Чондэ повернул голову, прижимаясь щекой к прохладной столешнице, и замер. У него больше не было сил на ребячество и шутки. Он боялся думать о том, что будет дальше. Устал мужаться и притворяться сильным. Ему было чертовски страшно. И чем дольше оттягивался конец, тем сильнее становился его страх. Сердце заходилось в панической пляске, оттаптывая внутренние органы, подгоняло к горлу ком и усиливало рвотные позывы. Голова шла кругом. Он уже столько раз сталкивался лицом к лицу со смертью, да что там, каждый день ей в глаза смотрел, и, возможно, со стороны казалось, что умирать для него было чем-то будничным, как пить кофе по утрам, но это было вовсе не так. Сейчас, когда он знал, что это действительно конец, и дальше его ждет только пустота, ничто, абсолютно ничего, ему было жутко страшно. Лучше всего не знать о том, что умрешь. Лучше, чтобы это было что-то случайное и неожиданное, что-то такое, что просто обрушивается на тебя, и нет даже возможности предугадать или попытаться изменить. Потому что сейчас у Чондэ было время и, казалось бы, возможность что-то поменять или исправить, но он не мог. Это было неотвратимо. Пытаться изменить что-то уже поздно. Все, что ему осталось, это просиживать в этом пресловутом, ужасно неудобном и неприятном для умирающего, кабинете, и думать о том, как бы все могло сложиться, поступи он когда-то иначе. Ведь столько всего он сделал не так только потому, что не знал, к чему это приведет. Знай он это, все бы вышло иначе. Он бы нашел лучший способ. Он бы сказал то, что не успел сказать, сделал бы то, что не успел сделать. А сейчас, все, что он может, это ждать и сожалеть. И, если честно, он начинал ненавидеть себя за внушаемую страхом перед смертью мысль, что ничего из того, что привело его к такому исходу, того не стоило. Даже Чжан Исин.

— Как думаешь, — тихо проговорил Чондэ, невидящим взглядом смотря перед собой, — он скучает по мне?

Минсок тяжело вздохнул и присел на край стола, скрещивая руки на груди. Ему не доставляло удовольствия озвучивать очевидные для них обоих вещи.

— Как он может по тебе скучать, если он тебя даже не помнит?

Чондэ болезненно прикрыл глаза. Наверно, он был жутким эгоистом, раз хотел, чтобы в этом мире остался хоть один человек, который будет оплакивать его смерть. Ему просто хотелось, чтобы осталось хоть какое-то доказательство его существования. Хотелось знать, что он был кому-то нужен, кому-то важен. Разве он может просить об этом после всего? Самое страшное наказание для человека — быть стертым из памяти. Это окончательно аннулирует жизнь со всеми достижениями и провалами, со всеми плохими и хорошими поступками. В конечном итоге, от человека не остается ничего, будто и не было его вовсе.

— И каково это? — Минсок осторожно коснулся головы Чондэ. — Видеть собственную смерть?

— Странно, — тихо произнес молодой человек, — и очень метафорично. А знаешь, что еще странно?

— Что? — эхом отозвался Минсок.

— То, что я уже мертв во всех смыслах этого слова. Больше нечему поддерживать во мне жизнь. Я существую только потому, что ты чертов педант.

— Мертва лишь часть тебя, а вторая, моими стараниями, все еще слабо тлеет. К несчастью, я не могу поддерживать тебя вечно. Ты разваливаешься. Это как ампутация. Я постоянно отрезаю от тебя по кусочку, но все это бессмысленно, потому что болезнь распространяется. Ты ведь и сам это чувствуешь.

— Поэтому меня и нельзя назвать живым…

— Тебя уже давно нельзя назвать живым, — хмыкнул Минсок, — но я просто хочу, чтобы ты знал кое-что. У меня нет к тебе ненависти, и я вовсе не жажду твоей смерти. Я тороплю тебя лишь потому, что хочу, чтобы ты ушел, пока от тебя еще хоть что-то осталось.

Чондэ поджал губы. Ему стало совестно и до слез противно от себя и осознания того, что после случившегося Минсок единственный, кто у него остался. Единственный, кто был у него с самого начала. Совесть, которая всегда пыталась направить его на путь истинный, чей голос он всегда игнорировал. Если бы Чондэ мог подобрать слова, чтобы выразить то, как сильно он благодарен Минсоку за все. Если бы он только мог найти в себе силы, чтобы сказать, как сильно любит его, и действительно раскаивается за содеянное. Если бы он только мог, но такие слова никогда не давались ему легко.

— Ты будешь плакать, когда я умру? — еле слышно спросил он.

— Не знаю, как насчет плакать, но определенно буду скучать, — Минсок ободряюще потрепал Чондэ по волосам, словно пса.

— Мне страшно, — рука молодого человека неосознанно вцепилась в черный плащ Смерти. — Мне очень страшно.

— Это нормально. Бояться смерти — нормально, Чондэ. Ты был бы глупцом, если бы не боялся ее.

— После всего, что я знаю, после всего, что видел и что со мной случилось, я продолжаю ее бояться и это глупо. Мне было не так страшно, когда я умирал в первый раз.

— Дело вовсе не в том, сколько раз ты умер. И даже не в том, что это больно. Страшно осознавать, что это конец. Окончательный и бесповоротный. Ты боишься, потому что тебе есть что терять и есть от чего отказываться. Ты боишься перестать существовать.

— Души бессмертны, — протянул Чондэ, отрицательно мотая головой. Он все еще старался сохранить иллюзию того, что его точка опять неловким взмахом руки превратится в запятую и ничего не будет кончено.

— Души — да, а вот ты, — Минсок сделал паузу, чтобы облизать пересохшие губы, — нет. Ты перестанешь существовать как личность. Таким, какой ты есть сейчас, ты больше не будешь. Ты станешь другим. У тебя будет новое лицо, новые воспоминания, новый характер и мироощущение. Ты будешь другим человеком, а это тоже самое, что перестать существовать.

Чондэ поморщился. Ему не нравилось, что Минсок использует местоимение «ты», как будто речь идет о Чондэ, а не о каких-то абстрактных душах.

— Ну, разумеется, не ты, — тут же исправилась Смерть, — ты просто перестанешь существовать. Не будет никаких перерождений.

— Очень ободряюще, спасибо, — недовольно буркнул Чондэ, — ты всегда умел меня поддержать.

Минсок тихо засмеялся и снова потрепал брата по волосам. Ему доставляло удовольствие вести глупые беседы и постоянно подкалывать друг друга. Это отвлекало от неизбежного, ведь по правде, он тоже боялся. Его страх отличался от страха Чондэ, и даже если детали и причины были разными, суть его оставалась неизменной.

— Не переживай, скоро все закончится, — как можно мягче проговорил Минсок, — и отдай мне свой ежедневник.

— Что? — от неожиданной смены тона и темы, Чондэ резко выпрямился и внимательно, чуть нахмурив брови, посмотрел на брата. — Ты же подарил его мне. Неужели хочешь себе забрать и передарить его какому-то другому Оле? Коварный ты начальник…

— Чондэ, — Минсок попытался сказать это серьезно, но скрыть усмешку не мог, как и то, что за попытками отшутиться, он явственно разглядел тревогу, — хватит ломать комедию…

— Ты подарил его мне, значит теперь он мой! Не отдам!

— Мертвым ежедневники не нужны, — мотнул головой Минсок.

— Вот когда умру, тогда и заберешь! — оскалившись как дворовый пес, выпалил Чондэ.

— Ага-ага, — устало протянул молодой человек, помахивая рукой, — чтоб ты его к этому времени успел сжечь или, того лучше, съесть? Ищи дурака.

— С ним меня похорони. Зачем он тебе вообще?

— Читать мне долгими зимними вечерами нечего…

— Да прям нечего, — фыркнул Чондэ, — я конечно понимаю, что жизнь у тебя долгая была, но у тебя все равно не было достаточно свободного времени, чтобы прочитать все существующие книги, так что поищи себе какое-нибудь другое чтиво.

— Чондэ, — с нажимом повторил Минсок, — либо ты отдаешь мне его сам, либо я бесцеремонно его забираю.

— Ты и так забрал у меня воспоминания, так что тебе еще нужно?

— А я не для того их забираю, чтоб ты их утрату восполнял!

Минсок потянулся рукой к ящику стола, но стоило ему дернуть его за ручку, как Чондэ уперся в него ногой, резко захлопывая.

— Я завещаю его Исину после смерти. Пусть опубликует под своим именем. Хорошая будет книга. Определенно бестселлер.