Лицо Чондэ превратилось в застывшую маску. Он спокойно слушал каждое слово, злобно поджимая губы. Он знал, что его вмешательство в жизнь Исина не останется тайной, но ему вовсе не нравилось, что в их отношения так бесцеремонно вмешивались.

— Это все, что ты хотел сказать? — в голосе Чондэ слышались металлические нотки.

— Это все, что я говорю тебе уже много лет, — проговорил Исин. — Видимо прошлый урок ты так и не усвоил. Держи дистанцию с детьми, Чондэ. У тебя не будет будущего, пока ты не разберешься с самим собой. И пока ты этого не сделаешь, ты будешь отравлять этого мальчика. Оставь его, о нем есть кому позаботиться. И начни уже выполнять то, что я говорю тебе, даже если тебе кажется, что я неправ, потому что, когда ты поймешь, что я был прав, будет уже поздно. Для тебя. Для меня. Для Исина. А теперь уложи его спать и возвращайся к своим делам…

Кажется, он хотел добавить что-то еще, но не успел. Последнее слово резко оборвалось, утопая в гортанном стоне. Взгляд ребенка стал привычно осмысленным, но испуганным. Из носа медленно, очень лениво потекла кровь. Исин вцепился пальчиками в пижаму на груди, в районе сердца. Лицо его исказила гримасой боли. Он испуганно смотрел на Чондэ, пытаясь что-то произнести, но с его губ срывался только хрип. Мальчику было тяжело дышать. Он жалобно хватал воздух ртом.

Чондэ был в ступоре. Он замер, с ужасом глядя на ребенка, и никак не мог заставить себя пошевелиться. Мысль, что нужно что-то сделать, опаздывала. И те мгновения, что Чондэ наблюдал за страданиями мальчика, были для него настоящим кошмаром.

— Оле, — почти беззвучно проговорил Исин, — мне… больно…

И эта фраза будто опустила какой-то рубильник, позволяя Чондэ двигаться. Он, больше ни секунды не мешкая, кинулся к ребенку, сгребая его в свои объятия и крепко прижал к себе.

— Дыши, — торопливо зашептал он, обеспокоенно вглядываясь в бледнеющее лицо ребенка, — постарайся успокоиться и дыши. Глубокий вдох и выдох. Давай, Исин. Вдох и выдох.

— Больно…

— Давай, малыш Син, вдох и выдох, — Чондэ обхватил дрожащие руки ребенка своими, и прижался губами к его мокрому лбу, продолжая шептать, чтобы тот дышал.

Исин покорно выполнял. Он делал глубокий вдох до предела, замирал, дрожа от боли, а потом выдыхал, расслабляясь, и начинал все с начала, только никак не мог успокоиться. Дыхание было прерывистым, тело, в приступах боли, замирало в изломанных неестественных позах. Чондэ понятия не имел, что он может сделать. Если бы была хоть какая-то возможность помочь, он бы обязательно помог. Однако ни он, ни тем более Исин, не имели ни малейшего понятия, что происходит. Все, что Чондэ мог, это крепко обнимать ребенка, укачивая его словно младенца, и напевать песенку, слова которой, поначалу, было сложно разобрать из-за дрожания голоса.

Ребенок стоически терпел. Он пытался сосредоточить свое внимание на песне, чтобы хоть как-то отвлечься, но выходило плохо. Слова втекали в его сознание, разливаясь там мерзкой лужей. Всплывали нечеткие, мутные картины. Боль резала их, словно тупая пила, и не давала стать четкими, захватить все сознание.

Мальчик закрыл глаза, уходя в темноту. В пустоту. Внутрь себя, где, как ему казалось, среди тишины мог отыскать спокойствие. Это место, будто окруженное высокими толстыми невидимыми стенами, не давало боли пробиться внутрь. Она пульсировала, ломилась, старалась пробить преграду, искала в ней брешь, но тщетно. А в этой пустоте, в спокойствии, вдруг начали прорастать яркие картинки. Они словно цветы ростками пробивались сквозь темноту и распускались.

И вот уже воображение в полной мере было способно видеть то, о чем поет Чондэ. Капли краски, расползающиеся по черной ткани сознания, сливались в единое целое. Перед глазами Исина возник золотой город, окруженный высокими стенами. Он черепахой раскинулся посреди бескрайней пустыни, ослепительно сияя в свете яркого палящего солнца. Над ним, будто раскрытый зонтик Оле-Лукойе, нереальным нежно-голубым цветом переливалось небо. Цвет этот был настолько приятным, вкусным, что хотелось откусить кусочек, глотнуть хоть капельку этого неба.

Мальчик в нерешительности замер у прозрачных ворот города, пораженный этим великолепием. Он не смел идти дальше, не был уверен, что ему это дозволено. Он бы хотел знать, можно ли ему дальше, но нигде не было ни табличек с указаниями, ни людей, у которых можно спросить.

Исин поджал губы и зачем-то вскинул голову к самому небу, будто бы там были какие-то подсказки. И к своему счастью, он кое-что обнаружил. То, чему сначала он не придал особого значения. На небе было два солнца.

Точнее не так, там было два светила. Одно желтое, обжигающее своим сиянием, находилось где-то в стороне, а второе, которое он ошибочно принял за солнце, горело холодным белым светом, но оттого не менее ярким, прямо над самым городом. Исин удивленно замер, пытаясь отыскать в этом хоть какой-то смысл. Его астрономических знаний было недостаточно, чтобы разгадать эту загадку. Он знал лишь то, что два солнца быть просто не может. И если бы кто-то рассказал ему, что есть миры, где такое вполне себе может быть, он бы, пожалуй, чувствовал себя менее растерянным.

Но даже не это было самым странным. Что-то с этим местом было точно не так, вот только что. Исин никак не мог этого понять. Все его мысли упирались в два светила на небе, однако на подсознательном уровне он понимал, что дело вовсе не в них. Кроме золотого города посреди пустыни, кроме неба нереально-голубого цвета, было здесь еще что-то.

Ответ пришел постепенно. Кругом не было ни души. Ни в городе, ни за его пределами не было никого. Ни людей, ни животных, ни даже насекомых. Никого. Пустота. Будто бы все разом решили покинуть это место. Но что было еще удивительнее, так это тишина. Ни дуновения ветра, ни шороха песка. Ничего. Исин вслушивался в эту тишину, но слышал лишь вибрации своего сердца. Отсутствие звуков настолько напугало мальчика, что он тут же поспешил что-нибудь сказать, и этим что-нибудь почему-то было его собственное имя.

— Чжан Исин, — твердо, но очень осторожно произнес ребенок, будто боясь, что его могут услышать и это повлечет за собой страшные последствия.

Однако, ничего не произошло. Два слова собственного имени словно мыльный пузырь отделились от губ и тут же лопнули, растворяясь в тишине.

— Оле. Оле-Лукойе, — зачем-то произнес Исин громче и увереннее. Ему будто было интересно, что случится, если он произнесет вслух именно это. И что-то произошло.

Как будто был озвучен пароль, кодовое слово, которое открывало все двери. Реальность начала вибрировать, пошла волнами. Прозрачные ворота города пришли в движение и с надрывным звуком начали открываться. И сквозь маленькую щель между створок вдруг полились звуки. Исин начал слышать щебетание птиц, тихие завывания ветра в улицах, шорох листвы, и голос, звонкий, но при этом мягкий, как журчание ручья, настолько привычный и знакомый. Это был голос Чондэ, и он шел из города. Исин пошел прямо на него.

Было страшно. Мальчик ощущал волнение и трепет. Он вступал в неизвестный ему город, чужой, пустынный. А над самой головой подрагивала белая звезда, сверкающая своим холодным светом. Она всегда была чуть впереди, будто указывала путь, и Исин последовал за ней, потому что это казалось ему правильным.

С каждым пройденным шагом, мальчик заходил все дальше в город. Звезда вела его лабиринтами улиц пустого города, и незаметно спускалась все ниже и ниже, пока не оказалась прямо перед ребенком. Она летела вперед, освещая путь, защищая своим светом. Вопреки ожиданиям она не была холодной, Исин чувствовал ее мягкое тепло. Оно было слабым, вовсе не обжигающим. Нежно касалось кожи, обволакивало мягкой тканью.

Исин безропотно следовал за ней, не допуская и мысли, что это может быть опасно. И он был прав. Чем дальше заходил мальчик, тем больше этот город, сверкающий изобилием и богатством, казался ему пугающим. Он был чужим. Отсюда хотелось уйти. Было в его приветливости что-то отталкивающее. Исин с интересом оглядывал пустынные улицы. Казалось, что еще недавно здесь кипела жизнь, но по какой-то причине все жители разом исчезли. От этой мысли по спине бежали мурашки, и мальчик ускорял шаг, опасаясь, что и он может исчезнуть.