А в центре площади я нашёл её.
Поначалу можно было подумать, что она — жительница этого мира, его дочь, оставшаяся в одиночестве после свершившейся катастрофы. Но тут она посмотрела мне в глаза, и я увидел, что у неё нет зрачков, а радужка, совершенно круглая и переполненная серым и чёрным, принадлежала оголодавшей бездне. Улыбка её была мягкой, но становилась всё шире и шире, и вот уже показались белые клыки.
— Что ты забыл здесь, странник?
Она протянула ко мне руку, но бессильно уронила её, в тот миг я заметил, что она врастает в каменные плиты… или вырастает из них и не может сдвинуться с места.
— Искал жизнь, — я оглядел разрушенную площадь. — Но здесь только гибель.
— Мирам настаёт пора уходить, — кивнула она. — Хочешь, уходи с ним.
— Моя дверь откроется в ином месте.
Я уже даже видел её, но бездна была бессильна рассмотреть сияющий прямоугольник прямо рядом с собой.
— Жаль… Странники хороши на вкус, — она хрипло рассмеялась. — Шутка голодной бездны, как тебе?
— Наверное, даже смешно, — я шагнул к двери. — Неужели тут никого больше нет?
— Есть, — и тут лицо её преобразилось. Кто бы мог подумать, что бездна сумеет нежно улыбнуться. — Держи.
На её когтистых ладонях появилось пушистое создание, больше всего похожее то ли на кролика, то ли на совсем юного дракона, отчего-то сменившего чешую на шёрстку.
— Он здесь последний.
— Что мне нужно сделать?
— Дверь отведёт тебя в мир, где продолжится жизнь этого существа, — и бездна вдруг скрылась, исчезла, будто впитавшись в плиты.
В тот же миг в самом сердце мира зародился чудовищный стон, он рос, рос, пока не стал криком. И когда слышать его было уже совсем невозможно, я шагнул через порог.
Спокойствием полудня переполнился воздух. Луговые травы тянулись к небу, ручей щебетал на перекатах. В этом мире я бывал часто, я знал его, и он узнавал меня.
Между раскидистыми кустами я свил из мягкой травы подобие гнезда, куда и уложил пушистое создание, пережившее собственный мир. Сон, насланный бездной, был крепок, и потому я успел уйти прежде, чем спасённый проснётся…
Все миры увядают по-своему, какие-то рушатся с криком и шумом, какие-то разлетаются в пыль беззвучно. Но мало таких, что после себя оставляют росток в существе, уснувшем на ладонях бездны.
========== 065. Красота, противостоящая пустыне ==========
Свет сеялся мягко, словно боялся потревожить, здесь он вообще походил на живое существо. Я бродил в этом мире, казалось, целиком состоящем из пещер, стены которых являли собой настоящие картины, так переливались кварцы, аметисты, опалы и многие другие камни, уже несколько часов. Колдовство красоты кружило голову, и иногда мне начинало чудиться, что я не найду выхода вовсе, потому что и не захочу его искать.
Мой путь проходил по берегам подземных рек с быстрой и холодной водой, по краю озёр, что были похожи на оставленные кем-то огромным серебряные зеркала, по узким и широким коридорам, сплетавшимся в настоящий лабиринт.
Наверняка кто-то жил здесь, но ускользал, избегал меня, старался не вглядываться, прятался в изменчивых тенях. И я двигался один сквозь царство рассеянного света и воздушных пастельных красок.
Сводчатые потолки, словно вырубленные в скале, поросли грибницей, и именно она давала этот нежный свет, не холодный, чуть золотистый. Вскоре я так к нему привык, что почти считал солнечным, и лишь когда потолок заметно снизился и потянуло сыростью, вспомнил, что нахожусь всё же в подземелье.
Тут же подумалось, как же тогда там, наверху? Каков мир извне, если здесь столько чарующей красоты, столько цвета и красок?
И это стало моей новой целью, но коридоры неизменно поворачивали и шли вниз, а я уже понятия не имел, как глубоко спустился, где вообще нахожусь. Поначалу я ведь не придавал тому значения, а теперь было уже не так-то просто определиться. Мне пришлось проблуждать ещё долго, пока я не нашёл наконец-то коридор, ощутимо забирающий вверх. Ободрившись, я двинулся вперёд, почти не отвлекаясь на свечение красок.
Конечно, и эта дорога оказалась извилистой, то поворачивала, то кружила на месте, но всё же она поднималась, и именно это мне было нужно.
Сколько прошло часов, я не брался судить. Ничуть не утомлённый красотой, которой было так много, что её почти невозможно было вместить в себя и оставалось только плыть соломинкой в её мощном потоке, я внезапно оказался там, где коридор резко разошёлся в стороны, превращаясь в широкий холл. И в конце этого удивительного холла-грота сияло очень ярко — ярче, чем светилась грибница — округлое окно выхода.
Сталактиты и сталагмиты некогда сошлись в этой пещере вместе, обратившись колоннами, и казалось даже, что она рукотворна, но иллюзия быстро рассеивалась, стоило только получше вглядеться в стены.
Я с трепетом в сердце пересёк эту широкую залу, подступил так близко ко входу, что ощутил движение воздуха, даже услышал его напев… И всё же промедлил, не шагнул сразу.
Свет не давал рассмотреть отсюда, что меня ждёт, и потому воображение нарисовало удивительные образы, из которых даже не хотелось выбирать наиболее близкий к истине. Однако я слишком долго шёл сюда, чтобы теперь отступить, потому всё же пересёк границу, отделявшую мир подземный, от того, что ждал меня наверху…
Передо мной расстилалась голая равнина. Она была заметена светлым песком, здесь не вставали чудесные деревья, не цвели цветы, не несли воды реки и ручьи. После многоцветья пещер тут словно и не было ничего. Даже небо казалось лишь пустотой, взирающей на всё отстранённо и прохладно. Солнце — мелкая белая точка — не грело, но и зимнего холода не ощущалось. Точно кто-то выставил совершенно определённую температуру, когда не испытываешь ни холода, ни жары.
Оглянувшись, я увидел, что вход к подземным чудесам чернеет в склоне пологого холма. Но возвращаться, как бы того ни хотелось, было ни к чему. И я направился по наметённым ветром дюнам туда, куда позвал мой вечный сердечный компас.
Сперва я не замечал никакого разнообразия, но в какой-то момент — то ли когда краски внутри чуть поблекли, то ли когда я немного привык к скудности здешних мест — я начал различать, что и здесь есть краски, скорее даже оттенки. Что и здесь таится красота, и это стало удивительным открытием.
Всё сильнее проникаясь этим местом, я уже был очарован, я уже внимал ему и ждал, что же ещё оно таит. Может быть, я даже воззвал к нему — беззвучно, как умеют странники, и, наверное, именно поэтому получил своеобразный ответ.
Спустившись с одной из дюн, я вдруг застыл, поражённый до глубины души. Передо мной над песком возвышалось дерево. Ветви его были почти целиком сухи, но на нескольких трепетали на ветру розоватые нежные цветки. Это было торжество жизни над пустыней, и ничего прекраснее, ничего более впечатляющего до той минуты я будто бы и не знал.
Снова внутри меня не поместилась вся эта восхитительная красота, вся эта чёткость и тонкость линий, вся глубина этого символа, который рождён был этой реальностью почти что из ничего. И я смотрел, и смотрел, и смотрел, и не мог налюбоваться.
***
…Красота бывает такой разной.
Я столько раз вспоминал и те лабиринты с плетением драгоценных камней, и то дерево, гордо вознёсшее свои цветы над пустынной землёй, где только ветер и был жив. Столько раз я мысленно касался этих образов, словно напитывался их силой, их необыкновенной глубиной… И всё же они остались неисчерпаемы и будут таковыми впредь.
Когда очередной мир открывает передо мной свои двери, когда я шагаю через порог, стараясь не ждать ничего конкретного, чтобы удивление было ярче и глубже, мысленно я всегда добавляю в свою коллекцию воспоминаний новую картину.
В часы, когда становится тоскливо, я могу перебирать их… Это успокаивает и дарит силы жить. Красота никуда не исчезает, сохраняясь в памяти, она дарит столько же приятных моментов. И она есть во всём.
***
Так я стоял на песчаной дюне под почти белым небом, где солнце — лишь маленькая яркая точка. Я стоял и вглядывался в чёткие линии чёрных ветвей, что качались под ветром, я стоял и почти вдыхал этот момент, только чтобы он остался со мной и во мне.
