Неужели этот мир таким был всегда? Неужели за грядой серых холмов на горизонте не скрывается благодатной долины, где и травы, и цветы, и животные найдутся в изобилии? Где пробегут серебристые ручьи, где будут живые ветра?..
Но сколько бы я ни шёл, а холмы не приближались и ничто не менялось. Вечный сон мира, который не знает живого участия. И как же это было больно!..
Усталость вместо света текла с серого неба, пропитывала каждую клеточку тела, и скоро я понял, что нужно или выбираться отсюда, или остановиться на отдых. К тому же нельзя было бы сказать, что я приблизился к цели своего путешествия. Признаться, цели-то никакой особенной тоже не было, но я наметил точку между холмов, намереваясь именно там миновать гряду… И не прошёл и половины пути! То ли холмы действительно оказались очень далеко, то ли зрение обманывало меня, то ли это тоже было свойством странного мира с серостью вместо небосвода.
Нельзя было ни развести костёр, ни пополнить запасы воды. Я сидел на жёсткой земле и вглядывался в череду холмов, пытаясь разгадать их тайну. Оседлать бы ветер, тот вмиг бы домчал… Но нет тут ветра, и ничего нет, и никого нет.
Я снова подкинул на ладони кулон. Он походил на маленькое зёрнышко, отливал золотом, янтарём и гречишным мёдом. Он нашёлся у меня в кармане, когда я ступил на эту серую пустошь.
Зёрнышко?.. Зёрнышко!
Не задумываясь, зачем я это делаю, я разгрёб сухую землю. Она поддавалась плохо, потому пришлось вытащить нож, чтобы углубить получающуюся лунку. Наконец та стала достаточно большой, чтобы можно было бы опустить семя. Снова взвесив на испачканной руке кулон, я уложил его в ямку и аккуратно засыпал рыхлой пылью. Отбросив всякие сомнения, потянулся за фляжкой с остатками воды и щедро полил свою посадку.
Странно, но все эти действия отняли у меня столько сил, что, откинувшись на собственный рюкзак, я задремал.
***
В каждом мире приходят свои сны. Где-то они наполнены страхами, где-то сказками, а здесь тоже были серыми и пустыми. Я словно смотрел в бесконечность, которая оказалась плотным листом картона и только. Утомительное и безыдейное сновидение хотелось как можно скорее прервать, но и это не удавалось, пустота не желала отпускать опрометчивого путника.
Я, сколько мог, отстранялся, почти отпихивал её, может, даже что-то кричал, пока вдруг по картону не заструились трещины. Они были чёрно-зелёными, и новые краски обрадовали меня. Змеясь, выгибаясь, они всё больше напоминали причудливые ветви растущего дерева. И, конечно, это меня успокоило, теперь я смотрел, как ветви заполоняют всё пространство, как они растут и растут, дотягиваясь даже до серых небес, а потом пробивают и их, устремляясь куда-то ещё.
Проснулся я от толчка и не сразу понял, что произошло. Надо мной расстилалась чернота, и я сначала решил, что наступила ночь, но потом нахмурился, недоумевая. Плотный полог ветвей, а вовсе не темнота — вот что меня окружало. Я и лежал на молодых ветвях, прогибающихся от каждого неловкого движения, а земли под собой совсем не чувствовал.
Подобравшись ближе к стволу и ухватившись за него для надёжности, я огляделся, пытаясь понять, что произошло. Выходило, что семя дало росток, да какой! Он развернулся настоящим лесом, шумел ветвями, раскрывал всё новые почки, и воздух был переполнен ароматами весны.
Улыбнувшись, я двинулся по ветвям. Перешагивать, перепрыгивать, рискованно карабкаться пришлось немало, но всё же я сумел подняться выше и отыскать такое местечко в плотной кроне, откуда можно было бы рассмотреть побольше.
Серая пустошь превратилась в весёлый и молодой лес, а холмы на горизонте тоже зазеленели. Удивительно! Откуда же в этой пустыне нашлась вода? Как они росли так быстро без всякого солнца?
Ровный белый свет с небес тоже стал иным, он словно изменил тон и теперь казался почти живым. Я несмело улыбнулся. Неужели ожил и этот мир? Не испугался серой пустоты?
До холмов, конечно, было не добраться, но я присел на ветку, опираясь спиной о ствол, и прикрыл глаза, наслаждаясь ветром и песней растущих деревьев. Скоро я потерялся в мечтах и ощущениях. Мне виделись удивительные картины — источники среди скал, выходящие на поверхность золотые жилы, гроты, чьи стены сияли от сплетения драгоценных кристаллов, леса, под сенью которых цвели цветы и спели ягоды, рощи, в которых можно было прятаться от дождя, долины, где разливались реки и пахло клевером.
Каждая моя мысль была точно и не моей тоже, как будто бы мир вытаскивал из меня эти картины, стремясь воплощать их в жизнь. Было ли так или только казалось, я судить не брался, мне просто нравилось ощущение ветра на коже, и грезить здесь было на удивление приятно.
Когда же я почувствовал, что грань миров близко и готова открыть мне дверь, мир вокруг преобразился настолько, что я бы никогда не узнал его, если бы не прожил эти моменты вместе с ним. Красивый и яркий, многоцветный и сильный, он блистал всё новыми красками.
Дверь открылась прямо передо мной. Перешагнуть порог оказалось мучительно сложно, но всё же я пересилил себя. Обернулся лишь раз, чтобы убедиться — мне не приснилось. Или всё же приснилось?
Молодой лес качал ветвями мне вслед. А над кронами раскинулось шатром ослепительное синее небо, настолько чистое, точно в него можно было нырнуть, как в озёрную воду…
========== 020. Орёл и дева ==========
А эта история прозвучала, когда путники остановились на ночлег среди горных круч. Площадка, с двух сторон закрытая скалами от ветра, приютила почти десяток странников, костёр горел ярко и жарко, закипал на углях чайник. В такие моменты разговоры ни о чём сменялись сказками, легендами и байками, пережитыми на собственной шкуре.
В тот вечер рассказ повела высокая женщина, возраст которой невозможно было определить навскидку. Ветра выбелили её волосы, закалили кожу лица, и морщинки вокруг глаз говорили разве что о том, сколько она любит улыбаться. Яркие губы казались сухими, но были красиво очерчены, а лицо было настолько худым, что рельеф скул очаровывал тонкой красотой…
Голос был под стать внешности — глубокий, бархатистый, как будто его можно потрогать, ощутить настоящую мягкость. Поначалу она говорила тихо, и невольно все замерли, вслушались, почти не дыша.
— Среди гор, ущелий и острых скал есть деревенька, — начала она, ни на кого не глядя. — Там живёт суровый народ, крепкий и коренастый. Любят местные одежду из шкур, плотную кожаную обувь, добротное оружие, которое и ковать научились получше многих. Лица их суровы, кожа тёмна, а глаза почти всех оттенков синевы. Волосы всегда уложены в косы и у мужчин, и у женщин. В таком краю и не выжить тому, кто телом слаб…
Она замолчала, потянулась к костру и поворошила угли увесистым суком, растревожив пламя. Как раз вскипел чайник, и скоро рассказчице подали плошку с травяным отваром. Она только кивнула в ответ.
— Но вы и сами понимаете, что не было бы истории, если бы в том краю всё шло, так, как заведено изначально, — сделав глоток, она продолжила: — Так однажды родилась там девочка у солидной четы — именитого воина и лучшей швеи тех мест. Дочь оказалась слабой и болезненной, бледнокожей и хрупкой, едва сумела сделать первый вдох, не завопила радостно, как другие младенцы. Повитухам пришлась не по нраву. Впрочем, была там одна древняя уже женщина, что сразу одёрнула остальных. Пригляделась к младенцу и решила, что жить девочка будет, приказала только побольше согреть воды, получше кутать в шкуры после первого купания.
У костра стояла тишина, за спиной говорящей развёртывались крылья ночи. В паузах, пока она пила мелкими глотками травяной отвар, все терпеливо ожидали продолжения рассказа.
— Родители девочки не были молоды, это была их третья дочь. Так что им и в голову не пришло уделять ей больше внимания, чем остальным. Приняв, что ребёнок может уйти до срока, они никак не старались упростить её жизненный путь. Да и не принято это было в том селении, ведь горы неженок не прощают, слабому не поддаются. Девочка же росла смышлёной и пусть уступала сверстникам в силе, но порой превосходила в разуме и хитрости. Дети пытались обижать её, но вот взрослые стали замечать и даже ценить. Однако никуда ей было не скрыться от печати смерти. Всем чудилось, что она не заживётся на свете, все украдкой вздыхали ей вслед.
