***
Я лежал на берегу, на горячем песке под глубоким небом, на котором словно кистью были выписаны облака. Неподалёку поскрипывали, качая ветками на ветру сосны, да плескала порой волна, набегая на берег. Мимо меня неслась куда-то река.
Я увидел и свою обувь, и свою одежду, они, пусть и были разбросаны, но лежали недалеко. Да и пляж оказался не таким уж протяжённым, а скоро обрывался, упираясь в заросли осоки.
То ли моё путешествие на дно реки мне привиделось из-за жаркого солнца, то ли река выбросила меня из себя, заставив всё измениться, но здесь и сейчас я сидел почти обнажённый на горячем песке и мог только вспоминать о дивной зелени, о плескучих рыбах и блёстках серебряной чешуи на собственной коже.
Новая дверь увела меня в мир, где было много прохладнее. Там стоял лиственный лес, мрачный и готовый вступить в осень, там не бежала река, и я увлёкся новой дорогой, почти оставив мысли о том, что на мгновение сам стал частью потока.
***
Когда я вновь пришёл в свой дом, стояла ночь, немного после двенадцати. На кухне я долго сидел у стола, никак не находя в себе сил, чтобы сделать чай. Казалось, я что-то утратил, совершенно точно оставил где-то позади, и теперь нужно было узнать, что же это такое. Как назло, любые размышления давались с трудом.
Уже решившись всё-таки сварить кофе, я замер с туркой, запамятовав, в какой именно банке мой любимый сорт. И в этот самый миг ко мне постучали.
Я открыл дверь и впустил в дом девушку. Длинные и влажные волосы её падали почти до пола, тёмно-зелёные глаза, каких не бывает у людей, казались мне очень знакомыми. Её черты лица были текучими, такими странными, словно ни один фотоаппарат не сумел бы их запечатлеть, ни одному художнику не под силу было бы нарисовать портрет.
— Река, — узнал я.
— Странник, — кивнула она. — Ты оставил у меня частицу себя, но я не просила такого подарка. Мне кажется, что ты потерял…
— Да, мне тоже, — согласился я, так и не понимая, что бы это могло быть.
— Пойдём, — она взяла меня за руку и увела в гостиную, где усадила у камина, сейчас пустого и спящего. — Ты и сам не понял, что это пропало.
— Вероятно, — я чуть улыбнулся. — Что это?
— О, так и не скажешь, правда? — она засмеялась и устроилась почему-то на подлокотнике моего кресла. В ней всюду была текучесть и плавность, всюду сквозила мягкость и свежесть, ей точно было удобно в любой позе, как будто самую малость она была ещё и кошкой.
— Так что? — уточнил я, всматриваясь в неё и узнавая под кожей проблески плывущих рыб.
— Я отдам, — и она положила ладонь мне на грудь и закрыла глаза.
В единый миг я очутился и на том самом, прожаренном солнцем берегу, и в собственной гостиной. Я чувствовал ветер, и смолистый запах, и свежесть реки, и привкус водорослей, и в то же время домашнее тепло, лёгкий аромат кофе и благовоний.
Раздвоившись таким образом, я в то же время стал более цельным, стал более собой, чем был прежде.
Река же не спешила отпустить, вновь протекла во мне, сделав меня частью себя, и лишь после этого отстранилась.
— Вот теперь всё.
И мне больше не требовался ответ, что же такое я потерял на дне.
***
Во сне той ночью я опять был потоком, я бежал с гор, нёсся, не жалея сил, сметал на пути мосты и внезапно разливался тишиной и спокойствием в долинах. Я смешивался с океаном, а потом опять обретал русло, я дышал и был водой.
Утром мне показалось, что мои волосы всё ещё мокры, а глаза стали зелёными, полными той мутной зелени, что и воды реки.
Всё это было наносное и ненадолго, только путь и движение, только очередная трансформация, но мне казалось, что она сделала для меня много больше других.
========== 175. Ливнем ==========
То на севере, то на западе вспыхивали зарницы, раздавался отдалённый рокот грома, как будто какое-то огромное существо ворочалось и порыкивало во сне, не желая пробуждаться. Иногда срывались редкие и крупные дождевые капли. Я замер на балконе, ожидая, куда позовёт меня зарождающаяся гроза.
Воздух словно истончился, можно было услышать так ясно резкие вскрики стрижей, потревоженных надвигающейся стихией, что метались под чёрным куполом облаков, совершенно неразличимые в своей быстроте, можно было разобрать, как неспокойно дышит город, опасаясь и желая грозового ливня одновременно.
Ночь, обнимавшая меня, была темна и неспокойна.
Из сада доносился сладкий запах отцветающих ирисов и мешался с ароматом жасмина, ветер доносил этот коктейль прямо ко мне, сплетая его с запахом предгрозовой свежести и слегка увлажнённой земли.
Уже несколько дней утро начиналось ясным рассветом, когда небо нежно лучилось и в его высоте было не отыскать облаков. До четырёх город не отпускала жара, а потом приходили тучи, пожирали солнце, заставляя сумерки прийти куда раньше положенного. На закате солнечный свет вырывался из плена и расцвечивал крыши и окна, небо и улицы под ним золотом. Свет был такой мягкий и такой текучий, и не мерк, даже если шёл лёгкий дождь. Он угасал как-то сразу, обращаясь чернотой.
И каждую ночь на горизонте ворчала гроза, но так и не приходила, так и не уводила с собой.
Я ждал её приглашения.
Наконец налетел порыв ветра, влажный и восхитительный. Закрыв глаза, я переждал его, не оборачиваясь, не шевелясь. И когда ветер улёгся, то понял, что дорога позвала меня снова.
***
На этот раз я оказался в степи, где всё ещё блуждал июнь. Надо мной широким шатром раскинулся грозовой фронт. Молнии ветвились, то ли врастая в землю, то ли поднимаясь из неё, и непрерывный оглушительный рокот заставил на мгновение зажмуриться и заткнуть уши.
Дождь всё не начинался, и я двинулся сквозь высокие травы, размышляя отвлечённо, коснётся ли молния меня или не заметит среди тёмного волнующегося травяного океана. Впереди высилось несколько раскидистых дубов, они тревожно шумели, и приближаться к ним уж точно было опасно.
Но я того и не желал. Больше всего я хотел упасть в траву и всмотреться в небо, пока дождь не смешается со мной. И чем дольше я шёл, чем громче грохотал гром, тем нестерпимее была эта жажда.
Я опустился в травы именно тогда, когда сорвался ливень.
***
И снова стал водой.
***
Ощущение оказалось вовсе не таким, как когда я был рекой. Я не тёк и не плыл, я падал, бесконечно падал, и в то же время никак не мог упасть и удариться о землю.
Теперь мне не приходилось опасаться молний, не нужно было волноваться из-за простуды или того, что я промок насквозь. Я не был среди травы, где осталось, подобно одежде, моё тело. Я сам для себя стал ещё одной дверью, сам вышел сквозь неё и не торопился вернуться.
Кружение и падение, бесконечность, заключённая среди ночного ливня, — вот чем я был в те мгновения, вот что являла собой эта ночь.
***
Я отыскал себя позже, в иной реальности, куда увлёк меня дождь. Очнувшись на берегу озера, я долго лежал во влажной траве, вспоминая головокружительное путешествие. Несколько раз за эту ночь мне казалось, что я уже и не захочу опять обрести самого себя, вспомнить о физических ощущениях, о зове тысяч путей, о неоткрытых дверях.
Но, конечно, и помнил, и слышал. И вернулся.
Реальность, принявшая меня в последний миг путешествия, была тягуче-сонной, спокойной, мягкой. И здесь приятно было отдохнуть, но не хотелось задержаться надолго. Очень скоро я, всё ещё слишком текучий, сорвался с места, выискивая тропу, которая уведёт меня прочь.
Компас в груди бился медленно и неровно, не нащупав ещё нужную дверь. Я пробирался через заросли папоротников, иногда останавливаясь и глубоко вдыхая лесные ароматы – отсыревшей хвои, переспевшей земляники, внезапный сырой и грибной дух. Из земли выступали корни, тропинка скоро совсем зачахла, но я продолжал двигаться, всё надеясь обнаружить правильное направление.
Стемнело, а может, кроны стали гуще, и только тогда я вышел к хижине. Окна её были закрыты ставнями, а покосившаяся крыша навевала ощущение, что тут никого давно не бывало.
