Чувством вины можно себя уничтожить, затретировать, довести до помешательства, это да, но при чем тут Бог?

К отцу Алексею меня привела моя подруга Алена. Она давно его знала и рассказала обо мне. «Он сам попросил об этой встрече», – сказала Алена.

Что ж, пойду к любому, кто сможет хоть немного меня утешить.

Я знала, что отцу Алексею всего 38, у него шестеро детей. Он активный пользователь «Фейсбука», а его матушка – «Одноклассников». Я понимала и приветствовала такую общительность служителя церкви, но сомневалась, что он сумеет мне помочь. Что этот благополучный человек знает о трагедиях, ведь в его жизни не было ни одной?

Отец Алексей встретил меня у храма, перекрестил со словами «Спаси, Господи» и обнял. Потом взял за руку и повел в какую-то маленькую боковую дверь, в помещение с иконами и лавками. Наверное, это был кабинет священника.

– Знаю, дорогая Вероника, что вы задаете себе вопрос «почему»? – сказал он, держа меня за руки.

– Именно так. И еще – за что? За что Господь наказал нас? Почему он меня и дочь так не любит, что мы плохого ему сделали?! – я говорила громко, резко, да что там – попросту грубо.

– Господь никого не наказывает, Вероника, Господь любит всех. И важно понять, что у Господа нет мертвых, у Него все живы, – проговорил батюшка, не отпуская моих рук. – Запомните: у Господа все живы! А кому и когда уйти в вечную жизнь, это решает только Господь. Не несчастный случай, не стечение обстоятельств.

– Но ведь моя дочь была так молода, почему ей не побыть еще на земле? Почему Господь не позволил ей жить? Почему он решил, что довольно? – Я бросала слова, злясь не только на Бога, но и на батюшку, который защищал непостижимое злодеяние.

Я отвела взгляд и посмотрела на иконостас. В глазах святых не видела ни любви, ни сострадания. Может быть, даже укор. Вы меня еще и упрекаете? Может быть, я ошибалась, потому что очень злилась. К человеку в злобе не может проникнуть никакое позитивное чувство. Я перевела взгляд на батюшку.

– Мы не знаем промысла Божьего, почему и когда он позволяет уйти в другой мир тому или иному человеку, – он говорил спокойно и уверенно, глядя мне в глаза. – Бог с нами не для того, чтобы предотвратить несчастья. Не для того, дорогая Вероника! Он для того, чтобы помочь нам достойно пережить их.

Я хмыкнула и покачала головой.

– Но вы должны знать, – продолжил он, – что вашей дочери сейчас хорошо, она там, где все есть, она в спокойном, светлом месте, просто поверьте мне, – батюшка говорил тихо, в его добром взгляде я видела понимание и необъяснимую, учитывая его молодой возраст, мудрость. – Я уже молился за Полину, и буду молиться всегда. Ей там хорошо, Вероника!

Я с недоверием смотрела на него. Он, конечно, чувствовал это.

– Если бы я мог частичку своей убежденности в том, что говорю, вложить в ваше сердце, был бы счастлив.

– Попробуйте вложить, батюшка, потому что я не знаю, как дальше жить, если жить совсем не хочется. Почему Он не забрал меня? Почему ее, ну почему не меня?! – я уже кричала. Я ничего не могла с собой поделать.

– Значит, вы еще не выполнили своей миссии на Земле, – спокойно объяснил он.

– Да какую же миссию выполнила моя дочь?! – возмутилась я. – Она ничего не успела, даже стать мамой, даже полюбить по-настоящему!!!

– Дорогая Вероника, мы не властны познать волю Божию, – он был терпелив, этот молодой священник. – Иногда Господь забирает человека, чтобы уберечь от какого-то большого греха. Мать декабриста Рылеева, когда он в детстве заболел, молилась Господу только о том, чтобы мальчик выжил. И было ей видение. Сынок поправился, выучился, стал офицером, в Петербурге стал участвовать в сомнительных тайных кружках. В конце концов, вышел на Сенатскую площадь, чтобы свергнуть царя, и за это преступление был повешен. Все это матери Рылеева открылось в видении. Но она все равно молила Господа даровать жизнь ее маленькому сыну. И ребенок выжил. Ну а потом, как вы знаете, все случилось так, как ей привиделось много лет назад. Ее сын был повешен.

– Возможно, Рылеев умирал счастливым, и так видел свою миссию, свое предназначение, – возразила я.

– Представьте, что чувствовала мать Иисуса Христа, когда на ее глазах сына истязали и прибивали гвоздями к кресту. Подумайте о ее страданиях. Божья Мать знает ваше горе, понимает его, она поможет вам преодолеть уныние и скорбь, Вероника.

– Что мне делать, батюшка, что?

– Молиться за свою дочь. Мы должны молиться за тех, кто сам за себя помолиться не может. А они, наши близкие, помогут нам. Дети, ушедшие раньше родителей, становятся их ангелами-хранителями и направляют их жизнь к спасению.

Мы тогда долго проговорили. Я уже не была такой колючей и непреклонной, как вначале. Увидела искреннее душевное участие (в этом я не могла ошибиться, такие вещи чувствую) – и оно подействовало на меня почти гипнотически.

Напоследок батюшка посоветовал мне исповедоваться, дал книгу с молитвами, объяснил, как нужно подготовиться к причастию. А потом повел к иконам и прочитал какие-то неизвестные мне молитвы. Мне показалось, взгляд святых стал мягче.

И то ли мне повезло со священником, то ли проникли в сознание его тихие слова и заверения, что Поле хорошо там, то ли сыграло роль мое отчаянное желание все это услышать, – но после разговора мне действительно стало чуть легче. А когда через несколько дней я исповедовалась и причастилась, что-то потеплело внутри. Я уже не была безумно мечущейся в невидимых миру страданиях несчастной матерью. Мое отчаяние не ушло, но стало не таким беспросветным, что ли. Другим.

Когда я шла на литургию, моросил холодный дождь. А когда вышла на крыльцо после причастия – выглянуло солнце, и его луч затеплился на моей щеке.

И тогда впервые заплакала.

С тех пор стала ходить в церковь. Мне казалось, что это единственное место, где смиряешься, понимая: ничто от нас не зависит, на все воля Божья. Судьба человека расписана с момента рождения. Может быть, так утешаешься, может, обманываешься. Но ведь чуть легче. Для меня даже одна капля успокоения была даром.

И да, я стала понимать людей, которые после потери детей обратились к Богу.

А к кому еще?

Я вернулась в Москву. Очень боялась войти в свою некогда любимую квартиру, где услышала самое жуткое известие. Может, даже не смогу теперь здесь жить?

Спасибо Жанне: она вызвала уборщицу, и та навела идеальный порядок. Даже мебель переставили.

Жанна перебралась ко мне. Она обещала моим родственникам пожить со мной какое-то время – такой была официальная версия ее переезда ко мне. На самом деле у нее не ладилось в семье, и не только с мужем, но и с мамой, и со взрослой дочкой. Я знала, что Жанна не очень комфортный для людей человек, в том числе, самых близких. У нее были сложности и на работе. Возраст ее приближался к пятидесяти, и хотя кучу денег она отдавала косметологу, но паспортные данные от отдела кадров и руководства не скроешь. А ее начальник, сам пожилой, предпочитал видеть на работе молодых, красивых сотрудниц, пусть даже не очень способных. Впрочем, разве только там, где работала Жанна? Так теперь было почти во всех компаниях. Отсутствие талантов зачастую искупается молодостью и привлекательностью. Время моделей.

Еще была у Жанны неприятная черта – завистливость, увы, заметная окружающим. Пораженного этой напастью человека всюду ждут огорчения. Я чувствовала, что и мне она завидовала. У меня и квартира элитная в престижном районе, а она жила с семьей в унылом подмосковном городке, и нужные связи у меня (столь важные в столице), и приятелей-друзей немало, а у Жанны, по сути, никого. Только я. Это и удивляло, и обязывало. Я жалела Жанну – жить в зависти тяжко и разрушительно для психики.

– Представляешь, – жаловалась она мне, – этот Алдошин, дурак дураком, а ездит на «ренджровере»! А я после работы на маршрутку иду.

– Но ты же можешь купить себе машину, – возражала я.