Минсок открыл рот, чтобы сказать что-то, но так и не нашел слов. Просто не знал, как сказать. Он и так, и этак вертел фразы в своей голове, но все они звучали отвратительно. К тому же выставляли Минсока не в самом хорошем свете.
— Потому что…
Чондэ усмехнулся, наблюдая за потугами брата.
— Потому что ты не стер их, да? — уточнил он, и взгляд его стал болезненным. — Видишь, не так уж и сложно сказать.
Молодой человек вскинул голову к потолку, осуждающе выдыхая, развернулся, дошел до дивана, уселся на подлокотник, какое-то время созерцая трепещущий в бликах лампы ночной город, а потом устало откинулся назад.
— Я так ненавижу в тебе эту черту, — меланхолично произнес Чондэ, созерцая паутину мелких трещин на потолке. — Эту твою нерешительность в делах, напрямую касающихся тебя. Твои вечные полумеры в этих вопросах. Ты так боишься ошибиться, что никогда не принимаешь окончательного решения. Ни да, ни нет. Вечно останавливаешься где-то посередине и ждешь, что будет дальше. Снимаешь с себя всю ответственность. Это совсем нехорошо, Минсок.
Чондэ устало прикрыл глаза, устраивая руки на груди. Даже так он чувствовал, как Минсок стоит посреди гостиной и смотрит на него невидящим взглядом. И это раздражало. Если младший брат начинает вдруг отчитывать и нравоучать старшего, значит что-то пошло не так.
— Ты не стер Исину память, но и не оставил ее, — монотонно продолжал молодой человек, — его состояние слишком нестабильно, любая мелочь может стать катализатором. Если воспоминания вдруг нахлынут разом, нам повезет, если его крыша останется на месте. Ты ведь понимаешь, насколько это опрометчиво, Минсок? Ты понимаешь, как безответственно поступил? Ты сидишь на бочке с порохом и, если она взорвется, не только тебе, всем нам придет конец. Это слишком безответственно для тебя.
Минсок прекрасно понимал. Он знал последствия всех своих решений, и каждое из них далось ему с большим трудом. Дело было не в том, что он не хотел стирать воспоминания Исина. Дело было в том, что он просто не мог этого сделать, как и оставить их. Слишком много событий и потрясений одновременно, слишком сильные эмоциональные всплески. Исин мог просто не выдержать этого. Минсок лишь заблокировал их, и теперь ждал, когда они медленно, капля по капле вернутся. Каждый шаг Минсока имел смысл. Его сентиментальность лишь сглаживала углы.
— А теперь ты вернул меня, — нарушил тишину Чондэ, — но зачем? Ты не мог меня оставить, но не смог и убить. И что же мне теперь остается? Бессмысленно слоняться в четырех стенах и страдать из-за того, что сейчас все иначе и складывается как нельзя лучше, но тот факт, что я не могу быть с Исином, не меняется? Я страдал из-за этого больше 20-ти лет, и ты предлагаешь мне продолжить?
Ким Минсок устало потер глаза. Как бы он хотел все объяснить, разложить по полочкам еще тогда, давным-давно. Просто тогда ему не хватило на это смелости, не нашлось слов, а сейчас в этом уже не было смысла. Слишком много нужно переворачивать вверх дном, слишком много старых ран придется вскрыть. И теперь, когда все зашло так далеко, еще страшнее и невозможнее обо всем рассказать.
— Знаешь что? — вдруг произнес Минсок, и пройдя по гостиной, уселся на диван рядом с Чондэ. — Делай что хочешь. Серьезно, я устал быть твоим здравым смыслом, устал пытаться не дать совершить тебе очередную ошибку. Теперь только ты будешь нести ответственность за свои поступки. От и до. Будешь отвечать за каждый свой шаг, и я больше не буду даже пытаться смягчить последствия. Хочешь быть с Исином? Будь. Только пообещай мне одно.
— Что?
— Ты дождешься, когда воспоминания к нему вернутся…
— Значит, единственное условие — ждать? — Чондэ приподнялся на локтях и посмотрел на брата.
— Да, это единственное условие.
— Не так уж и сложно, — пожал плечами молодой человек. — Я ждал больше 20-ти лет, подожду и еще.
— Что ж, раз мы договорились, — хлопнул по ногам Минсок, выпрямляясь, — надеюсь ты послушаешь меня и начнешь активно вливаться в социальную жизнь. Работа-шмабота, новые знакомства и все такое…
Под пристальным взглядом Чондэ, Минсок прошелся по комнате, собирая сброшенные на пол вещи, аккуратно уложил их на стол и поплелся в комнату. Его свободное время подходило к концу и нужно было приступать к своим основным обязанностям.
— И давай договоримся еще вот о чем, — Минсок остановился у двери, — социальная жизнь социальной жизнью, но никакого пьянства и шлюх в моей кровати и моем доме. Где угодно, но только не здесь. Ладно?
— Ладно, — тихо бросил Чондэ.
Минсок еле кивнул словам брата, и исчез в комнате, а Чондэ так и остался сидеть, задумчиво глядя на захлопнувшуюся дверь. Слишком просто. Это было слишком просто. Минсок так долго сопротивлялся всему этому, а потом сдался так просто? Чондэ пытался понять, почему. Казалось бы, все складывалось в правильную картину, теперь ведь можно, ничего не должно мешать, но что-то все равно было не так. Что-то значительно глубже. Что-то значительно важнее. Скрытое где-то между словами Минсока. Он никогда четко не формулировал причину, почему Чондэ не должен. Всегда говорил витиевато, обходил стороной суть, придумывал сомнительные оправдания.
Кажется, Чондэ никогда не думал об этом. Лишь противился этому всем существом, потому что понимал, что все это не так, как говорит Минсок, что нет веских оснований этого не делать, и никогда не задумывался об истинных причинах.
И вдруг пришло осознание. Ускользающее, несформировавшееся, бесформенное, больше интуитивное, чем основанное на фактах осознание. Минсок не дал согласия. Он просто тянул время, в надежде, что что-то изменится. Это давало ему время на то, чтобы принять решение, разработать план действий. И в то же время он будто позволял всему случиться. Иначе зачем ему возвращать Чондэ? Зачем? Никаких причин для этого просто…
Голова пошла кругом. Чондэ слишком глубоко копнул. Вещи, факты, которые он замечал, но не придавал им должного значения, вдруг стали собираться в единую картину. Он начал понимать. Ответы, которых он не знал и никак не мог отыскать, вдруг нашлись. Это было так очевидно, но почему-то Чондэ просто не хотел этого видеть. Не хотел замечать. Он просто…
Чондэ рывком кинулся на кофейный столик, раскидывая по нему прочие вещи, чтобы добраться до ежедневника, и судорожно стал его пролистывать. Ему нужна была одна запись, всего лишь одна, о которой он имел смутные воспоминания. Есть ли она все еще в нем или нет, он не был уверен. Даже не был уверен, существует ли она.
Ее больше не было, но она существовала. Об этом говорила аккуратная полоска вырванной страницы, запрятанная в переплете. Невооруженным глазом ее можно было пропустить, если не помнить, что на ее месте было. Минсок защищал свои секреты. Он ненавидел, когда Чондэ о них узнавал или начинал догадываться. Его попытки защититься походили на репрессии. Чондэ был вредным и упрямым младшим братом, и скорее чисто из принципа, чем из жизненной необходимости, всегда восполнял утерянные по воле брата воспоминания. Вот только сейчас все карты были сыграны, у Чондэ не оставалось туза в рукаве, и Минсок наконец-то добился своего. Хотя с другой стороны, можно ли было назвать это успехом, когда среди страниц ежедневника Чондэ обнаружил клочок бумажки, на котором быстрым, немного небрежным, почерком брата была сделана короткая, на первый взгляд абсолютно бессмысленная, пометка. Она состояла всего лишь из четырех слов.
«Чжан Исин — третий сын».
Всего четыре слова прозвучали для Чондэ как гром среди ясного неба. Это было, возможно, важнее той записи, сделанной им, потому что подтверждало все, что за доли секунд пронеслось табором в голове.
Хорошо, что Чондэ не стоял, иначе бы его ноги обязательно подкосились. Он откинулся на диван, невидящим взглядом глядя в экран телевизора, и сжимал в руках бумажку. Ощущение было такое, словно голову отрубили. Чондэ чувствовал себя обреченно, как человек, который оказался в лабиринте, из которого выход даже не предусмотрен. Вокруг одни стены. Куда бы он не шел, он всегда упирался в стену, но упорно разворачивался и искал другой путь. И все бы это могло продолжаться бесконечно, но слава богам старым и новым, Чондэ понял безвыходность ситуации именно сейчас. Это конечно хуже, чем если бы он с самого начала знал, в какую топь он себя заводит, но все равно, лучше было остановиться до того, как он уйдет на дно с головой.
