Мы обнялись и так просидели весь антракт, две несчастные матери, выброшенные злым роком на черный холодный берег, кишащий чудищами страха и безысходности.

Когда я стала придумывать памятник для Полиной могилы, Даша привезла мне толстый конверт с деньгами: «Это мой вклад в памятник Полечке».

Был у меня в приятелях почти олигарх Федя. Когда мы познакомились по работе, он активно за мной ухаживал, но я остановила его: «Федь, давай лучше дружить». И мы дружили, встречались в кафе, гуляли по улицам, болтали о политике и политиках. Федя был в теме, я тоже, потому что занималась политической журналистикой и разбиралась в разных властных хитросплетениях.

И сейчас мы с Федей иногда встречались на пару часов по выходным. Жил он по соседству, в красивом особняке в легендарном поселке художников, на который выходили окна моей спальни. Все так же темой разговоров были политические сплетни и всякие тайные пружины власти. Точнее, теперь я больше слушала Федю (мужчины ведь страсть как любят, когда им заинтересованно внимают). Прежде интересные, сейчас все эти вихляния так называемой большой политики казались мне убогими, скоморошьими, никчемушными. Но мне не хотелось, чтобы Федя подумал, будто я стала совсем другой после трагедии. Мне хотелось остаться прежней в глазах окружающих. Даже не знаю, почему. Наверное, тогда мне было важно их мнение. Денег Федя не предложил, хотя спросил, собираюсь ли я на годовщину установить памятник? Я бы, может, и отказалась от его денег, как отказывалась от помощи других состоятельных знакомых. А может, и нет: Федя был богаче всех в моем окружении. А я уже представляла, что красивый памятник – это очень дорого. Ну, не предложил и ладно. Наши дружеские отношения с Федей из-за этого не претерпели никаких перемен.

Когда вернулась с очередной прогулки, Жанна поинтересовалась, счел ли богатенький Федя необходимым помочь мне деньгами? Узнав, что нет, прокомментировала: «Какой жлоб!».

Наверное, нельзя ожидать от людей того, на что они неспособны, а надо ценить даже за то немногое, что есть в них хорошего. Или с кем просто комфортно. Ценить тех людей, которые не пойдут на откровенную сознательную гнусность. Как у Довлатова? «Порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия». Когда я впервые давным-давно услышала это высказывание, то лишь рассмеялась. Но в нашем сегодняшнем мире, с его стремительно обесценивающимися добром и великодушием, эти ироничные слова звучали все правдивее и серьезнее. И совсем не смешно.

Помню, отец Алексей во время наших длительных бесед как-то сказал мне:

– Вероника, хочу вас предупредить о бесах. Да-да, не смотрите так недоверчиво. Когда человек в беде, он очень уязвим, и бесы могут обрушиться на него.

Я постаралась сделать понимающее лицо, но батюшка, чувствуя мое недоверие, продолжил:

– Вы думаете, что бесы – это что-то несуществующее, придуманное церковниками? Но это не так. Бесы – реальные сущности. Они – падшие ангелы, служили любви и добру, но предали Господа и встали на сторону зла. А уж в нем они настоящие виртуозы. И мастерски, незаметно, могут подкрасться к человеку и ударить. Или заставить человека совершить зло. Или подтолкнуть к подлостям его близких. Особенно бесы активны, когда человек в унынии, когда страдает.

Я запомнила этот разговор с батюшкой. Но не придала значения, по-прежнему уверенная, что вся сила и слабость в самом человеке, и нечего на бесов кивать.

Пройдет совсем немного времени, и я пойму, как прав был батюшка.

А мы с Жанной собирались во Флоренцию. Я чувствовала, что даже это небольшое путешествие отвлечет меня от тяжелых мыслей, картин, которые изматывали меня, когда представляла огонь и Полю… Воображение, несомненное благо для творческого человека, стало моим проклятием. Антидепрессанты и транквилизаторы не помогали. Да и способны ли лекарства помочь разбитому сердцу? Фармацевтика, уверилась я, в большом горе бессильна.

Жанна готовилась к поездке основательно. Проштудировала «Божественную комедию» Данте Алигьери, который жил во Флоренции, где и встретил прекрасную Беатриче. Если я нашла у Данте точно описывающие мою нынешнюю жизнь строки: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу…», то моя подруга прониклась его религиозной философией. У Данте атеистку Жанну впечатлило описание ада с его девятью кругами, а особенно самого страшного, девятого – за предательство. Даже убийство, по Данте, меньшее зло. В девятом круге вмерзшие в ледяное озеро, обреченные на вечные голод и муки, – Иуда, предавший Христа, Брут, отрекшийся от Юлия Цезаря и миллионы знаменитых и малоизвестных подлецов. В тот же страшный круг, верила Жанна, непременно попадут некоторые наши общие знакомые, совершившие подлости: и та, и тот, и этот. Беспощадна была моя подруга к тем, кто совершил малейшую оплошность, особенно по отношению к ней. Помню, как она рассказывала, что начальник, назначая ее на новую, скажем прямо, «собачью» должность, в шутку напутствовал: «Ты должна так построить всех, чтобы о тебе говорили: “Жанка – гестапо”». Сомнительной ценности повышение, унизительная привилегия, гадкое напутствие. Но Жанна не испугалась, ибо не из слабонервных. Она, я полагаю, доблестно выполнила наказ начальника.

Флоренция была прекрасна. Мы любовались роскошными палаццо и площадями, углублялись в нетуристические районы, пили кофе и вино в маленьких кафешках на тихих улицах. Многолюдья мы намеренно избегали, решив гулять по знаменитым местам ночью – благо наша гостиница находилась в самом центре.

Я отстояла очередь в Уффици, а Жанна пошла по магазинам. Она не любила музеев.

Конечно, я не надеялась прилежно обойти все залы, а выбрала для детального осмотра лишь несколько картин, которые особенно хотелось увидеть. Например, знаменитую «Рождение Венеры» Боттичелли. Долго вглядывалась в прекрасные черты небесного лица, любуясь роскошным телом Венеры, отдавая дань волшебному дару художника.

Отыскала и другую знаменитую Венеру – «Венеру Урбинскую» Тициана, откровенно эротичную, о которой много читала. Венера Тициана – это невеста герцога, по заказу которого художник писал картину. Любопытно, а как же позировала обнаженной непорочная юная невеста герцога? Вернее, как он позволил? Но чтобы греховные мысли не бродили в головах зрителей, а может, и самого живописца, Тициан изобразил на кровати маленькую собачонку, которая, по мнению искусствоведов, символизировала верность в браке. Правда, эротичный пафос картины снижают две служанки на заднем плане, неэстетично роющиеся в сундуке красавицы Венеры, чтобы найти, чем прикрыть ее вызывающую наготу.

Рядом со мной остановилась парочка юных итальянцев. Они лишь мельком взглянули на шедевр и принялись целоваться, никого не стесняясь. Такое, наверное, возможно только в Италии, пропитанной чувственностью, хоть сотни лет назад, хоть сейчас. Это был не просто обычный поцелуй, а демонстративное утверждение… ну пусть не любви, а желания – самонадеянное и очаровательное в своей дерзости.

Посетители обходили парочку. Одни хихикали, другие, вероятно, сдержанные северные европейцы, может быть, немцы, осуждающе поднимали брови.

Нацеловавшись, парочка взялась за руки и, улыбаясь, пошла по залу, совершенно игнорируя публику. Вот захотелось им прийти в Уффици, чтобы нацеловаться, и все тут!

А я отправилась к «Мадонне Дони» Микеланджело, любуясь совершенно земной женщиной, принимающей маленького Иисуса из рук удивленного Иосифа. Эту картину художник писал во Флоренции, когда работал над своим шедевром – скульптурным Давидом. Своей изысканностью это была очень флорентийская картина.

И еще по программе у меня был «Вакх» Караваджо, написанный по заказу покровителя живописца – кардинала – в подарок великому герцогу Тосканы. Вакх, бог виноделия, словом, наш человек, совсем не выглядел божеством, каким его изображали живописцы того времени. Это был простецкий парень, каких Караваджо встречал в местных таверне или даже в борделе, куда, говаривали, частенько заглядывал. Я пыталась рассмотреть изображение автопортрета Караваджо на графине с вином (эту деталь совсем недавно обнаружили реставраторы), но меня беззастенчиво оттеснили шумные китайцы.