Эвд-Экахлон – сын и наследник верховного барона Урты, сводный брат Байуб-Оталя

Эллерот – сын и наследник саркидского бана, командир отряда добровольцев в войске Сантиль-ке-Эркетлиса

Эльвер-ка-Виррион – сын бекланского маршала Кембри-Б’саи

Энка-Мардет – хальконский барон, отец Мильвасены

За речной излучиной, в тысяче шагов от водопадов, купы деревьев рассеивали грохочущий рев струй, превращая его в тихий монотонный гул – непрерывный и беспрестанный, не похожий ни на завывание ветра, ни на жужжание насекомых, ни на кваканье лягушек в прибрежных болотах. Зимой он звучал плеском бурного ливня, а летом, в засуху, становился тихим журчанием ручейка в зарослях, но не смолкал никогда.

За излучиной река ускоряла бег; у дальнего берега, на мелководье, среди валунов, гальки и топляка, светлая быстрая рябь сверкала в лучах полуденного солнца. На ближнем, крутом берегу темная речная гладь тускло отражала высокое небо и кроны деревьев. В прибрежной зелени пестрели цветы – ярким ковром расстилались по лугам, пышной кипенью покрывали кусты и свисали с ветвей шафранными, алыми и белоснежными гирляндами. Над рекой веяли приторные, медовые и пряные ароматы; с тонким звоном металась мошкара, стрекотали прозрачными крыльями стрекозы. Иногда к поверхности воды поднималась рыбина, заглатывала неосторожную муху и, плеснув хвостом, снова уходила в глубину.

На дальнем берегу, среди камышей и мятлика, неподвижно застыл кериот – зеленая цапля из тонильданских топей, – жадно высматривая лягушек на мелководье. Время от времени он стремительно наклонял длинную тонкую шею, пронзал добычу клювом, заглатывал ее целиком и снова замирал.

Солнце клонилось к вершинам деревьев; на воду легли длинные тени, и кериот всполошился. Пугливая птица чутко и опасливо следила за переменами света и тени, за малейшим дуновением ветерка, за шелестом стелющихся трав. Кериот беспокойно переступил длинными тонкими ногами, а потом поднялся в небо над рекой и, медленно взмахивая крыльями, полетел к водопаду.

С высоты птичьего полета виднелись утесы, уходящие вверх на двадцать локтей, откуда обрушивались в реку пенные потоки; на вершине горы голубела под солнцем неподвижная гладь озера. Водопадов было два, каждый в пятьдесят локтей шириной, а между ними лежал островок, в это время года поросший незабудками и золотистыми кувшинками, что покачивались у самого края, будто с любопытством заглядывая в бездну.

Кериот покружил над озером и начал плавный спуск к изножью водопадов, но у плоских камней его что-то спугнуло. Он круто повернул, перелетел к зарослям ивняка и скрылся на болоте.

Вблизи гул водопадов рассыпался на бесчисленное множество звуков: глухой рокот, громкое журчание, звонкая капель, тихое шипение водяной пыли, прерывистое бульканье, мерный плеск быстрых струй и раскатистые удары воды о камни. Над бурлящими водопадами разносился тоненький девичий голосок:

Самой девушки видно не было. Песня, вспугнувшая кериота, произвела бы совсем иное впечатление на слушателя, окажись таковой поблизости. В девичьем голосе звучала не только жизнерадостность, но и чарующая невинная истома. Впрочем, юная певица этого не осознавала, как не осознают своей прелести звери и птицы. Пение смолкло, однако на камни у воды никто не вышел. Водопад продолжал грохотать. Внезапно откуда-то издали снова послышался призрачный напев:

Из-за пелены падающей воды выступила крепкая, ладная девушка лет пятнадцати, пышущая здоровьем и полная задора юности. Сверкающие струи текли по обнаженному телу, хлестали по плечам, омывали высокую грудь и упругие ягодицы. Девушка рассмеялась, запрокинула голову под пенные струи, потом закашлялась, вскинула руки, защищая лицо, потянулась и застыла в этой позе, чуть покачиваясь на носках. Радужная завеса воды то обволакивала ее прозрачным плащом, то струилась по спине.

Впрочем, женственным формам и двусмысленной песенке противоречили наивное лицо и непосредственные манеры юной красавицы. В этом глухом уголке она по-детски восторженно предавалась бездумной забаве и играла с водопадом в прятки, ничуть не смущаясь своей наготы. Возможно, она уже изведала усталость, голод и болезни, но еще не подозревала, что в мире существуют жестокость и несчастья, и только понаслышке знала о других опасностях, подстерегающих одиноких купальщиц. Впрочем, смутное осознание своей красоты сквозило в каждом движении девушки, которая нежилась под усердными и неуемными струями, омывавшими все ее тело – плечи, живот, бедра и ягодицы.

В сладких грезах и мечтах о воображаемом будущем ни восторженные юные девы (тягот они пока не изведали, а потому о бедах не думают), ни умудренные жизнью женщины (с тяготами они хорошо знакомы, и думать о бедах не хочется) не опираются на суровый опыт действительности.

Когда девушке прискучило скользить на прохладных валунах в изножье водопада и глядеть сквозь струи, как стражник сквозь бойницы крепостного вала, она в последний раз окунулась в колышущуюся завесу, запрыгала по плоским камням к озерцу, нырнула и быстро поплыла на мелководье. Там она перевернулась на спину, опустилась на песчаное дно, кое-где усыпанное мелкой галькой, оперлась затылком o пенек и замерла, раскинув в стороны ноги и руки.

Она захихикала, и вода накрыла ее с головой, заглушив слова песенки. Девушка встала и побрела по мелководью, собирая золотистые и розовые кувшинки на длинных жилистых стеблях и сплетая их в венок. С утеса неподалеку свисал алый трепсис. Она сорвала охапку длинных плетей, добавила их к гирлянде и надела украшение на шею.

Потом она пошлепала ногой по воде, вытащила застрявшие меж пальцев травинки и склонила голову, вдыхая аромат цветочного ожерелья на плечах. Внезапно, совсем как ребенок, которому не сидится на месте, она бросилась обрывать цветы – все без разбору: пушистые головки геллий, маргаритки, пурпурные смолевки, оранжевые сильфии – и соорудила из них пояс, браслеты и хрупкую корону, для прочности оплетя ее побегом трепсиса. За уши девушка заложила крупные алые цветы, а еще один воткнула в ямку пупка – но цветок там не удержался. Тогда она с вызывающей улыбкой, будто дразня возмущенного собеседника, насобирала целый ворох незабудок и стала вплетать тонкие стебли в густые волосы на лобке, украшая пах небесно-голубым цветочным покровом.

– Я – владычица Беклы!

Она призывно вскинула руки над головой, с напускной торжественностью шагнула вперед и тут же, наступив на острый щебень, ойкнула и поджала ногу, потом надула губы и топнула по воде. Взметнулся фонтан брызг. Девушка достала со дна камешек, сердито плюнула на него и отбросила к деревьям, затем стремительно выскочила на берег, отбежала к дальнему концу озерца, вошла на глубину и, раскинув руки, легла навзничь. Медленное течение утянуло ее в центр, где она неподвижно застыла на воде, по-прежнему обвитая цветочными украшениями; на поверхности виднелись только лицо и бугорки грудей. Она глядела в небо, на клонящееся к закату солнце.