Именно так и понимает дело наш Иммануил. Он пишет:

"Так, без сомнения, следует понимать и места из священного писания, где предписывается, как заповедь, любить своего ближнего, даже нашего врага. Ведь любовь как склонность не может быть предписана как заповедь, но благотворение из чувства долга, хотя бы к тому не побуждала никакая склонность, и даже противостояло естественное и неодолимое отвращение, есть практическая, а не патологическая любовь. Она кроется в воле, а не во влечении чувства, в принципах действия, а не в трогательной участливости; только такая любовь и может быть предписана как заповедь".

Первая часть последней фразы - "она (любовь) кроется в принципах действия, а не в участливости" - является особенно говорящей.

Из неё явствует, что любящий имярек Канта есть субъект орудийного действия; или действия искусственного, направляемого содержаниями ума, совершаемого против естественных движений тела.

Важно отметить, что этот человек-робот действует вне всякого общения: и сопряжение его сугубо индивидуальных действий с другими людьми (без какового сопряжения эти деяния никак не могли бы называться "благотворением") заложено в его управляющей программе, то есть в содержаниях ума.

И поскольку это искусственное действие совершается против естественных движений, то и "участливость", базирующаяся на спонтанном взаимоотождествлении, становится источником помех.

В то время как для человека общающегося - который не искусственное орудийное действие совершает, а внимает другу и сообщает ему себя - участливость, напротив, совершает естественный вклад в благотворение и любовь.

Итак, "принципы действия", или управляющая программа - вот сокровищница Любви, по Канту.

Эту программу субъект действия заимствует из Писания. Что тоже достаточно характерно.

Как вы могли заметить, у нас заповедь Любви ученик получает от Учителя Мудрости, то есть, в личном общении. И, таким образом, в личной энергетике исполнения заповеди присутствует авторитет Учителя и почтение к нему. То есть работают силы общности и совместного жития в общении: силы, которых нет в действии по команде ума, сформированной на основе прочитанного текста.

На самом деле, конечно, силы общности скрытно присутствуют и здесь. Ведь именно ими обусловлен выбор данного текста (Священного писания) для формирования разумной программы орудийных действий.

Кант фактически признаёт участие потестарной силы большой общности (которой принадлежит Писание) в его "доброй воле", когда говорит о "чувстве долга".

Читаем:

"... чтобы разобраться в понятии доброй воли, которая должна цениться сама по себе и без всякой другой цели, /.../ возьмем понятие долга. Это понятие содержит в себе понятие доброй воли, хотя и с известными субъективными ограничениями и препятствиями".

Для нас отнюдь не очевидна включённость понятия "доброй воли" в понятие долга. Напротив, имярек совершает нечто по доброй воле, несмотря на то, что вовсе не обязан (= не должен) этого делать.

В нашем разумении понятие "долга" - несомненно, общественное понятие. Вне общества нет никакой почвы для долгов. И когда имярек ощущает и осознает себя должным, мы всегда имеем дело с внутренним коммунионом, интериоризованной общностью, сущей в душе; то есть, долг всегда существует по отношению к кому-то, в рамках какой-то общности.

Но у Канта общность отсутствует: есть лишь управляемый разумом индивидуум. Поэтому он индивидуализирует долг: берет его в личностной психологической эпифании, как "чувство долга".

По его мнению, обо всех "поступках, сообразным с долгом" уместно спросить, "совершены ли они из чувства долга" или из склонности.

Он пишет:

"Именно с благотворения не по склонности, а из чувства долга и начинается моральная и вне сравнения высшая ценность характера".

То есть, чувству долга разрешено делать эмоциональный вклад в "добрую волю", в то время как "участливости" запрещено.

Это указывает на потестарность, или властность так наз. "доброй воли", которая очень напоминает волю военнослужащего, пребывающего наедине с боевой задачей, которая сформулирована в его уме. Но сформулирована она не в виде мнения или суждения, а в виде ПРИКАЗА. И в этом приказе скрыты потестарные отношения служащего с командиром и, через командира, с большой общностью - армией и государством.

Итак, "добрая воля" Канта так же мыслима только внутри общности, но не общности родства и взаимоотождествления, а - в разумной, функциональной, машинообразной общности, осуществляющееся как разумно организованное СОТРУДНИЧЕСТВО многих умных деятелей.

Это сотрудничество может быть успешным только в случае точной взаимной прилаженности индивидуальных действий. Поэтому каждое действие должно строго следовать предписанной разумом траектории, и никакие "влечения чувства" не должны ему мешать.

Это означает, что высшей ценностью, оправдывающей властное обуздание чувств, склонностей, симпатий и т.═п., является описанная функциональная общность - разумное государство, или Республика Разума: утопия Просвещения.

Кант подтверждает наше понимание следующими словами:

"...долг есть необходимость [совершения] поступка из уважения к закону".

Закон же мыслим только в рамках государства.

В ценностной логике...

"... поступок из чувства долга имеет свою моральную ценность не в той цели, которая может быть посредством него достигнута, а в той максиме, согласно которой решено было его совершить".

Здесь уместно напомнить читателю значение латинского слова "максима":

МАКСИМА [от лат. maxima regula (sententia) - высший принцип], вид афоризма, моралистическая по содержанию разновидность сентенции; обычно выражается в констатирующей или наставительной форме (''Победи зло добром'' - Б. Паскаль).

Ясно, что за максимой: "Уважай Закон!"; прячется ценность бытия большой общности, государства, и ценность принадлежности к ней.

Разумеется, частное функциональное действие и его частный результат тоже имеют частную ценность, но законосообразное действие не может быть понято из самого действия и его частного результата.

Что и позволяет Канту заявить:

"... эта ценность зависит, следовательно, не от действительности объекта поступка".

И вопросить:

"В чем же, таким образом, может заключаться эта ценность, если она не должна состоять в воле, [взятой] в отношении результата, на какой она надеется?".

Ценность эта заключается в существовании государства, разумно организованной общности людей. И Кант выделяет в мотивации законосообразного действия только силы связанные исключительно со всеобщей ценностью существования государства.

Но, поскольку Иммануил не рассуждает в терминах общности и общения, но ограничивает себя индивидуумом, субъектом разумного деяния, то получается, что ценность большой общности прячется в ценности главного разумного принципа, максимы воли.