Конечно, это пластинка не является «Наутилусом Помпилиусом» в том понимании, в котором им являются предыдущие альбомы группы. Я думаю, что главная ошибка состояла в этом.

Ведущий: То есть вы считаете, что «Наутилус» со своей репутацией не выдержал потока технологий, который пытались в каждый трек впихнуть?

ИК: Элементарно. Когда мы начали работать с Биллом Нельсоном, когда мы начали работать над этой конкретной пластинкой, мы поняли, что это уже не «Наутилус». Предсказать это, за отсутствием опыта подобной работы, конечно, мы не могли заранее. Если бы могли, мы бы еще весной подумали о распаде коллектива и, возможно, он бы произошел менее травматично, менее резко и с меньшим количеством человеческих обид.

Ведущий: Когда музыканты отправляются работать за границу, есть в этом некая опасность, на мой взгляд. Потому что когда человек попадает в немножко другой мир, причем в мир куда более совершенный с музыкальной точки зрения, где ему дают понять, кем он является на самом деле, то есть человеком из страны, которая по всем музыкальным меркам является самой глухой провинцией (наверное, так с «Наутилусом» и произошло в Англии), это повод если и не для нервного срыва, то, по крайней мере, для какого-то такого некомфортного состояния. Слава испытывал что-то похожее? Или Вы испытывали что-то похожее?

ИК: Я думаю, что да, что испытывал. Мне испытывать это сложно, потому что я же не музыкант, это не моя музыка, и, в общем, я хорошо представлял, что нас там ждет, Слава, наверное, в меньшей степени. А во-вторых, чем раньше это дано понять, тем лучше, потому что тем больше времени есть, чтобы исправиться. Я считаю, что мы с этим столкнулись слишком поздно.

Ведущий: То есть возможности исправиться уже нет?

ИК: Нет, она есть, но потребуется потеть значительно больше, чем десять лет тому назад.

Ведущий: Как Вы думаете, уровень европейский каким-то образом применим к нам? Или у нас «своя свадьба», и нам просто незачем пихаться во всю эту свободную Европу со своей музыкой?

ИК: Ну свадьба у нас пока совсем своя и, очевидно, еще долго будет таковой оставаться. Пихаться в свободную Европу со своей музыкой все равно нужно, потому что это делают все, и невозможно узнать, что ты делаешь, пока ты будешь, запершись в туалете, бренчать на гитаре и восхищаться сам собой. Нужно чтобы творчество прошло объективную проверку. А в смысле соответствия нашего уровня европейскому можно сказать, что здесь есть как свои плюсы, так и свои минусы. С одной стороны, плохо, что у нас так много второсортной, третьесортной и даже четверосортной музыки и, более того, что ее слушают так много людей. Потому что то, что ты слушаешь в 12 лет, неизбежно отразится на том, что ты будешь петь в 22. Но есть и хорошие стороны, например, неохваченность нашего рынка интересами компаний-мейджоров, которые навязывают очень конкретную маркетинговую и имиджевую политику, в которой уже совершенно не подергаешься, если ты хочешь сказать что-то совершенно свое и совершенно альтернативное существующей тенденции. Так что шансы-то есть. Шансы всегда есть. Главное – работать.

Сергей Соседов, «Искус», «Спектр»: Мне многое нравилось, что Вы сделали в рамках группы «Наутилус Помпилиус», Илья, хотя многие поклонники спорят (и критики тоже) о качестве Ваших стихов. Но все отмечали в них броскую метафорическую подачу, свежесть и яркость образов, достаточно вспомнить и раннюю Вашу лирику, и более поздние стихи, допустим, такие вещи, как «Утро Полины», «Титаник», «Колеса любви», да тот же «Тутанхамон»… Но в песнях последнего альбома со странным названием «Яблокитай» заметен некий спад. В песнях многих заметна такая вычурная – не хочется говорить это слово – беспомощность, какой-то снобизм, творческая усталость, что кажется непонятным. Песня «Апельсиновый день», например, неореалистически напоминает старенькую «оранжевую» песню… помните? «Оранжевые дяди, оранжевые тети»… Вы пишете: «в твоих глазах горит апельсиновый свет, в твоих глазах горит апельсиновый свет», и он все время горит. В другой песне, «Сестры печали», есть такие строчки: «жены радости пьют твое время, как воду, а сестры печали внезапны, как дождь». Почему «жены радости»? Может, лучше «мужья радости», потому что «радость» – женского рода, герой песни обращается к женщине. Вы же не пишете поэзию розовую или голубую, хотя, наверное, могли бы попробовать себя и в этой ипостаси. Я уверен, у Вас получилось бы это (смех в зале). И, допустим, в произведении «Люди на холме» тоже есть интересные строчки: «Иногда мне кажется, что я должен встать и отнести тебя, как дитя». Куда? «Броситься сверху с вершины холма». Зачем? «Так будет лучше для тебя и меня», но «мы лежим на склоне холма, и мне кажется, что это все ерунда». Мне тоже, Илья, кажется, что все это ерунда, но тем не менее как одаренный поэт, который, я уверен, написал десятки хитов, вдруг снизошел до такой поэтической некондиции?

ИК: У меня как две самые большие ценности дома хранятся две вырезки агентства «Intermedia». Первая – это рецензия на альбом «Крылья», а вторая – рецензия на альбом «Яблокитай». В общем-то, они написаны примерно в том ключе, в котором Вы сейчас говорили, – и первая, и вторая. Только вторая (того же автора), та, которая посвящена альбому «Яблокитай», приводит как пример поэтической зрелости и правильного обращения со словом альбом «Крылья». Поэтому, может Вы еще пока не привыкли, Вам придется пока привыкать к этому альбому. Это первое. А второе – никакой особенной поэтической проблемы в том, что Вы прочитали, я не нахожу. Радость беспола – она не мужчина и не женщина. Если Вы так свободно относитесь к половой ориентации, как только что Вы продемонстрировали в своей речи, Вас не должны смущать такие маленькие проблемы.

СС: Нет, меня не смущает. И Вас тоже не смущает, видимо?

ИК: Меня абсолютно не смущает. А насчет окрашенной каким-то цветом карьеры, Вы не очень-то и промахнулись. Я ужасно люблю участвовать в лесбиянских чатах по Интернету под псевдонимом Lucy in the Sky with Diamonds – это одно из моих любимых ночных развлечений.

СС: Интересно!

Максим Резник, «РИФ-ТВ»: У поэтов, которые пишут песни, как правило существует некая обида, обида на жизнь, на прессу, на публику, которая рассматривает их только как сочинителей текстов песен. Вот скажите… Ваше внутреннее ощущение… Вы себя ощущаете текстовиком или все-таки поэтом, и то, что Вы делаете, – это поэзия для Вас?

ИК: Вообще, все что я делаю, – это поэзия для меня, включая чистку зубов. А что касается узкопрофессионального определения, то я пишу тексты, потому что это так: я не пишу стихов, которые не предполагаю услышать как песню. А я писал их, когда был очень молодым, потому что еще не знал, что можно писать песни. И когда я впервые открыл это замечательное занятие, оно мне очень понравилось, и я почувствовал, что за его пределами мне больше в поэзии ничего не нужно. Поэтому никакой обиды ни на кого у меня нет. Обида у меня появляется, когда мне задают идиотские вопросы и, как правило, только в этом случае.

Севастьян Козицин, «Деловая столица»: А можно немножко конкретизировать, как Вы пришли к самому творчеству, то есть, может быть, у Вас образование филологическое либо это вдохновение было?

ИК: Я начал писать стихи после того, как моя первая серьезная любовь закончилась крахом. Я думаю, что это совершенно обычный старт для подобной карьеры. А о филологическом образовании или даже о вдохновении я тогда еще даже не помышлял, потому что был крайне далек от этого в 15 лет.

СК: Кто же ваши кумиры в поэзии?

ИК: Я по знаку Зодиака – весы. Это знак, которому бесполезно задавать вопросы из категории «самые-самые лучшие» или «самые-самые любимые». Мы очень переменчивы: сегодня это один человек, завтра это другой человек. Я люблю очень много поэтов, хотя сами стихи читаю достаточно редко, потому что это очень большая нагрузка – читать стихи, если читать их по-настоящему.