СК: Может ли появиться новый вирус, или у ящера уже выработался иммунитет, и он теперь более жизнестойкий?

ИК: Хороший вопрос. Мне кажется, что пока мы вообще не можем сказать, что с ним будет, как и когда. Мы находимся лишь в начале мутации, и еще неизвестно, что и куда у него отрастет.

ЕК: Какой Вам видится ситуация в современной отечественной музыке?

ИК: Современная легкая отечественная музыка переживает этап, который начался после финансового кризиса 1998 года. Он кардинально отличается от предыдущего в первую очередь тем, что происходит реальное включение нашего музыкального бизнеса в мировую систему музыкального бизнеса. Этот процесс идет очень противоречиво и зигзагообразно, сопровождается как попытками стандартизироваться под принятые сейчас в массовой культуре образцы, так и попытками обособиться в сугубо национальных рамках.

ЕК: На Ваш взгляд, этот процесс случайно совпал с финансовым кризисом или нет?

ИК: Нет, это произошло не случайно. Кризис стал переломным моментом, после которого жить по-старому стало невозможно, разорились многие фирмы, не только в музыкальном бизнесе, созданные на первоначальном этапе приватизации социалистического хозяйства, на странных деньгах, со странными намерениями, функционирующие по непохожему ни на что образцу, который сочетал новые моменты с архаичными, унаследованными от советской развлекательной музыки (в смысле организации и подхода).

Кризис подействовал как инсулиновая терапия на все стороны общественной жизни. Этот процесс происходит на таком этапе существования мировой массовой культуры, когда она находится в глубоком кризисе. Россия как всегда готова интегрироваться в какие-то глобальные процессы в тот момент, когда эти процессы находится на стадии глубокого загнивания. Когда у продукта срок годности просрочен, мы на него и наваливаемся. К тому моменту, когда советская культура была готова к интеграции с мировой, она во многом стала напоминать советскую массовую культуру. Такой парадокс. Поэтому процесс интеграции идет сравнительно легко, во всяком случае, намного легче, чем 10 лет назад. 10 лет назад Алсу не могла попасть на «Евровидение» не потому, что у нас не было Алсу или мы были не готовы, просто пропасть между творческими ментальностями была больше. Сейчас этой пропасти нет, на мой взгляд, ее преодолели путем сближения с обеих сторон.

Нам сейчас легче интегрироваться не только потому, что мы стали более цивилизованными и современными, но и потому что они, условно говоря, стали менее цивилизованными. Я не удивлюсь, если скоро кто-то типа Крутого, только посвежее и помоложе, будет играть концерты в «Madison Square Garden», и на них будет ходить не только русская эмиграция. Сейчас выясняется, что у всей мировой попсы одинаковая идеология. Бодрийяр, Фуко и жена его Фукуяма правят миром. До поры до времени.

ЕК: Что Вам нравится в отечественной музыке?

ИК: В настоящий момент в отечественной музыке мне нравится очень мало. Время от времени появляются интересные, но малоизвестные композиции и группы, которые приносят демонстрационки, записи. Из тех, кто постоянно присутствует в эфире, мне никто не нравится. Они никакие, такие ватные бармалеи, в них, условно говоря, ничего нет.

ЕК: Есть сейчас на эстраде не «ватные бармалеи»?

ИК: За последнее время появилась единственная фигура крупного масштаба – это Дельфин. Он – личность, в нем есть энергия. Личность сообщает информацию, а не ретранслирует ее.

ЕК: Какую музыку Вы слушаете в свободное время?

ИК: Мне трудно ответить на этот вопрос. Слушаю самую разнообразную, и не только ту, которая мне нравится. Потому что это, к сожалению, моя работа.

ЕК: Вас не раздражает большое количество музыки, которая тем более в основном Вам не интересна?

ИК: Нет. Для меня это естественно – слушать музыку с утра до вечера.

ЕК: Как Вы, человек с химическим образованием, попали в музыкальную среду?

ИК: В 1980-е годы молодой человек, который не интересовался рок-н-роллом, не мог называть себя продвинутым. Другой вопрос – почему я задержался. Думаю, только потому что музыка стала для меня средством заработка и общественной жизни. Я имею в виду группу «Наутилус Помпилиус». Так как музыка привела меня к реальным успехам, я в ней и задержался. В тот период много людей интриговало с музыкой: собирали пластинки, играли в группах, писали песни. Большинство из них сейчас занимаются другим, только потому что они не стали известными в музыкальной сфере, и у них не было повода превращать хобби в профессию. Не знаю, насколько случаен мой альянс с музыкой, но альянс с советским рок-н-роллом достаточно случаен, так как никогда не совпадал с основным направлением моих интересов.

ЕК: Вы считаете, что увлечение музыкой стало Вашей профессией?

ИК: Оно стало одним из моих источников дохода, одной из моих профессий только потому, что я прозанимался той же самой группой «Наутилус Помпилиус» значительно большее времени, чем стоило бы. Но это – не моя вина. 5–7 лет выпало на переходный период и те процессы, которые уже должны были закончиться, затянулись. История на несколько лет затормозила перед тем, как сделать дальнейший рывок. Я сожалею только о том, что этот период длился слишком долго, но не о том, что он вообще был.

ЕК: Сейчас Вы занимаетесь музыкальными проектами? Я слышала Вы продюсировали какую-то молодую группу, реализовывали проект с Олегом Сакмаровым.

ИК: Я не продюсировал никаких групп – это ложные слухи. Я даже не был к этому готов профессионально, только сейчас я, может быть, готов, чтобы заняться чем-нибудь подобным.

В проект «Чужие» (которым мы занимались не только с Сакмаровым, просто Олег был первым инициатором этого проекта) участвовали много людей, например, Алеся Маньковская, Александр Маракулин, гитарист из «Мумий Тролля», гитарист из «Квартала». Как раз Сакмаров-то «чужими» сейчас не занимается. В «чужих» все занимались всем; я писал тексты, сочинял музыку, аранжировал, записывал, то есть учился заниматься музыкой. Мы не собираемся бросать этот проект, а, наоборот, хотим работать дальше.

ЕК: Каковы, на Ваш взгляд, тенденции в нашей музыке? Грядет музыкальная интеграция с Западом?

ИК: Я не берусь об этом судить. Всякие предсказания будущего чреваты и делаются с малой вероятностью попадания. Рано или поздно, трудно предсказать в какой форме, постоянная потребность человека в самопознании и самовыражении справится с теми оковами, которые на эту потребность пытаются наложить, и прорвется в самой непредсказуемой форме. Может быть, пунктом музыкального расцвета будет Индия или исламские страны.

Но за мутантами будущее, нормальные люди не смогут одержать над ними победу. У нормальных людей остается единственная возможность – вымирать, что мы видим на примере американской или российской нации. Как только нормальные люди начинают одерживать победу над мутантами, их приходится ввозить для поддержания потенциала. Иначе нация биологически вымирает. Англосаксы и русские вымирают по миллиону в год – вот ответ на все вопросы. У людей есть потребность в парадоксальном, странном, выходящем за пределы повседневного опыта.

Музыка – один из инструментов преодоления повседневного человеческого опыта, поэтому ее пытаются укротить, т. е. сделать никакой. Есть способы сделать музыку никакой, нейтрализовать ее, превратить в организованный шум.