— Странный ты, малыш Син…

— Почему?

— Разве такое возможно, чтобы у тебя все было?

— А разве нет? У меня есть все, что мне надо и даже больше. Поэтому мне не нужно еще что-то…

— Просто поразительно, — улыбнулся Чондэ, — ты первый ребенок, который отказывается от моих подарков и ничего у меня не просит.

— Как это не прошу? — удивленно вскинул голову Исин, утыкаясь молодому человеку подбородком в грудь. — Конечно прошу! Постоянно что-нибудь прошу.

— Разве?

— Ну да, — моргнул мальчик. — То поиграть, то поговорить, то сказку рассказать, то колыбельную спеть… ты, наверно, устал уже.

— Нет, — мотнул головой Чондэ. — Вовсе не устал.

Исин расплылся в довольной улыбке, и его глаза хитро блеснули в тусклом свете. Где-то в глубине сознания промелькнула мысль, что последняя часть разговора больше походила на манипуляцию, но Чондэ тут же попытался от нее отмахнуться. Не мог он признать, что позволяет ребенку так открыто собой манипулировать. И тем не менее, он позволял.

— Тогда спой мне колыбельную, Оле!

— Эм, — растерянно пробормотал Чондэ, — знаешь, я сегодня не в голосе.

Если быть честным, сегодня у него не было настроения петь, да и известные ему колыбельные заканчивались, а повторяться он не любил.

— Ну, Оле! — закапризничал Исин. — Как же я теперь усну без твоей колыбельной?

— Молча, — отрезал молодой человек, пожалуй, немного грубо.

— Ты злой, — обиженно надул губки мальчик, — Оле злой! Не буду молча спать! Обижусь на тебя!

И с этими словами Исин перекатился на кровати, поворачиваясь к Чондэ спиной. Всем своим видом он пытался выразить смертельную обиду и пристыдить тем самым молодого человека. Чондэ вздохнул.

— Малыш Син, — позвал он, когда понял, что ребенок не подает никаких признаков жизни, — ты спишь?

— Нет.

— А что делаешь?

— Обижаюсь на тебя.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Ну ладно. Тогда спи.

— Не буду.

— Совсем?

— Совсем.

— Совсем-совсем?

— Совсем-совсем.

— Что, вообще никогда?

— Вообще никогда. И разговаривать с тобой не буду.

— И разговаривать не будешь? — пораженно ахнул Чондэ. — Тоже совсем?

— Совсем.

— Совсем-совсем?

— Совсем-совсем. Вообще никогда.

— А когда начнешь?

— Что начну?

— Не разговаривать со мной.

— Прямо сейчас начну!

— Сейчас? Вот прямо сейчас?

Исин ничего не ответил, видимо решив воплотить угрозу в реальность.

— Ну вот теперь, когда ты замолчал… спи.

И тут Исин понял, что его подловили. При чем очень обидно. Исин был не единственный, кто умел манипулировать, только Чондэ проделывал это с особым мастерством, отточенным годами тренировок. Все же, не первый день он укладывает детей спать.

— Дурак ты, Оле! — обиженно вскрикнул Исин, с силой пиная Чондэ в ногу. — Не прощу тебя никогда!

Он уткнулся в подушку, изображая этим крайнюю степень обиды. Он бы мог еще и заплакать, но это, на его взгляд, было глупым и недейственным методом. Чондэ не любил слез, но еще больше он не любил, когда их лили попусту.

— Эй, малыш Син! — засмеялся Чондэ, и словно медведь набросился на Исина, зажимая его в объятия. — Ты не можешь на меня обижаться.

— Почему это?

— Потому что я Оле-Лукойе, вот почему…

— Ты дурак, поэтому могу…

— Малыш Син, — обиженно буркнул Чондэ, — ты что же… совсем меня не любишь?

— Люблю, — печально вздохнул Исин.

— Тогда перестань обижаться на меня.

— Разве у меня есть выбор?

— А разве нет?

— Нет.

— Почему?

Исин повернул голову, чтобы бросить печальный взгляд на Чондэ. Будто сейчас он собирался открыть ему истину, которую сам Чондэ еще не знал. И это казалось неправильным. То, что ребенок учит таким простым вещам человека, который прожил уже больше ста лет.

— Потому что люблю…

Почему-то эта фраза поразила Чондэ. Она окатила его словно холодной водой. Он был поражен и испуган. То, как смотрел на него сейчас Исин и то, какие глубокие и связные вещи он говорил, просто не укладывалось в голове.

— Если я люблю тебя, значит я готов прощать тебе все, и в тот момент, когда я не смогу сделать этого… я больше не буду тебя любить.

Чондэ не мог поверить в услышанное. Он по кусочкам выпадал из реальности. Столь простая, и в то же время сложная мысль, выбивала его из колеи. Если ребенок способен излагать подобные вещи, значит с миром что-то не так.

— Есть вещи, Чжан Исин, — еле смог проговорить Чондэ, не отрывая взгляд от переполненных вселенской мудростью детских глаз, — которые не можешь простить даже человеку, которого любишь.

— Нет, Оле, — спокойно произнес Исин, — есть вещи, которые не можешь простить человеку, которого не любишь, а тому, кого любишь, можешь и готов простить все.

— Ты не знаешь, о чем говоришь, — мотнул головой Чондэ, и резко выпрямился, усаживаясь на кровати спиной к ребенку. Он больше не мог выносить этот пристальный взгляд детских глаз, который, казалось, видел его насквозь. Заглядывал в самые потаенные уголки его души. Туда, куда бы Чондэ и сам не хотел заглядывать.

— Ты так думаешь?

Определенно. Что-то определенно шло не так. Чондэ чувствовал это. В манере речи, в том, как Исин выстраивал предложения, какие использовал слова — во всем этом было что-то неправильное. Не свойственное детям. Будто бы это говорил не Исин, а кто-то другой. Кто-то, кто знал Чондэ так же хорошо, как и он сам.

— Я в этом уверен.

Чондэ не мог сказать, к чему был задан этот вопрос и к чему предназначался ответ. Говорили ли они все еще о любви и прощении, или же о невозможности Исина говорить и осознавать такие сложные вещи. А может быть речь шла о том, что осталось в мыслях Чондэ, но так и не было озвучено.

— Я понял.

— Что? — Чондэ забылся на мгновение и повернул голову, чтобы посмотреть на Исина.

Мальчик повернулся на кровати и рывком сел. От взгляда, которым он рассматривал одеяло на своих ногах, у Чондэ по спине пробежали мурашки. В сердце нарастала тревога. Еще никогда у Исина Чондэ не видел такого пустого взгляда. Смотрящего куда-то сквозь пространство и время, не перед собой, а внутрь себя.

— Ты боишься…

— Боюсь? — переспросил Чондэ. Да, он был встревожен, немного напуган, но с людьми, особенно с детьми, как с животными. Дай им лишь на секунду почувствовать твой страх, твою слабость, и они тут же, воспользовавшись этим, сломают тебя.

— Я чувствую твой страх, — прошептал Исин, — всегда чувствую. Кого ты боишься, Оле?

Мальчик повернул голову и посмотрел пустым взглядом на Чондэ так, будто не видел его вовсе. Молодой человек молчал. Он не был уверен, что ему стоит отвечать на этот вопрос. Слишком он был провокационный.

— Ты боишься меня? — до опасного мягко и фальшиво невинно спросил Исин. — Или себя?

Глаза Чондэ округлились. Было в лице ребенка сейчас что-то зловещее, с оттенком садизма. Это было выражение лица свойственное только взрослым людям, которые прекрасно осознают, что давят на больные места собеседника, и им это даже нравится.

— Тебе пора спать, Чжан Исин, — торопливо и очень холодно произнес Чондэ, порывисто вставая с кровати и запахивая пальто. — Мне нужно бежать, так что…

— Ты можешь убежать от меня, Оле, — продолжал мальчик, спокойно, очень четко проговаривая слова, — но не от себя…

— Быстро спать! — рявкнул Чондэ, не сумев сдержаться. Ему вовсе не нравилось направление, в котором развивался разговор. Было стойкое ощущение, что кто-то решил повеселиться таким способом. Каким бы ребенком не был Исин, он не был способен говорить такие вещи, излагать их столь связно и понятно. Создавалось ощущение, что кто-то говорил все это за него.

— Ты не убежишь от своего прошлого Чондэ, — голос Исина изменился, превращаясь почти что в змеиный шепот, и губы его противно изогнулись, когда он произнес имя, знать которое не мог, — рано или поздно оно тебя настигнет. И если ты хочешь и дальше бежать от себя и заниматься саморазрушением отвергая то, кем ты являешься, тебе лучше делать это как можно дальше от этого ребенка. Его неопределившаяся душа слишком подвержена влиянию внешней среды. Он еще один ноль, и я не хочу, чтобы вслед за тобой он стал абсолютным минусом.