Я покупала хорошие сумки, одежду известных брендов, дорогую обувь. Теперь смотрела на все это барахло в своей гардеробной и стыдилась – дурачина-шопоголик. А ведь тогда искренне считала, что надо выглядеть дорого, модно. Какие глупости! Ну и какое значение имеют сейчас эти прошлые пустые радости?
Прежде чем подыскивать работу, нужно было съездить в Сочи, на могилу Поли. Я до дрожи боялась, представляя холмик с венками и крестом. Но на годовщину хотела поставить памятник, а для этого требовалось встретиться с сочинскими мастерами.
Несколько дней рассматривала в интернете образцы надгробий, холодея, нажимая дрожащими пальцами на клавиши компьютера. Я позвонила отцу Алексею, рассказала, как мучительно придумывать памятник, но понимаю, что никто за меня этого не сделает.
– Когда тяжело, читайте Псалтырь, 90-й псалом «Живый в помощи…», – посоветовал батюшка.
Так я чередовала: рассматривала надгробья на экране компьютера, а потом шептала обращенные к Богу упования царя Давида. Поплакать бы, но слез нет. Что же вы никак не прольетесь, ну почему не поможете мне?!
Я примерно представляла памятник. Не должно быть черного – Поля его не любила. Выбирала гранит – голубой, бежевый, кирпичный. Мне хотелось, чтобы в надгробье угадывалась капля. Вода, которой не хватило, чтобы погасить огонь, сожравший мою дочку. Пусть теперь у нее всегда будет вода.
Хотелось, чтобы у могилы были столик, скамеечка, ваза для цветов и аккуратная оградка. Туда ведь будут приходить ее друзья.
Понимала, что такое сооружение будет стоить дорого. Но что деньги? Что теперь, кроме красивого памятника, я могла сделать для Поли?
Памятник-то я представляла, но набросать эскиз на бумаге не могла. Я совсем не умела рисовать. Это мой папа был хорошим художником, и часто делал за меня школьные задания по черчению и рисованию.
Все похоронные конторы, которые обзвонила, эскизами не занимались. «Если вы будете у нас заказывать изделие (изделие!) – наш дизайнер сделает эскиз, а нет – извините», – услышала несколько отказов.
Я вспомнила, что у меня есть давний знакомый художник Георгий. Мы вместе работали на Украине, а потом и в Москве. Сколько на разных вечеринках пили за дружбу – не счесть! Мне казалось, я могла назвать Георгия если не близким другом, то хорошим надежным приятелем. Он в основном рисовал карикатуры, занимал призовые места на международных конкурсах. Но и картины писал – у меня было несколько его работ, подаренных в разные годы в дни рождения. Георгий считался художником с хорошим вкусом и оригинальным взглядом. Вот кто мне нужен!
Нашла телефон Георгия. Изложила свою просьбу, попросила встретиться со мной в кафе и набросать эскиз.
– Я никогда не рисовал могил, – ответил он неожиданно резко. – Если бы ты попросила карикатуру, я бы нарисовал.
Резануло «нарисовал бы карикатуру», это было неуместно и цинично. Я уже хотела попрощаться и повесить трубку, но Георгий, видно, осознав грубость, смягчился:
– Встречаться у меня времени нет, но пришли мне на почту наброски, я подумаю, что можно сделать.
Отправила.
Через несколько дней получила… карикатуру. Это был безвкусный, отвратительный, даже кощунственный рисунок. Если бы я окончательно потеряла веру в человечество, то подумала бы, что Георгий попросту поиздевался надо мной. Было обидно и больно. Мне вспомнилось предостережение батюшки о бесах. Воистину, рукой Георгия водила нечистая сила.
Поняла, кто мне поможет с эскизом – мои друзья из Лазаревского. Лера и ее муж Семен, художник, скульптор, писатель. Я всегда с удовольствием приезжала в их красивый дом в горах, который Сеня спроектировал и построил вместе с сыном. Когда я бывала у них в гостях, Семен учил меня лепить горшки и вазы на гончарном кругу во дворе. Это было весело. Особенно, когда после творчества приходилось отдирать засохшую глину от волос и лица. Мои горшки получались кривоватые, вызывающе нахальные в своем непослушании, но я все равно забирала их домой, гордясь делом рук своих.
Хотелось поговорить с Лерой – человек чуткий, она сумеет найти слова утешения. А Семен, конечно, сделает эскиз памятника.
И вот я летела в Сочи. Уже вижу берег. Никогда не испытать мне того восторга за минуты до приземления, когда самолет, развернувшись над морем, зависает носом к суше, а потом стремительно влетает на небольшой уже высоте на берег Адлера, фланируя над домами и гостиницами, над муравьиным копошением крошечных машин на дорогах, оставляя справа горы с небрежными, съехавшими набекрень макушками снега. И радостно замирает сердце от встречи с вечнозеленым городом-праздником, где меня ждет все любимое, знакомое, родное. А главное, дочка…
Теперь, подлетая к Сочи, отвернулась от окна и закрыла глаза. Не хотела видеть привычной разноцветной картинки за иллюминатором.
Как в самый страшный мой день, когда я узнала о гибели дочки, меня встречали Аня и дочкина подруга. Из аэропорта мы поехали на кладбище. Подходя к могиле, заваленной старыми венками и свежими цветами, почувствовала, что все вокруг вдруг стало непонятно светлеть и расплываться, потом вдруг ослабели ноги. В последний момент меня, теряющую сознание, подхватили девчонки. Очнулась на лавочке у чужой могилы. Такого со мной не было даже в самую первую минуту горя, даже на похоронах.
– Напугала, – покачала головой Аня, протягивая мне бутылку с водой. – Может, «скорую»?
– Не надо, я сейчас, – попробовала сесть. Слабость еще чувствовалась, но мне удалось встать на дрожащие ноги. Все-таки нашла в себе силы подойти к могиле, поцеловать фотографию на кресте. Девчонки плакали. Мои глаза были сухи. Ну почему, почему я не могу зарыдать, когда внутри чувствую потоки слез? Почему они не способны пробить эту плотину внутри меня?
Мы медленно побрели с кладбища. Зашли к могильных дел мастерам. И, как не удерживали меня девчонки, мол, надо отлежаться, я пошла на вокзал, на электричку до Лазаревского.
Ехать нужно было чуть больше часа. Смотрела на буйство красок за окном. Растрепанные и всегда казавшиеся мне глупыми пальмы, только и умеющие что махать растопыренными листьями. Невозмутимые, как каменные изваяния, кипарисы, очаровательные в своей забавной надменности. Могучие эвкалипты с пятнистыми стволами, напоминающими солдатский камуфляж. Сумбурно рассыпанные у моря маленькие гостиницы. Море, какое-то усталое, словно из последних сил бросало слабые волны на берег. Море уже утомилось, хотя до наплыва курортников было еще далеко.
Поняла, что раньше любила Сочи не потому, что он так прекрасен и что провела в нем несколько не самых плохих лет, а потому, что здесь жила моя дочь. В этом городе я надеялась встретить старость, окруженная внуками. Внуков у меня никогда не будет.
Раньше в своей привязанности к этому городу старалась не замечать его странностей. И даже самую неприятную – стойкий снобизм его жителей, которые все как один помнили расхожую советскую присказку: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи», до сих пор веря ей. Хотя теперь в Сочи мог жить любой, имеющий два-три миллиона рублей на небольшую квартирку, может, даже у моря. Это ведь практически цена квартиры в далеком от морей областном центре, даже в некоторых районных.
Снобизм местных возрос прямо пропорционально статусу олимпийской столицы. Гостинички, которыми в основном владели предприимчивые сочинские армяне, звались «Беверли Хилз», «Монако», «Майами», «Ницца». На самом деле владельцы считали свои заведения куда круче тех мест, в честь которых их назвали, хотя никогда там не были. И не собирались: «А зачем? Чего я там забыл? Мне и тут хорошо». Эта местная спесь была восхитительна в своей простоте. Владельцы ресторанчиков были уверены, что Сергей Трофимов в своей песне о Сочи «А шашлычок под коньячок вкусно очень» совершенно верно указал, к какому блюду какое спиртное подавать. И если бы местным ашбтам сказали, что к рыбе нужно белое вино, а к мясу – красное, они были бы изумлены. Шашлык-машлык под коньячок – самое то. Но, нельзя не признать, шашлык в Сочи был хорош. Как и другие блюда кавказской кухни.
