчерпала себя. Даже сейчас, спустя столько лет, детские шрамы все еще были очень ощутимы, особенно если их касаться. Так что он просто неспешно выпивал, докуривал свою сигарету, и пытался влиться в человеческую жизнь, да все как-то мимо выходило.

— Это и вправду очень утомительно, — вдруг подал голос Минсок, — все это. Так хочется снять с себя все полномочия и оказаться на необитаемом острове, чтоб ни единой души поблизости не было. Сидеть целыми днями на берегу, потягивать какой-нибудь фруктовый коктейль и созерцать как плещутся волны бесконечного океана.

— Звучит весьма поэтично и… одиноко, — Чондэ повернул голову, чтобы увидеть лицо брата в этот момент. Хотелось знать, какие эмоции отразились на его лице, когда он произнес это. Но оно было как всегда непроницаемым, застывшим, словно кадр из фильма, поставленного на паузу, и только в глазах плескалась бесконечная усталость.

— Я просто устал. На самом деле устал, особенно от вас, ребята. И от собственных безрезультатных попыток разыграть карты так, чтобы всем было хорошо, и все были счастливы. Потому что…

Он на секунду замолчал, опуская голову, и начал разглядывать свои белые носки, пробивающиеся двумя яркими пятнами сквозь темноту ночи.

— Иногда мне кажется, что вы сами просто не хотите быть счастливыми, даже когда у вас есть для этого все шансы. И вместо того, чтобы пойти по простому пути к хэппи энду, вы только все усложняете. Большинство ваших трагедий придуманы вами же, и вы гнетесь под их иллюзорной тяжестью, страдаете от кошмаров, которые сами же себе и выдумали. Не глупо ли? Зачем я трачу столько сил, нянчусь с вами как с детьми, веду к счастливому концу, если, стоит мне отвернуться от вас на секунду, отпустить руку, и вы тут же разворачиваете свои ноги и бежите прямиком в стену? Хватит с меня этой Санта-Барбары. Давайте-ка вы дальше сами. С синяками и разбитыми коленями, но сами.

Чондэ сделал большой глоток и поморщился. Горячительный напиток обжог горло, оседая неприятным терпким послевкусием. Забытая сигарета почти истлела до самого фильтра. Подул северный ветер. Внизу прожужжала двигателем машина, проскребая с мягким шуршанием шинами по асфальту, залаяла на нее соседская собака, которую вывели погулять. В окне напротив погас свет. Все разом смолкло, и вновь воцарилась ночная тишина. Лишь вдалеке слышалось урчание города, отдаваясь эхом по дворам.

— Наверно, все кажется таким пустяком, когда каждый день видишь чью-то смерть. Когда сам являешься ее воплощением.