***

В моём доме всё так же плыл аромат лаванды, перемешавшийся с нежным запахом жасмина. Я поспешил распахнуть окна, чтобы выгнать последние напоминания о танце с Королевой чаш. Это было необходимо и… безнадёжно. Я был обречён помнить, пока тревога оставалась внутри, а она, даже дремлющая, уже никуда не ушла бы. Ведь в каком-то смысле я сам стал тревогой…

Когда же я закончил убирать свечи и поставил чайник, намереваясь заварить трав, Королева чаш возникла на пороге кухни. Она опять изменилась, и глаза её мерцали, а плечи были опущены.

— Я не могу объяснить, — она села к столу.

— Бывает, — хмыкнул я и поставил перед ней чашку. Не будет трав, только Эрл Грей.

— Но ты очень помог…

— Может, когда-то я пойму, в чём был смысл, — усталость не давала мне возмущаться больше. Да и чайник уже вскипел.

— Сейчас-то тебе спокойно, — она подняла на меня взгляд.

Я задумчиво обратился к себе. Тревога спала в уголке сознания, но музыка пропала, улеглась, как исчезают волны на озере, едва стихает ветер.

— Сейчас, — ответил я не так, как она хотела, и мы улыбнулись друг другу.

Я знал, да и она понимала, что музыка скоро снова сомнёт наши жизни.

========== 233. Мелодия флейты ==========

Мир-перекрёсток, лаванда, закат и шуршание морских волн. Снова я стоял на тропе, ведущей к пляжу, и задумчиво всматривался в лилово-бирюзовую даль.

Случаются ли здесь шторма? Приходят ли сюда бури? Сменяется ли бесконечно-беспечный летний закат осенью или ночью?

Я не мог знать этого точно, но мне чудилось, что совсем нет, и отчего-то это утешало. Уголок неизменности в веренице перетекающих друг в друга, сменяющихся реальностей, в ожерелье миров.

Спустившись на пляж, я сел у давно остывшего кострища. Меня притянуло сюда с такой требовательностью и жаждой, что я ждал — кто-то ждёт, кто-то непременно придёт, возьмёт за руку, захочет поговорить. Однако теперь я сидел один.

Впрочем, вполне возможно, я сам позвал себя сюда.

Ветер пах влагой, водорослями, морской солью, он казался терпким на вкус и только изредка вдруг доносил мягкий и лёгкий лавандовый аромат. В какой-то миг я улёгся на тёплом песке, рассматривая лёгкие серебристые облачка, то обретающие формы, то становящиеся лишь росчерком на синем холсте небес.

Так можно было проводить часы и часы, но в этом мире я никогда не ощущал течения времени. Это было особенное ощущение, которое позволяло расслабиться полностью, забыть обо всём, почти не существовать, при этом существуя. Двойственное состояние, в котором ни одна из граней не является полностью настоящей.

Стоило мне на мгновение прикрыть глаза, как я услышал музыку. Кто-то неподалёку играл на флейте. Невероятно красиво, невозможно трагично, и это столь сильно не вязалось с обычным настроением перекрёстка, всегда исполненного света, что я сел, удивлённо оглядываясь.

Поначалу я совсем ничего не заметил, только позже осознав, что таинственный музыкант прячется от меня за скалой, отчего и звук доносится необычно гулко. Любопытство во мне победило, и я отправился туда, чтобы посмотреть и выяснить, кто же это играет.

Я ожидал увидеть девушку, настолько мягкой и нежной, пусть и бесконечно грустной была мелодия, но обнаружил, что флейту держит в руках существо, не имеющее никаких человеческих очертаний.

Прежде я никогда таких не видел и теперь даже оробел, не зная, стоит ли знакомиться, поймём ли мы друг друга с этим странным музыкантом. В конце концов, когда я уже решил тихонько уйти, существо отняло флейту от губ и произнесло сильно гнусавым голосом:

— Странник, я вижу тебя.

— Добрый вечер, — вышел я из-за скалы. — Удивительной красоты мелодия.

— Благодарю вас, — существо чинно раскланялось. — В моём мире никому не по душе такая музыка.

— Но как же так? — удивился я.

— Печаль там не ценится, — существо спрятало флейту и уселось на песке. Подумав, я расположился рядом. — Печаль мало кто любит…

— Так нельзя утверждать, — возразил я несмело, но, конечно, в глубине души понимал, что существу вполне могло показаться, будто так оно и есть. — В любом случае, ваша мелодия восхитительна, пусть и трогает очень глубоко, почти до слёз.

— Мне приходится тренироваться далеко от других, — призналось существо. — Чтобы никого не расстроить.

— О, — я не нашёл, что ответить.

— Говорят, что есть мир, где только это и ценят, но как отыскать его?

— Странник может попросить его явиться, — задумался я.

— Я же не странник. Я беглый музыкант.

Я посмотрел на солнце, застывшее низко над горизонтом, обратился к себе, прислушался к компасу и улыбнулся. Мне было это по силам.

— Для вас, беглый музыкант, я попробую отыскать подходящий мир.

Снова встав с песка, я подошёл к кромке прибоя, где лежали раковины и отдельные яркие камни. Мне нужно было что-то, в дальнейшем послужившее бы ключом. Дверь, что я собирался создать, требовала от меня особенных усилий.

Раковина с розоватой сердцевиной вполне подошла. Я мельком взглянул на свои ладони, но решил обойтись без крови. Войдя в воду по щиколотку, я сжал раковину в ладонях, вытянув руки в сторону солнца. Мне пришлось звать и уговаривать, но всё же дверь нарисовалась прямо передо мной, светлая, словно выкрашенная выцветающей краской.

Тронув ручку, я убедился, что она ещё заперта, и тогда лишь повернулся к существу.

— Вот она, дверь.

— Но я ничего не вижу, — раздался удивлённый возглас.

— Её следует открыть, — протянул я раковину, которая тут же преобразилась в сияющий мягко серебряный ключ с узорной бородкой. Приняв его из моих рук, существо удивлённо вскрикнуло.

— Она действительно здесь!

— Ступайте, — улыбнулся я. — Несите музыку тем, кто её полюбит.

И вот пляж опустел, остались только следы на песке и я сам.

***

Однажды я шагнул в насквозь осенний туманный мир, смутными очертаниями высились деревья по обеим сторонам дороги. Я шёл так долго, что успел устать. Наконец меня впустил город, расцвеченный блеклыми огнями, тонущий в бесконечном вечере.

Очень долго я бродил по улицам, очарованный, позволяя осени пронизывать меня неярким фонарным светом, проливаться внутрь туманом, прорастать нашими ветвями. Я видел печальных людей, я чувствовал переполняющую мир грусть, но она была светлой, мягкой, нежной. От неё не так просто было отказаться.

Наконец передо мной развернулся тёмный парк. Только центральная аллея была освещена и вела она к раковине сцены. Я подходил, и рядом со мной возникали всё новые люди, а после и не только люди. Разные существа разных миров приходили, стягивались к сцене, и ощущение, что скоро начнётся что-то необыкновенное, поселилось внутри.

Я встал вместе со всеми. Никто не болтал, все ожидали в глубокой тишине. Можно было слышать, как собравшийся на ветвях в капли туман срывается и ударяет по мощёным дорожкам или по палой листве.

Сколько прошло времени, я не знал, но вот сцена засияла ярче. На неё поднялось существо, которое я тут же узнал. Сердце моё забилось быстрее. Зрители только выдохнули — но все разом. И вздох пронёсся по толпе порывом ветра. Как же много их было! Такого чуткого внимания не видел я никогда раньше.

Существо поднесло флейту к губам, ещё миг стояла удивительная тишина, а затем полилась красивейшая мелодия. Такая печальная и такая восхитительная, что я закрыл глаза, потерялся в нотах, слушал-слушал-слушал, забыв даже дышать.

Волшебная музыка развивалась, растекалась, поднималась всё выше, заполняла собой пространство. Она так подходила печальному осеннему вечеру, мягкому сиянию фонарей, замершим людям и другим существам, что нельзя было заподозрить — музыкант сбежал в этот мир из другого. И когда всё-таки мелодия стихла, а толпа молчаливо воздела ладони вверх, я улыбнулся.

— Это была правильная дверь, — прошептал я.

Мне не хотелось, чтобы существо видело меня или благодарило. Я был только проводником, не больше чем предметом на его пути. Дверь поманила меня с уединённой аллеи, и я поспешил сбежать из осени и тумана, как бы глубоко они ни проросли в меня. Нет, мне действительно не нужна была благодарность, мне было достаточно и музыки, такой чудесной, что целый мир слушал её, затаясь.