— Я здесь, Исин, — молодой человек оказывался за спиной у женщины, так, чтобы мальчишка его видел, и тут же обхватывал протянутую к нему маленькую ручку. — Все хорошо, я здесь.
И ребенок вдруг переставал плакать, устраиваясь щекой на худом плече матери. Он крепко вцеплялся своими пальчиками в руку Чондэ, и это дарило ему ощущение спокойствия. Он чувствовал себя в безопасности. Он просто знал, что если вдруг заплачет, если ему станет больно или плохо, Чондэ придет и утешит его. Что бы ни случилось, он не даст его в обиду. Словно ангел-хранитель, он будет оберегать его.
Никто даже не подозревал, что спокойствие и послушание Исина заключалась именно в существовании Чондэ. Что именно он поет колыбельные мальчику, пока тот, устав за день, не закроет глаза, чтобы провалиться в черный, будто ночное небо, сон. Никто не знал, что именно Чондэ переодевает Исина, когда мать по недоразумению делает что-то не так. Так же как никто никогда не догадается, что порой именно Чондэ кормит невкусным пюре Исина, в котором проснулся Капризка, и не дает ему спокойно есть свою еду.
— Господи, женщина! — устало бормочет Чондэ, когда мать в очередной раз делает что-то не так, а Исин терпеливо поджимает губы и ждет, когда очередное испытание, выпавшее на его долю, окончится. — Ты уверена, что это твой ребенок? Потому что я начинаю в этом сомневаться… Нельзя же делать все так из рук вон плохо!
— Перестань ее обвинять, Чондэ, — шептал Исин, с состраданием наблюдая за происходящим вместе с молодым человеком, — это у тебя до меня было много детей, а у нее я первый. Ей простительна небрежность и растерянность. Ей просто недостает опыта…
И пусть Исин вставал на сторону матери, потому что ему было немного обидно, что Чондэ так отзывается о ней, ведь она была замечательной, и он всем сердцем любил ее, однако он не мог не согласиться, что она все же слишком рассеянная. В целом, когда наблюдаешь за этим со стороны, глазами Чондэ, все выглядит иначе. И даже становится жалко себя, потому что детство кажется вовсе несчастным. Будто бы Чондэ единственное светлое пятно в нем, вот только… если быть честным, именно это светлое пятно Исин и не помнил. Он помнил множество других счастливых моментов, многие из них смутно, но мог абсолютно точно заявить, что ни в одном из его воспоминаний не было Ким Чондэ. И это было странно. Неужели он просто забыл? Он думал об этом и все никак не мог найти ответа. Раньше ему казалось, что он вполне мог бы не помнить его, являйся Чондэ к нему лишь для того, чтобы открыть зонт, однако теперь, когда он видит, что Чондэ был с ним каждый день, из года в год, всегда рядом, он не мог понять, почему это не отпечаталось в его памяти. Будто бы огромный очень важный кусок его воспоминаний куда-то делся. Затерялся. Пропал.
— Женщина! Отойдите от ребенка! Оставьте это профессионалам! — кричал Чондэ, который просто не мог выносить происходящего. Это было преступление против человека. Нельзя было так обращаться с детьми. Хотя, если по правде, он делал вещи похуже, но его это почему-то не волновало.
От всего происходящего у Исина щемило сердце. Он чувствовал, как ему становится невыносимо сладко и грустно. И он не знал, как ему это выносить. Он очень медленно приходил к мысли, что эта история о нем и Чондэ. Ему потребовалось слишком много времени, прежде чем он начал ассоциировать себя с ребенком. И дело было тут во взгляде, в том, какими сияющими, полными любви и ожидания чего-то потрясающего глазами он смотрел на Чондэ. Исин понимал, что и сейчас он смотрит на Чондэ точно так же. Спустя годы изменилось многое, но не это.
Шли годы, Исин рос, и вместе с ним менялся Чондэ. Присущие молодому человеку уныние и тоска куда-то испарились. Он стал мягче, стал добрее, улыбчивее. Он стал сиять словно звезды в безоблачную ночь. Будто спустя много лет черная дыра в груди Чондэ стала затягиваться, становилась все меньше. Молодой человек чувствовал, что нашел недостающий фрагмент. И в этом было его счастье. Чистейшее, переливающееся всеми цветами радуги счастье. Столь незнакомое и яркое чувство переполняло его, меняло. Ему было тесно в груди, и оно просто вытекало наружу, как из переполненной чаши. Не только Чондэ, его мир стал другим. Ярче, насыщеннее, светлее.
От мысли, что смог изменить чей-то мир своим существованием, Исин приходил в восторг. Его переполняло чувство собственной важности, граничащее с нежностью. Сложно было сдержать себя. Исин хотел продолжать менять мир Чондэ к лучшему, но уже быть в этом процессе не зрителем, а непосредственным участником. И в эти моменты, он даже не допускал мысли, что не сможет продолжить эту замечательную историю.
А в это время маленький Исин уже перешел в более или менее сознательный возраст. В тот, когда начинаешь изучать все аспекты жизни в этом мире, ищешь ответы на свои вопросы, учишься жить по правилам, установленным здесь. И тогда Исин всерьез задался вопросом о том, как он объяснял себе существование в своей жизни Чондэ. Ведь только он знал о его существовании, другие считали это лишь бурной детской фантазией.
Исин наблюдал за своим детским миром в попытке его растолковать и это было весьма занимательно. В процессе открывалось столько деталей, которые были забыты, открывался потаенный смысл, которому Исин никогда не придавал значения. И если честно, молодой человек находил это странным, будто что-то заставляло его не обращать на это внимания. Вот, например, его детские рисунки. Чжан никогда не искал в них глубинный смысл, предпочитая списать все на бурную детскую фантазию. Мало ли какие вещи она рисовала в его голове. Он лишь переносил все на бумагу. А теперь он понял в чем была суть его детских рисунков и странных историй матери о «воображаемом друге», которые она так любила рассказывать знакомым как забавную историю. Исина это всегда смущало, и больше, конечно, тем фактом, что он этого совершенно не помнит. Если он действительно твердил без умолку о Чондэ, не понимая тогда, что делать этого не стоит, разве это не должно было стать проблемой? Поводом окружающих для волнения?
Чондэ, кажется, и сам стал задавать себе эти вопросы, потому что он был первым, кто стал решать эту проблему. Пока Исин был в том возрасте, когда существование воображаемых друзей допускалось, все было в полном порядке, но тем не менее, Чондэ уже начинал вводить правила и ограничения, чтобы его присутствие в жизни Исина не показалось кому-то критическим. Пусть причины этих ограничений и правил для маленького Чжана оставались загадкой, он понимающе относился к ним. Послушно выполнял все, что говорил Чондэ, и оттого все шло гладко. Когда же Исин перешел в более сознательный возраст и начал понимать что к чему, Чондэ стал объяснять ему без увиливаний, но максимально доступно, почему его существование не стоит придавать огласке.
Кроме того, чем старше становился Исин, тем меньше Чондэ становилось в его жизни. Будто бы молодой человек сознательно освобождал ребенку больше личного пространства, пытался приучить к жизни без него, пока ситуация не станет критической. Их время, которое они проводили друг с другом, неумолимо сокращалось, и в конечном итоге превратилось лишь в несколько часов перед сном, которые Чондэ отводил им для общения.
— Хмммм, — задумчиво протянул Чондэ, утыкаясь носом в сцепленные в замок руки, — слишком сложно. Как же мне стоит поступить?
— Сдавайся! — радостно прокричал Исин, вскидывая вверх руку с игрушечным самолетом. — Ты окружен! У тебя нет шансов!
Чондэ сидел в окружении армии старых оловянных солдатиков, которые застыли в динамичных позах, и всем своим видом показывали, что если они подошли так близко, то у врага явно нет шанса на спасение. Грозный их вид, однако, немного смягчался их плоскостью. И несмотря на то, что Чондэ был окружен огромной армией, Исину этого казалось мало. Дело он имел с весьма опасным врагом, поэтому подстраховал свою бессмертную армию солдат различной техникой, что была не такой яркой как новомодные пластмассовые игрушки, зато была неубиваемой. Самое то для боя. И на всякий случай, замыкали это убийственное войско несколько мягких игрушек, на фоне общей картины выглядящие как монстры-переростки.
