Я вспомнил мягкое сияние и кивнул. Такое встретишь редко.

— Сначала я искала ту силу, которая способна дать подобный росток, обошла много миров, — она поправила роскошные алые волосы. — Да, так много. Но обнаружила однажды самый чистый рассветный луч, вот его-то и поймала. Однако этого оказалось недостаточно. Я собирала по капле. И вот… Однажды оно проросло.

— Кого же оно любит?

— Это было самым сложным, — она наконец присела рядом и взяла мою руку. — Видишь ли, нельзя дать ему любовь к кому-то конкретному. Такая может привести к боли, мерцание угаснет. Потому я… подсказала, как любить мир. Мир долговечен, понимаешь?

Решение было элегантным, я чуть сжал её пальцы.

— А почему показываешь мне?

— Хвастаюсь, — по залу разлетелись отголоски её смеха.

***

Вернувшись домой, я много думал о сердце. Не одиноко ли ему жить в хрустальной колбе, пусть даже и любя весь мир? Не задаётся ли оно вопросом, любит ли мир в ответ?

Почему я не спросил о взаимности?..

Чистое свечение радовало, но не только в чистоте скрывается красота, разве не так?

***

Когда мы встретились в следующий раз, я обратил внимание на постамент в гостиной. Он стоял в самом светлом углу, но внутри хрустальной колбы словно кружилась чернота, не давая рассмотреть, что же там на самом деле такое. Солнечные лучи будто тонули в ней.

— Что это?

— Сердце.

И мы замолчали. Некоторое время я не мог отвести взгляда, а потом всё же спросил:

— То же самое?

— Да, — она качнула головой. — Кое-что я не учла, любовь обратилась против самой себя.

— Понятно, — хотя мне просто не хотелось понимать, что именно это означало. — Но оно…

— Да, живёт и страдает, таким его не убьёшь. Сердца — материя прочная, они живут очень долго. Даже когда обладателю кажется, что разбиты вдребезги.

Её улыбка была печальной.

— Будешь выращивать новое?

— Нет уж, хватит с меня таких экспериментов.

Мы говорили о многом и разном, но иногда я посматривал на сердце и… мне было очень жаль, что тот прекрасный свет сменился чернотой. Однако такое случается.

***

У себя я не задавался вопросами, все они были слишком неприятными, чтобы долго размышлять, слишком болезненными, чтобы тратить на них вечера. Я бродил иными мирами и встречал много чудес, так что мне было о чём подумать.

И я отогнал воспоминания.

***

Мы встретились много позже, и был закат. Мы бродили по саду, и лишь когда солнце село, вернулись в гостиную. Там горели свечи — много-много — но это не казалось романтичным.

В углу стоял постамент, но в сумерках и неверном пляшущем свете я не сразу сумел понять, что же теперь в хрустальной колбе, а потому подошёл ближе.

По-прежнему очертания не угадывались, лишь клубилась серая мгла. Будто бы это клочок тумана завис там, пойманный хрусталём.

— Сердце умерло, — сказала она, подходя ближе и опуская ладонь мне на плечо. — Пойдём.

— Почему?

— Не вынесло обращённой против себя любви.

Мы пили чай в другой комнате, но я почти слышал тонкий плач из гостиной, полной свечей. Нет, сердце всё ещё жило, в боли, горе, терзая себя, оно почти остыло, но осталось живым. Только я не говорил об этом вслух.

***

И была весна.

Всё расцветало и оживало, всё кружило и радовало глаз. Я пришёл к ней снова, но бродил по саду, как околдованный — сколько красок, сколько ароматов.

Я нашёл беседку, в которой стоял знакомый постамент. За хрустальной стенкой что-то сияло и цвело, переливаясь разными цветами. И снова было не найти чётких очертаний.

— Да, это сердце, сердце, — она подошла сзади и усмехнулось. — Видишь, ожило.

— Новая любовь?

— Да, и новая весна. Я так ошибалась. Даже темнота была ему к лицу. А сейчас, опытное, оно стало гораздо прекраснее.

Трудно было спорить.

Мы полюбовались ещё и покинули беседку, собираясь выпить чая вместе. Сердце пело нам вслед, и я слышал его, и даже моё сердце ему откликалось.

***

Удивительное это всё же чудо — сердце. Крепкое и хрупкое, гордое и доброе, сколько всего может испытать, сколько всего способно перенести…

Вспоминая его цветущим, я всегда улыбаюсь. И надеюсь, что моё собственное тоже умеет так цвести. Говорят, кое-кто вынимал своё сердце, чтобы рассмотреть получше, но мне отчего-то не хочется рисковать. Пусть уж таится где-то внутри, может, там же, где его телесный двойник неустанно стучит, гоняя кровь.

========== 081. Смех ==========

Будто из дымки цветных лепестков соткалось на мгновение лицо, и я кивнул в ответ. Оно было точно напоминание о встречах, точно прикосновение, точно улыбка…

В этом мире оказалось так приятно лежать на траве под цветущими вишнями, так тепло. Мягкий бриз касался лица и шуршал в ветвях, иногда срывая белоснежный каскад.

Прикрыв глаза, я ждал, и наконец она опустилась рядом, тронув за локоть.

— Отдыхаешь?

— Пытаюсь, — я всё же сел, прислонившись к стволу и вызвав новый лепестковый снегопад. Она засмеялась.

— Что, истаскался по мирам?

— Вроде того.

Ветер закружил лепестки, точно собирал из них мозаику на зелёной траве. Она задумчиво поймала несколько на ладонь.

— А помнишь, как мы встретились впервые?

— Помню…

***

Мы тогда стояли на краю, рядом, невольно удерживая друг друга. Одновременно выпрыгнув из двери, мы замерли перед раскрывшейся бездной. Но смогли ухватиться за руки и отступить.

— Только у тебя были короткие волосы.

— В этом мире нельзя иначе, — она поправила каштановую прядь. — А уходить я пока не решилась. Вот, провожаю тебя.

— Дверь появится нескоро, — напомнил я, хоть и знал, что она почувствует и сама.

— Нескоро, можно помолчать вместе.

Мне всегда нравился её смех. Он был особенный. Звонкий. Чистый.

И теперь она смеялась так же. Я узнал бы её только по этому смеху, если бы не видел. Однако казалось, что её что-то гнетёт.

— Что-то случилось? — уточнил я немногим позже, когда тишина стала почти укоряющей.

— Нет, — она пожала плечами. — Может, я зря здесь застряла. Не могу решить.

— Почему зря?

— Этот вечный май… Так спокойно. Наверное, это хорошо, а я зря… Наверное, нужно остаться.

— Странно, — заметил я. — Ты хочешь уйти, но говоришь, что нужно остаться?

— Или не хочу?

— Хочешь, иначе откуда бы сомнения, — я тоже поймал лепестки на ладонь и смял их в кулаке, свежий и терпкий запах был приятным и пряным.

— Не решаюсь, — нашла она нужную фразу.

— Ты не боялась путешествий.

— А теперь боюсь.

— Отчего?..

***

Ещё раз мы встречались в таверне для путешественников. Слушали вместе сказки и легенды. Это было весёлое время. Она вызывалась танцевать, и даже огонь подмигивал в такт, пока все хлопали в ладоши.

И смех, снова смех.

Тогда мы разошлись разными путями, но она была свободной и счастливой, почти что птицей.

***

— Не могу сказать точно, — в голосе её будто что-то надломленно звякнуло. — Наверное, столкнулась с ним, и…

— С кем?

— С ним.

Не сказать, что я совсем уж не понял. Но сколько и кого я только ни встречал, а путешествия пересиливали. И мне хотелось искать иные двери. Только пустота, пожалуй, была достойным противником, но больше я не знал никого подобного.

Неужели она испугалась? Как так?

— И всё же не вижу причин…

— Знаешь, он сюда не приходит, потому что тут всегда май. Больше того. Тут всегда один и тот же день мая, а служитель Времени не станет заглядывать в такой уголок. Тут никого нет, почти. Кроме тех, кто хочет от него спрятаться. Мне повезло найти этот мир, я думаю.

Ошеломлённо глядя на неё, я даже не мог подобрать слов. Так её действительно держал тут страх. Да какой! Она решилась отказаться не только от путешествий, от течения жизни.

Я-то пришёл сюда только передохнуть, а не…

— Чудовищно, — выдохнул я. — Но чем он так тебя напугал?

— Сказал, заберёт мой смех.